— А где девушка, которая была раньше? — первым делом спросил я у него.
— У неё выходной, — буркнул мужчина. — Сегодня и завтра я вместо неё.
Я вздохнул с облегчением. Хорошо, что они не по сменам работают. Значит, Мияги вернётся через два дня.
— Не знал, что у наблюдателей бывают выходные, — сказал я.
— Это необходимость. Нам-то ещё жить и жить, в отличие от тебя, — ехидно ответил новый наблюдатель.
— Неужели? Вот и хорошо. Значит, послезавтра её выходные закончатся, и она вернётся?
— Да, согласно графику, — подтвердил он.
Я сонно потёр глаза и снова взглянул на мужчину в углу комнаты. Он рассматривал мой альбом с фотоснимками автоматов.
— Что это такое? — спросил наблюдатель.
— Ты никогда не видел вендинговые автоматы? — невинно откликнулся я.
Мужчина щёлкнул языком:
— Я спрашиваю, зачем ты всё это нафотографировал?
— Тот, кто любит небо, фотографирует небо, тот, кто любит цветы, фотографирует цветы, а тот, кто любит поезда, фотографирует поезда. Так и я. Фотографирую то, что хочу. Люблю вендинговые автоматы.
Мужчина со скучающим видом пролистал несколько страниц.
— Макулатура, — подытожил он и небрежно бросил мне альбом, затем оглядел кучу бумажных журавликов вокруг и нарочито вздохнул. — И на что ты тратишь свою жизнь? Сплошная ерунда. Совсем заняться нечем, что ли?
Его отношение меня не задело. Иногда действительно легче, когда в лицо говорят то, что думают. Намного лучше, чем многозначительный взгляд, устремлённый на тебя из угла комнаты.
Я рассмеялся:
— Может быть, и есть чем, но мне и так хорошо. Куда уж лучше.
Мужчина и дальше цеплялся ко мне по каждому поводу. Я подумал, что наблюдатель попался какой-то чересчур придирчивый.
Причина выяснилась после обеда, когда я слушал музыку, лёжа перед вентилятором.
— Эй ты, — окликнул он меня.
Я сделал вид, что не слышу.
Тогда он кашлянул и заявил:
— Надеюсь, ты эту девочку не обижал?
Под определение «эта девочка» подходил только один человек, однако я совершенно не ожидал, что новый наблюдатель может называть Мияги именно так, поэтому замешкался с ответом.
— Эту девочку — то есть Мияги?
— А кого ещё?
Мужчина нахмурился, будто ему было неприятно слышать имя Мияги от меня.
И тогда я вдруг проникся к нему симпатией. Ах, вот оно что, да мы ведь похожи!
— Так ты дружишь с Мияги? — спросил я.
— Нет, не дружу. Тем более что мы друг для друга невидимы, — вдруг присмирев, ответил мужчина. — Разве что два-три раза с ней переписывался. Я оформлял покупку её времени и обстоятельно просмотрел бумаги по делу.
— И что подумал?
— Подумал, что жалко её, — отрезал он. — Слов нет как жалко.
Похоже, говорил он искренне.
— Моя жизнь стоила столько же, сколько и её. Меня тебе не жалко?
— Дурак ты. Ты-то умрёшь скоро, и все дела.
— Правильный у тебя взгляд на вещи, — одобрил я.
— Но девочка ведь продала то, что вообще продавать не следовало. Ей тогда было десять лет — разве можно в таком возрасте сделать правильный выбор? И теперь бедняжка работает с кончеными людьми вроде тебя… Так вот, к делу: ты ведь её ничем не обидел? От твоего ответа зависит, как ты проведёшь остаток своей жизни.
Мужчина всё больше мне нравился.
— Кажется, обидел, — честно признал я. — Наговорил ей много гадостей, чуть не поранил... А ещё чуть не завалил на пол против её желания...
Он переменился в лице и, казалось, готов был на меня наброситься. Я протянул ему тетрадь Мияги.
— Что это? — спросил он, взяв тетрадь.
— Думаю, там всё подробно написано. Это журнал наблюдений за мной, его Мияги оставила. Мне, как объекту наблюдения, ведь нельзя такое читать?
— Журнал наблюдений? — Мужчина послюнявил палец и перелистнул обложку тетради.
— Я о вашей работе ничего толком не знаю, и, похоже, правила у вас не такие уж строгие, но не хотелось бы, чтобы в записях обнаружили какие-то нарушения и Мияги наказали. Ты вроде ей не враг, так что тебе её и отдаю.
Наблюдатель, пролистав тетрадь, бегло просмотрел её содержимое. На последней странице он оказался минуты через две и выдал только:
— Понятно.
Не знаю, что там было написано, но после этого мужчина больше ко мне не цеплялся. Наверно, Мияги хорошо обо мне отзывалась, и я обрадовался, что получил косвенное тому подтверждение.
Эти записи появились потому, что в тот самый миг я решил купить себе тетрадь. Когда я передал журнал Мияги новому наблюдателю, мне вдруг захотелось обзавестись своим. Я сходил в канцелярский магазин, купил там тетрадь формата В5 с немного вычурной обложкой, дешёвую авторучку и начал думать, что бы написать.
Пока рядом со мной другой наблюдатель, нужно сделать то, на что я не осмелюсь при Мияги. Я решил было заняться чем-нибудь неприличным, но подумал, что в таком случае при встрече с Мияги почувствую себя неловко, даже если ничего ей не расскажу. В итоге пришёл к выводу, что нужно взяться за какое-нибудь дело, которым не хотелось бы заниматься при Мияги по более глубокой причине.
В тетради я записал все события с того момента, как поднялся по лестнице старого здания на четвёртый этаж и продал свою жизнь, до сегодняшнего дня. Первую страницу начал с воспоминания об уроке этики в младшей школе, а дальше пошло как по маслу: почти не задумываясь, я поведал о том дне, когда впервые задался вопросом о ценности жизни; упомянул, что в детстве почти не сомневался в своём великом будущем, об обещании, которое мы с Химэно дали друг другу. Описал, как продавцы букинистической лавки и магазина дисков рассказали мне про место, где покупают жизнь, как встретил там Мияги.
Слова легко выходили из-под пера; я курил, используя пустую банку из-под колы в качестве пепельницы, и выводил один иероглиф за другим. Мне нравился звук скользящей по бумаге ручки. В комнате было жарко, капли пота падали на страницы, и буквы расплывались,
— Что пишешь? — поинтересовался мужчина.
— Записываю события последнего месяца.
— Зачем? Кто будет читать?
— Не знаю, мне как-то всё равно. Я просто пишу и таким образом упорядочиваю мысли. Беру какое-то событие и определяю ему место в череде остальных. Выходит что-то вроде дефрагментации.
Я не останавливался до самой ночи. Мастером изящной словесности меня никак не назовёшь, поэтому я и сам удивлялся тому, что история писалась очень легко.
Когда перевалило за десять часов вечера, вдохновение иссякло. Я решил, что больше сегодня ничего написать не получится, положил авторучку на стол и вышел подышать свежим воздухом. Наблюдатель с досадой поднялся и пошёл следом.
Я шагал по ночной дороге и вдруг уловил грохот барабанов. Вероятно, где-то репетировали выступление для летнего фестиваля.
— А ты тоже продал своё время, раз работаешь наблюдателем? — полюбопытствовал я, обернувшись к мужчине.
— Если и так, то что, пожалеешь меня? — фыркнул он.
— Пожалею.
Наблюдатель кинул на меня удивлённый взгляд:
— Очень мило с твоей стороны, но только я не продавал ничего — ни жизнь, ни время, ни здоровье. Мне просто нравится эта работа.
— Ну и пристрастия у тебя. Что же в ней весёлого?
— Она и не весёлая. Всё равно что ходить на похороны незнакомого человека. Но ведь я когда-нибудь умру. Чтобы с этим смириться, хочу насмотреться на смерть сейчас.
— Мыслишь как старик.
— Да. Я и есть старик, — ответил он.
Я вернулся в квартиру, выпил пива после душа, почистил зубы, расстелил футон и собирался заснуть, но сегодня в соседней квартире шумели особенно громко. Похоже, три-четыре человека разговаривали, открыв окно. Казалось, что в той квартире гости находятся сутками, в отличие от моей, где из гостей один наблюдатель.
Я надел наушники вместо берушей, погасил свет и закрыл глаза.
Видимо, непривычная для мозга работа не прошла даром — я беспробудно проспал одиннадцать часов.
На следующий день я тоже только и делал, что писал. По радио, казалось, говорили исключительно о соревнованиях по бейсболу среди старшеклассников. К вечеру я изложил все события вплоть до сегодняшнего дня.
Кисть и вся рука чуть не кричали от боли, шея закостенела, в висках стучало. Но ощущение удовлетворённости от выполненной работы оказалось довольно приятным. Кроме того, после переосмысления свежих воспоминаний хорошее обрело более чёткие формы, а с плохим стало легче примириться.
Я лёг на спину и стал смотреть в потолок. Белая поверхность была покрыта чёрными пятнами непонятного происхождения, кое-где выступали кривые гвозди. В углах виднелась паутина.
Я посмотрел матч школьников на ближайшей бейсбольной площадке, походил по блошиному рынку, поужинал в столовой не самой свежей едой.
«Завтра вернётся Мияги», — подумал я.
Я решил лечь спать пораньше, поэтому поставил на полку исписанную тетрадь и взялся расстилать футон, но тут наблюдатель заговорил:
— Всем объектам наблюдения задаю этот вопрос. На что ты потратил деньги, полученные за свою жизнь?
— А в журнале наблюдения не написано?
— Я не вчитывался.
— Раздал прохожим без остатка, — ответил я. — Совсем немного потратил на жизнь, ну а большую часть хотел кое-кому отдать. Но этот кое-кто от меня сбежал, так что пришлось раздать незнакомцам.
— Без остатка?
— Да. Раздал все десятитысячные купюры[24].
Мужчина в ответ вдруг безудержно расхохотался.
— Смешно, правда? — сказал я.
— Да нет, не над этим я смеюсь. — Он продолжал хохотать.
Странный был у него смех: казалось, смеётся он не потому, что смешно.
— Понятно. То есть ты просто взял и раздал незнакомым людям большую часть денег, заработанных за продажу собственной жизни?
— Ну да, — кивнул я.
— Да ты безнадёжный дурак!
— Сам так думаю. Мог бы придумать деньгам применение получше. Триста тысяч нетрудно потратить разумно.