Антон снимает туфли, поднимается с пола и встает в балконном проеме, опершись о него плечом. Смотрит на ночной город, давая мне время переварить услышанное.
— Лев Евгеньевич усыновил тебя, чтобы его империя не досталась Алике. Дело вовсе не в том, что править должен мужчина. Чувство собственного достоинства не дает ему доверить дело всей жизни плоду измены.
— Да. Была бы у него ты, хрен бы он меня из детдома забрал. Он бы боготворил тебя. Ты же его копия по характеру. Следовало раньше понять, кого ты мне напоминаешь. — Антон глядит на меня через плечо. — Когда Генрих накопал на тебя и твою семью, я не придал значения прошлым переездам твоей матери. Я же не знал, как звали ту горничную. Но после последнего визита Беркута в наш дом все изменилось. Лев Евгеньевич готов тебя на руках носить, а Ксюша со свету сжить. Выходит, тот пьяный бред вовсе не был бредом. Оставила твоя мать огромный след в его сердце.
Я мотаю головой. Хочу избавиться от этого наваждения. Хочу сказать, что все это — чистая случайность. Но не визит Льва Громова к моей маме.
— А ты говорил, что любви не существует.
— Твоя мать была единственной слабостью Льва Громова. Я тех времен не застал. Естественно, в моем понимании сложился совсем другой образ отца — человека, получающего выгоду всегда и во всем. Но надо отдать твоей матери должное — она всех нас уделала.
— Она всего лишь не сделала аборт, — вздыхаю я, в глубине души признаваясь самой себе, что мама тоже все эти годы любила моего отца.
У нее не было романов, даже коротких. Иногда по ночам она плакала. Сразу меняла тему разговора, если мы с бабушкой начинали говорить ей о личной жизни. И она утверждала, что я добьюсь всего, чего пожелаю, потому что у меня сильные гены.
Зазвонивший мобильник заставляет нас с Антоном встрепенуться. Поднеся айфон к уху, он возвращается в комнату и, хмурясь, отвечает:
— Да… Да… Понял…
Я встаю с кровати, выпрямляясь перед ним и заглядывая в его лицо. Грудь разрывает от нетерпения. Мне важно знать, что мама в безопасности.
— Это Генрих, — сообщает Антон, скинув звонок. — С твоей бабушкой все хорошо. Оцепили всю деревню.
— А мама?
— Лев Евгеньевич до сих пор у нее.
— И Клим! — срываюсь я. — Любовник Ксюши, который годами копил в себе ненависть к моим родителям!
— Если он и копил к кому-то ненависть, то к самой Ксюше. Она использовала его, чтобы отомстить мужу. Вынудила жить в одном доме с родной дочерью, которая никогда не называла его папой. Поверь, Рина, Лев Громов отдаст жизнь за свою любимую горничную. Она слишком глубоко вросла в него и пустила корни. Ее уже не выдрать. Он знает, что делает.
Стоит Антону сказать это, как снова звонит его мобильник. Взглянув на экран с высветившейся фотографией гордого льва и подписью «Биг Босс Гром», он усмехается, протягивая айфон мне:
— Может, ты ответишь папе?
— Спасибо, воздержусь. — Отодвигаю от себя его крутой гаджет. Мне есть что сказать Льву Евгеньевичу, но не сейчас. Для начала надо освоиться в новой реальности.
Не выпуская меня из поля зрения, Антон отвечает на звонок:
— Привет!.. Нет, мы не дома… Да, я Ксюшу предупредил… Куда-то уехал? — заговорщически подмигивает мне, дразня вожака. — Я бы не отказался быть посвященным в твои дела… Конечно, она со мной… Что за тон? Расслабься, я свое не упущу.
Его последние слова невидимым ошейником ложатся на мою шею. Не затягивают, а просто оплетают, будоража каждый мелкий волосок на коже. Я взволнованно потираю ее и отвожу взгляд в сторону. Пытаюсь зацепиться за что-нибудь интересное, но снова и снова возвращаю его к Антону. Ощущение, словно я плыву без весел прямо к вершине водопада. Еще чуть-чуть — и утону, погибну.
— Сказал, у него дела, — докладывает он, закончив разговор с отцом. — Беспокоится о тебе.
Мои щеки пощипывает. Где-то внутри меня все еще живет девочка, мечтающая о заботливом папе. Резонно, что меня смущает непривычный надзор.
— Да ему медаль дать надо, — хмыкаю. — Надеюсь, мама постарается, отвесит. Прямо по морде.
— Рина, он не знал, что твоя мать была беременна, — оправдывает его Антон. То ли из чисто мужской солидарности, то ли жаждая наших с отцом близких отношений ради власти, которая уже ускользает, как песок сквозь пальцы.
— Ну и хорошо. Вдруг под его опекой я выросла бы бандиткой.
— Без него ты выросла еще хуже, — подшучивает Антон, в своей обаятельной манере изогнув уголок рта.
Необъяснимым образом между нами тронулся лед. Я его больше не боюсь. Наоборот, ищу в нем защитника. Он меня больше не держит в заложниках, а оберегает. Наверное, так и зарождается дружба — на зачатках доверия.
— Душно тут.
Обойдя Антона, выхожу на балкон и сдавленной грудью ловлю прохладный ночной воздух. Почти не освежает, но хотя бы притупляет пульсирующую резь в голове.
Антон выходит следом. Обеими руками опирается о перила и, чуть повернув голову, приваривается ко мне своим гибельным взглядом, засасывает в заболоченную воронку глаз.
— Если хочешь, я все перепроверю.
— Есть ли в этом смысл? — криво улыбаюсь я. Даже не улыбаюсь, просто изламываю губы, ощущая мерзкую горечь на языке. — Или думаешь, Лев Евгеньевич свататься к моей маме рванул? Столько совпадений просто не бывает.
— С твоей одаренностью спотыкаться на ровном месте все возможно.
— Забей. Тебе еще заказчика искать.
— Да я уже нашел его. Завтра точно станет известно, не подвело ли Антошу Громова его чутье.
Он поворачивается ко мне корпусом, и я инстинктивно сжимаю пальцами перила. Молюсь, чтобы не озвучивал имя. Вдруг я знаю этого человека. Еще одного потрясения я не выдержу. Точно в дурку упекут.
— Давай хоть телек посмотрим, — предлагаю я, разворачиваясь к двери.
Антон ловит меня одной рукой за талию и притягивает спиной к себе. Сердце делает тройное сальто-мортале за секунду и замирает. Примерзает к ребрам, а потом плавится, стекая вниз по стенке. Меня парализует в тесных объятиях. Дурманит от мужского запаха, к которому мне пора привыкнуть.
Он склоняется к моему уху и дыханием выжигает на нем отпечаток:
— Ты от меня бежишь или от себя, Рина?
— Антон… — Совершаю безуспешную попытку отнять его руки от моего живота. Зря. Сцеплены намертво. Приклеили меня к точеным мускулам.
Спиной ощущаю, как дергается его сердце в груди. Бешеный ритм каждым толчком посылает обжигающие меня импульсы.
Он плавно ведет щекой вверх-вниз по моему виску. С одержимостью вдыхает запах моих волос. Вновь опускается к уху и шепчет:
— Признайся, Рина, у тебя где-то припрятана моя фотка, и по ночам ты тычешь в нее иголками.
— Ты плохо меня знаешь. Твою фотку я в дыру затыкала еще на первом сеансе. Уже давно перешла на твои волосы. Разве терминатор еще не доложил тебе, что у тебя залысина на затылке?
Засмеявшись, спокойно поворачивает меня к себе и спиной придавливает к стене. Вглядывается в глаза, плотоядно облизнувшись и ладонями ползя к моей пояснице.
— Коза ты, Рина. Я тебе хоть немного нравлюсь?
— Как брат? — стараюсь остановить его, взывая к морали и совести.
— Я неприхотливый. Могу быть кем угодно.
— Оказывается, ты у нас не только псих. Еще и извращенец.
— «У нас»? — Выгибает бровь, сверкнув глазищами. Руки находят цель. Пальцы с мягким нажимом мнут мои упругие половинки, которые находятся пониже поясницы.
Я подтягиваюсь на носках, отрывисто выдохнув, и Антон рывком дергает меня на себя. Кончиком носа трется о мой нос, решив, что мое подскакивание — зеленый сигнал.
— Тронешь меня — я и пожалуюсь папе, — говорю, не дыша. Боюсь. Но в этот раз себя: проклятой тяги, желания получить запретный кайф.
Антон усмехается, не отодвинувшись ни на миллиметр. Мои угрозы его лишь сильнее заводят, пробуждают азартного охотника.
И все же я кладу ладони на его твердые плечи и силюсь оттолкнуть.
— Антон, мне погано из-за Радика. Тебе — из-за Инессы. Но это не предлог сходить с рельсов. Когда все вернется на круги своя, мы не сможем смотреть друг на друга…
— Ты говори-говори, — издевается он, подхватывая меня под ягодицы и занося в комнату. — Я уже привык к твоей нескончаемой болтовне. — Укладывает меня на кровать и своим телом топит в матрасе.
Его глаза мутнеют. Пьяно бродит ими по моему лицу, а горячей ладонью гладит колено, подгибая мою ногу и ловко пробираясь к бедру. Гора напористых, задиристых мышц.
Чувствую, что он уже не подавляет меня. Лишь чуточку соблазняет, давая волю моим собственным желаниям.
— Ты пользуешься моей беззащитностью…
— Если ты беззащитная, то я вообще жертва обстоятельств, — опаляет он мои губы своим дыханием.
Кончик его языка игриво очерчивает мой рот. Меня начинает лихорадить. Лицо вспыхивает пламенем. И стыдно, и приятно.
Мои ладони чувствуют, как напрягаются мужские мышцы на плечах. Позволяю пальцам осторожно обрисовать рельефы через ткань рубашки. Начинаю воровать его сбитое дыхание и тихонько, почти украдкой выгибаться.
Наши губы соприкасаются, пронзив меня сметающим все на своем пути разрядом. Объятия Антона усиливаются. Температура его тела ощутимо повышается.
Я запускаю пальцы в его волосы, перебираю их, добровольно бросаясь на амбразуру. Размыкаю губы, подставляя их для поцелуя — нежного, легкого, шелкового.
Антон крайне аккуратен со мной, хотя я кожей чувствую, как беснуется в нем демон.
Его губы становятся требовательнее. Начинают жадничать. Обрушиваются на меня с дикой алчностью, искушая и подчиняя.
Наши языки переплетаются, вытянув из меня сладкий, протяжный стон удовольствия. Если это то, что по словам Антона должно было мне понравиться, то напрасно я раньше сопротивлялась. Это не поцелуй. Это фантастика, от которой сносит крышу. Перед глазами все плывет. Мысли рассеиваются. Тело немеет, оголяя только самые волшебные точки.
— Анто-о-он, — тяну, отчаянно зацепившись за остатки трезвого рассудка, когда его волшебная точка… вернее, палочка… упирается в мое бедро. — Я не хочу так.