Я взял у него записку на тетрадном листке и долго её перечитывал.
Лишь теперь мне стало ясно, что Мияги говорила неправду.
— Ты всё это знала и скрывала от меня?
Мияги ответила, пряча глаза:
— Да. Прошу прощения.
— Не извиняйся, я хоть помечтал.
Скорее, это я должен был извиняться, но душевных сил на признание собственных ошибок уже не осталось.
— Значит, в моей несостоявшейся жизни Химэно удалось осуществить задуманное. Так?
— Да, — сказала Мияги. — Она собиралась сделать это прямо у вас на глазах.
Чтобы заставить меня страдать и дать выход ненависти, копившейся годами.
Я снова взглянул на письмо. Вот что там было написано:
«Тебе, мой единственный друг.
Знаешь, я собиралась умереть прямо у тебя на глазах. Подняться на смотровую площадку, оставив тебя ждать внизу, а затем шагнуть в пропасть.
Уверена, ты гадаешь, чем такое заслужил, но, видишь ли, я давно тебя ненавижу. Когда-то ты не ответил на мой крик о помощи, а теперь вдруг объявился как ни в чём не бывало. Боже, да меня просто разрывало от ненависти.
Вот почему я собиралась умереть сейчас, когда выяснилось, что без меня ты жить не можешь.
Но выходит, что за десять лет ты перещеголял меня в чудаковатости и совсем тронулся. Поэтому я просто исчезну из твоей жизни. Прощай.
Ты говорил, что жить тебе осталось недолго. Надеюсь, это правда».
Какой же я дурак!
Ведь я оставался одиночкой именно ради того, чтобы не испытывать ничего подобного.
Надо было следовать своим принципам до конца.
Я дошёл до моста около станции, сделал самолётик из записки Химэно и запустил его в сторону реки. Вода сверкала в лучах, отражённых от стеклянных небоскрёбов.
Я вытащил из конверта деньги, предназначавшиеся Химэно, и по одной купюре раздал их прохожим.
Люди реагировали по-разному. Кто-то окидывал меня подозрительным взглядом, кто-то благодарил с заискивающей улыбкой, кто-то вообще убегал. Кто-то твёрдо отказывался, кто-то требовал дать ещё.
Мияги не выдержала и схватила меня за рукав.
— Хватит уже, — сказала она,
— Я ведь ничего не нарушаю, — ответил я и стряхнул её руку.
Конверт очень быстро опустел. Достав деньги из кошелька, я раздал всё до последней купюры.
Когда банкноты кончились, я остановился посреди тротуара. Прохожие бросали недовольные взгляды, явно желая, чтобы я отошёл и не мешал движению.
У меня не осталось денег ни на такси, ни на электричку, так что пришлось возвращаться пешком.
Полил дождь. Мияги достала из сумки голубой зонт и раскрыла его. Тут я понял, что забыл свой в ресторане, но меня совершенно не волновала угроза промокнуть или подхватить простуду.
— Вы промокнете, — сказала Мияги и подняла зонт повыше, будто приглашая укрыться под ним.
— Как видишь, мне хочется промокнуть, — ответил я.
— Правда?
Она свернула зонт и убрала его в сумку.
— Тебе незачем мокнуть за компанию.
— Как видите, мне хочется, — заявила Мияги.
— Как знаешь. — Я повернулся к ней спиной и пошёл впереди.
Мы нашли автобусную остановку, под которой можно было укрыться от дождя, и решили переждать там. Уличный фонарь криво нависал над нею и время от времени мерцал, будто спохватываясь.
Едва я присел, тут же накатила сонливость. Душа жаждала сна гораздо сильнее тела.
Кажется, я задремал всего на пару минут, потом промокшее тело продрогло, и глаза открылись сами собой.
Мияги спала рядом; чтобы сохранить тепло, она подтянула к себе колени и съёжилась.
Мне вдруг стало жалко девушку: из-за меня, дурака, у неё одни неприятности.
Я тихо поднялся, стараясь не разбудить Мияги, и, побродив по окрестностям, наткнулся на заброшенный коминкан[16]. Внутри оказалось не очень чисто, но электричество работало, а комнаты и холл были не заперты.
Я вернулся к скамейке, подхватил спящую Мияги на руки и отнёс в коминкан.
Спит она ещё более чутко, чем я, так что наверняка проснулась, но до последнего не открывала глаза.
В комнате пахло татами. В углу я заметил целую гору подушек для сидения; убедившись, что они чистые и без насекомых, выстроил их на полу и осторожно положил Мияги на импровизированную постель. Рядом соорудил нечто похожее и улёгся сам. На подоконнике лежала позабытая ароматическая спираль от комаров, и я поджёг её зажигалкой.
Звук дождя убаюкивал, как колыбельная.
Перед сном я последовал своей давней привычке, появившейся у меня лет в пять и продержавшейся до сих пор: закрыл глаза и попытался воспроизвести в памяти самый красивый пейзаж. Я до мелочей продумывал мир, в котором хотел бы жить: предавался ненастоящим воспоминаниям, представлял места, в которых никогда не бывал, свободно перекраивал своё прошлое и фантазировал о будущем.
Возможно, именно мечты, свойственные больше девчонкам, помешали мне найти своё место в этом мире.
Впрочем, без них я бы просто не сумел в нём выжить.
Глубоко расстроенный человек часто видит во сне нечто желанное, и случившееся посреди ночи, верно, оказалось именно таким сном. Подобных снов мне следовало стыдиться, но если бы увиденное в них произошло на самом деле, то, честно говоря, я бы несказанно обрадовался.
Меня разбудили звуки шагов по татами. Они затихли у моего изголовья, и, когда кто-то присел рядом со мной, по запаху я узнал Мияги. Даже сейчас она пахла удивительно чисто, как морозное утро.
Я нарочно не открывал глаза — почему-то решил, что так будет лучше.
Она коснулась моей головы рукой и нежно погладила.
Ласка длилась не больше минуты. По-моему, Мияги что-то пробормотала, но я не расслышал из-за дождя.
Сквозь дремоту я размышлял, что присутствие Мияги стало для меня своего рода спасением: я бы совсем отчаялся, не будь её рядом.
Вот почему я в очередной раз подумал, что нельзя её обременять. Она находилась рядом со мной только потому, что этого требовала её работа. Она добра ко мне, потому что я скоро умру. Разумеется, ко мне она никаких тёплых чувств не испытывает.
Только напрасных надежд тут не хватало. Такая надежда лишь сделает несчастными нас обоих. Закончится всё тем, что я внушу ей незаслуженное чувство вины, и моя смерть окажется неприятным событием в её жизни.
Нет, нужно умереть мирно. Вернуться к той блёклой жизни, в которой никто ничего от меня не ждал, а сам я справлялся в одиночку. Умру как кот, который гуляет сам по себе, и в полной тишине сделаю последний вдох. Так я решил про себя.
Утром меня разбудила невыносимая жара. За окном по радио звучала мелодия для упражнений по физкультуре в младших классах. Мияги уже встала и убирала подушки, насвистывая песню Нины Симон I wish I knew.
Я ещё не до конца проснулся, но задерживаться в коминкане не стоило.
— Пойдёмте домой, — сказала Мияги.
— Да, — согласился я.
ГЛАВА 11Тур по вендинговым автоматам
От коминкана до моей квартиры мы шли четыре часа. Оказалось, я очень соскучился по запаху жилого помещения.
Пот струился по телу, на ногах образовались кровавые мозоли. Я открыл дверь ванной, собираясь принять душ, и вдруг подумал, что лучше пустить первой Мияги. Однако девушка намеренно пыталась сохранить между нами дистанцию, и такая забота свела бы на нет её усилия.
Хотелось постоять под душем подольше, но я, пересилив себя, быстренько помылся, переоделся в чистое и вернулся в комнату. По моим наблюдениям, Мияги могла спокойно есть или принимать душ, только пока я спал. Вот почему я упал на футон и сделал вид, что уснул.
Лёжа с закрытыми глазами и притворяясь спящим, я услышал удаляющиеся шаги видимо, Мияги ушла в ванную. Я пошевелился, чтобы встать, но шаги вдруг стали приближаться, и я опять закрыл глаза.
— Кусуноки-сан, — сказала Мияги.
Я сделал вид, что сплю и ничего не слышу.
— Кусуноки-сан, вы спите? — тихо спросила она, приблизившись к моему изголовью. — Спрашиваю вас, так как уверена, что вы только притворяетесь. И если это правда, то, я думаю, вы так делаете ради меня... Спокойной ночи. Я пойду в душ.
Когда дверь ванной захлопнулась, я поднялся и оглядел комнату. Скорее всего, Мияги сегодня опять будет спать в углу — в ужасно неудобной позе, засыпая на несколько минут, а затем вновь открывая глаза и принимаясь за свою работу.
Я попробовал посидеть на её месте и поспать, приняв ту самую неудобную позу. Заснуть никак не удавалось.
Мияги вернулась из душа, похлопала меня по плечу и укоризненно сказала:
— Ну и зачем вы здесь сидите? Ложитесь на футон.
— На себя посмотри. Сама спи на футоне. Что за извращение — спать в углу комнаты!
— Ну и пусть извращение. Я так привыкла.
Я лёг на футон и отодвинулся на левый край:
— Я собираюсь спать на левой стороне. На правую больше не лягу, и даже смотреть в ту сторону не буду. Но оттуда за мной очень удобно наблюдать. Спи где хочешь, а я заявляю: буду спать только слева.
Это был компромисс. Скорее всего, Мияги ни за что не согласилась бы лечь на футон, оставив меня спать на полу. Также я не ожидал, что она безропотно примет предложение лечь рядом со мной.
— Кусуноки-сан, вы серьёзно? — спросила Мияги, будто желая убедиться, что я не передумаю.
Я промолчал и закрыл глаза, а через двадцать минут почувствовал, что Мияги легла рядом. Через некоторое время послышалось её сонное сопение. Очевидно, она тоже очень устала.
Так мы лежали на одном футоне спиной друг к другу. Я прекрасно понимал, что моё предложение — чистой воды эгоизм. Оно ставило Мияги в неловкое положение: на самом деле ей вовсе не хотелось соглашаться. Чужая доброта могла поколебать твёрдую волю наблюдателя, взращиваемую годами. Кроме того, эта доброта исходила от человека, который в скором времени умрёт, — сиюминутный порыв, которым никому не поможешь, только сделаешь хуже.