— Нет, Антош, — кое-как улыбаюсь я, положив свою ледяную ладонь на его руку. — Это я звонила. Ты отвлекся, показывал друзьям «Бугатти», а мы с девочками играли в игру, и я проиграла. В наказание я должна была позвонить в какую-нибудь службу и дать ложный вызов. — Опять перевожу взгляд на майора. — Молодежь. Щекочем нервы. Простите. Антон заплатит штраф. Правда, милый? — Снова улыбаюсь Громову, сверлящему меня выжидающим взглядом. — А потом можешь наказать меня в нашей спальне. Надеть на меня те же наручники, что и вчера.
— Екатерина, — возвращает Беркутов мое внимание к себе, — я прекрасно знаю эту семью. Если вам угрожают, скажите сейчас. Мы вас защитим.
Но не моих родных. Я даже из машины вылезти не успею, как их порешат.
— Да ну что вы, майор! — смеюсь я. — Я невеста Антона. Мы завтра подаем заявление в ЗАГС. — Поворачиваюсь к Громову и, глядя ему в глаза, говорю: — У него чудесная семья. И я безумно его люблю… Кстати, хотите, расскажу, как мы познакомились? — включаю я режим блондинки. — Я работала официанткой…
— Рин, мы пришлем майору приглашение на свадьбу и там ему все расскажем, — перебивает меня Громов и заводит машину, тем самым давая Беркутову понять, что разговор закончен.
Еще раз окинув меня взглядом, майор отходит в сторону, унося с собой мою последнюю надежду быть спасенной.
— Вольская? — переспрашивает Антон. — Символично.
— Ты же наверняка уже все обо мне знаешь, — ворчу, глядя в боковое зеркало, где в ночи растворяется силуэт Беркутова.
— Некогда было изучать собранную Генрихом инфу. Для этого он у меня и есть. Была бы ты опасной, уже сам бы тебя прихлопнул.
— Ты говорил, что твои парни не издеваются над беззащитными женщинами в возрасте.
— Все бывает в первый раз.
На этом мы ставим точку в нашем разговоре. Антон привозит меня домой и велит Генриху не спускать с меня глаз, а сам созванивается с Инессой. Та, разумеется, на седьмом небе от счастья. Визжит в трубку так, что даже мы с Генрихом морщимся.
— Прости, милая, — паясничает Громов после разговора с Инессой, — но сегодня ты будешь спать одна.
— Как-нибудь переживу, — огрызаюсь я и, потирая зудящие запястья, плетусь в дом.
Таща разбитую себя к лестнице, краем глаза замечаю Льва Евгеньевича в гостиной. Он сидит на диване, с бокалом янтарной жидкости в руке, и задумчиво смотрит на светящийся в темноте аквариум.
— Куда рванул этот сопляк? — спрашивает, притормозив меня.
— У Антона дела, — вымученно улыбаюсь я.
— Не позволяй ему изменять тебе, — неожиданно говорит он, сделав глоток. — Или вся ваша жизнь превратится в дерьмо.
Глава 8
Моя жизнь никогда не была слаще дерьма. Но только оказавшись в плену Антона, я поняла, что скучаю по нашей съемной тесной квартирке, по вредной бабусе через стенку, которая вечно ворчит, что мы с мамой громко хлопаем входной дверью, по голубям, что каждое утро прилетают к нашему кухонному окну в ожидании свежих сухариков, по мобильному интернету, по Соньке, по бабушкиным пирожкам, даже по Радику и своей работе. Если как-то выкручусь, выживу и вернусь к прежней жизни, больше никогда не буду жаловаться на вечную нужду и несправедливость.
Умывшись, я переодеваюсь в свою старенькую плюшевую пижаму, что привез Генрих с ворохом других вещей, и укладываюсь на софу. Не хочу, чтобы вдруг вернувшийся от Инессы Антон ложился рядом и распускал руки. Вчерашней ночи в одной постели с ним хватило по горло.
Эта ночь тоже кажется бесконечной. Не только из-за неудобной софы. Я выспалась днем. Я здорово перетрусила на вечеринке. Я беспокоюсь за родных. И меня гнетут стены дома криминального авторитета. Я прислушиваюсь к тишине, к мелким шорохам, голосам и шагам за окном. Слежу за мелькающими по потолку огоньками, появляющимися, когда во дворе разворачивается уличный фонарь. Думаю о камерах наблюдения, мимо которых не проскочить незаметной. Размышляю, есть ли еще варианты вырваться из бандитских лап, никем не пожертвовав. Наконец, под самые безрадостные мысли о суициде, как выходе из ситуации, я засыпаю.
Опять во что-то проваливаюсь, лечу, увязаю. Пытаюсь закричать, позвать на помощь, но нет ни голоса, ни сил. Я чувствую на себе его руки. Они обвивают меня, отрывают от земли, стягивают тугим обручем. Я чувствую его запах. Он травит искушающими нотками опасности. От него веет самой смертью. Но его тиски слишком крепки. Они не поддадутся на мои слабые потуги освободиться.
— Черт!
Я вздрагиваю от оглушительного звона бьющегося стекла. Спросонок кажется, что кто-то разбил окно. Уж больно громки любые звуки, когда твое сознание дремлет, окутанное хоть каким-то покоем.
Подскочив с подушки, убираю растрепанные волосы с лица и бегло осматриваюсь.
Уже утро. Причем — позднее. Я лежу в кровати Антона, накрытая одеялом. Но точно помню, что не уходила с софы. Выходит, мне не почудилось. Он действительно трогал меня, когда переносил на кровать. Только… зачем?!
В нос ударяет запах моих духов. Настолько терпкий, словно кто-то выплеснул их прямо перед моим лицом.
Слышу, как за приоткрытой дверью ванной осколки скребут по кафелю. Выглянувший оттуда Антон с мокрыми зализанными назад волосами и в полотенце на бедрах оказывает мне честь своим взглядом, прежде чем сообщить:
— Я разбил флакон с твоими духами.
— Что?! — возмущаюсь я, позабыв, какая это мелочь по сравнению со всем остальным.
— Не привык, чтобы вещи были раскиданы, где попало.
— Они стояли на раковине!
— Очень подходящее место, — язвит Громов. — Поднимайся. Поедем в свадебный салон. Заодно заскочим в торговый центр, куплю тебе новые духи.
Свадебный салон… Как же я осмелилась забыть, что выхожу замуж за этого мерзавца!
Настроение у моего жениха вроде приподнятое. Но я все равно заглядываю под одеяло, чтобы проверить, вся ли одежда на мне в наличии. Напрасно волнуюсь. Инесса наверняка ни в чем ему не отказывала. Сегодня этот самец сыт, и я могу быть спокойной: предлагать мне перепихнуться он не будет.
И хотя у меня нет никакого желания мерить свадебные платья, которые не изменят траурного выражения лица, бунтовать мне нельзя. Подчинение теперь моя норма. Самое важное условие выживания. Поэтому воспользовавшись ванной после Антона, я напяливаю на себя футболку и джинсовый комбез, небрежно собираю волосы на макушке и цепляю на глаза темные очки. Нет ни малейшего желания причесываться и краситься. Для этого должно быть праздничное настроение, которое осталось при Инессе, в отличие от ее жениха.
— Дразнишь? — задается вопросом Громов, с полминуты протаращившись на меня в салоне машины.
— Просто из того, что привез Генрих, выбор невелик. — Отворачиваюсь к окну в ожидании, когда же этот Генрих повернет ключ зажигания и увезет меня из этой тюрьмы.
— Опять не о том думаешь, Рина. — Антон резко подается ко мне, обдав мое лицо мятным дыханием. — Я люблю растрепанных телочек. Надеюсь, примерочная в салоне просторная, — усмехается он, облизнувшись и хлопнув Генриха по плечу, чтобы тот трогался.
— Славно, что я не телочка, — отражаю я, больше не трепеща перед ним. Как будто отшибло весь страх.
Громов обрисовывает взглядом мое лицо и садится на место.
— Да, — соглашается на удивление просто, — тебя язык не поворачивается так называть. Не доросла. Мышь.
Уж лучше мышь — тихое, незаметное, юркое создание. Чем потно-копытное.
Ловлю на себе зоркий взор Генриха. Выворачивая со двора, то и дело поглядывает на меня в зеркало заднего вида. Бережет своего Антона Львовича. Даже мне не доверяет, всегда начеку.
— Расслабься, терминатор, — вздыхаю, откидывая голову на спинку сиденья. — Острый язычок — слабое оружие против твоего босса. А зубы у меня еще не заточены.
Антон молча усмехается и растворяется в экране своего айфона. Скроллит ленты, тапает по сенсору. В общем, отчуждается, давая мне условный максимум свободы. Из мчащейся по шоссе машины я, конечно же, выпрыгивать не намереваюсь, но стекло приспускаю, чтобы пособирать воздух ладонью, ощутить этот призрачный дух воли, подпитать слабую надежду однажды вновь расправить крылья.
— Вам в какой бутик за духами? — интересуется Генрих после получаса молчания.
Громов отвлекается от айфона, посмотрев на меня.
— «Lush»? — перечисляет Генрих. — «Новая заря»? «Парфюмер»?
— «Летуаль», — приземляю я его с вершины роскоши, занимаемой его хозяевами. — И те я в соцсетях за репост выиграла.
— Только не говорите Ксении Вацлавовне, — подшучивает Генрих, хотя даже не улыбается при этом. — Иначе Льву Евгеньевичу снова придется платить психотерапевту.
Странно, что эту женщину шокируют товары из обычных магазинов, в то время, как муж и дети убивают людей. Мне однозначно надо бежать из этой семейки. И чем раньше, тем больше шансов самой не стать пациенткой мозгоправа.
Генрих паркуется на стоянке обычного торгового центра, где среди вывесок есть нужный мне магазин. Жаль, что не портал в другой мир.
— Мне пойти с вами, босс?
— Не позорь меня, — смеется тот, выходя из машины, — терминатор.
Открыв для меня дверь, даже не удосуживается предложить даме руку, зато хватает под локоть, едва я высовываюсь на улицу.
— Мне больно, — осведомляю я его бандитское высочество.
— А ты не любишь боль? — скалится Громов. — От нее в крови повышается уровень адреналина. Реакции мозга ускоряются. Ты видишь и понимаешь больше, чем ранее, но думаешь, что слепнешь. Психологический блок.
Его тон лезет под кожу, прогрызая все ее слои. Ядовитая энергия жалит меня без пощады. А самое отвратительное, что он говорит дельные вещи. Боль увеличивает мою ненависть к нему, а ненависть убивает страх. Как правило, без страха отключается инстинкт самосохранения. Значит, больше шансов найти выход. Пусть даже рискуя.
— Что в тебе особенного? — внезапно произносит Громов. — Ты отличаешься от всех них.
— От твоих кобылок и телочек? Ты прав, я особенная. Ведь ни одна из них не какала бриллиантами.