Я заметил друзей Симбаси — Судзуми и Асакуру. Судзуми спросила, что со мной. Я немного растерялся, но выдавил, что мы с Мияги поругались и разошлись. Придумал даже, что она бросила меня, разочаровавшись.
— И что её в тебе не устроило? — сердито спросила старшеклассница с пронзительным взглядом так, будто верила в существование Мияги.
— Может, случилось что-то, — сказал мужчина рядом.
Я узнал в нём хозяина фотостудии — того, кто первым признал существование Мияги.
— А с виду и не скажешь, что она такая бессердечная.
— Но ведь она всё-таки ушла? — спросила Судзуми.
Мужчина с бородкой, похоже совершавший утреннюю пробежку, хлопнул меня по плечу и заявил:
— Непутёвая девка эта ваша Мияги! Такого парня бросила!
Я поднял голову, собираясь ответить, но по-прежнему не смог выдавить ни слова.
И тут сзади раздался голос:
— Да уж. Парень и правда замечательный.
Я узнал этот голос — забыть его за день или два было невозможно.
Чтобы забыть, мне потребовалось бы три сотни, нет, три тысячи лет.
Я обернулся на этот голос.
Я знал, что не мог ошибиться.
Но я всё равно не мог поверить, не увидев собственными глазами.
Она улыбалась.
— Мияги и правда непутёвая, — сказала Мияги и обняла меня за шею.
— Я вернулась, Кусуноки-сан. Наконец-то я вас нашла.
Я обнял её в ответ, втянул носом запах волос.
Ощущения говорили мне, что передо мной Мияги, — да, девушка и правда находилась здесь.
Похоже, не я один был изумлён — люди вокруг удивились не меньше.
«Разве девушка по имени Мияги существует на самом деле?» — было написано на их лицах; было очевидно, что Мияги видят все.
Мужчина в спортивном костюме осторожно спросил её:
— Ты и правда Мияги-сан?
— Да, я и есть непутёвая Мияги, — ответила она.
Тогда мужчина похлопал меня по плечу.
— Вот и славно! — рассмеялся он. — Ну надо же, настоящая! А ведь Мияги-сан — прямо красавица! Даже завидно.
Я, однако, по-прежнему ничего не понимал. Как Мияги здесь оказалась? Почему её видят окружающие?
— Мияги-сан, так вы на самом деле существуете — округлила глаза старшеклассница рядом. — Знаете, а я именно такой вас себе и представляла.
Асакура стоял в центре толпы; он сделал знак остальным, чтобы они оставили нас наедине. Люди медленно разошлись, на прощание одарив нас шутками и добрыми пожеланиями.
Я поблагодарил Асакуру.
— Как я и думал, Мияги-сан в моём вкусе, — рассмеялся он. — Будьте счастливы.
Мы остались одни. Я всё ещё не мог прийти в себя от удивления, и, взяв меня за руку, Мияги объяснила:
— Странно, правда? Как я оказалась здесь, рядом с вами? Почему люди меня видят? Всё довольно просто, Я сделала то же, что и вы.
— То же, что и я?
Через несколько секунд я всё понял:
— Сколько ты... продала?
— Столько же, сколько вы. Я продала всё. У меня осталось только три дня.
Я опешил.
— Как только вы продали свою жизнь, заменяющий наблюдатель связался со мной. Он рассказал мне, что вы оплатили мой долг, сократив свой срок жизни до предела. К тому моменту, когда он договорил, я уже знала, как поступлю, и он тут же уладил все формальности.
Такой исход должен был меня огорчить. Мне следовало пожалеть о том, что человек, ради которого я пожертвовал всем, не оценил мой порыв и отказался от собственной жизни. Но я был счастлив. Я подумал о её предательстве и глупости с бесконечной нежностью.
Мияги прижалась ко мне и закрыла глаза.
— Кусуноки-сан, вы потрясающий человек! Тридцатью днями вы умудрились выкупить большую часть моей жизни. И простите, что я отказалась от той жизни, которую вы мне вернули. Я всё-таки глупая.
— Ну нет, — возразил я, — скорее я дурак. Оказалось, что без тебя я не смог бы прожить даже трёх дней. Я совершенно растерялся, не зная, что теперь делать.
Мияги радостно рассмеялась и потёрлась щекой о моё плечо.
— Кажется, благодаря вам моя жизнь тоже чуть-чуть выросла в цене. Вот почему после возврата долга у меня остались деньги, причём так много, что за три дня не потратить.
— Да мы богаты! — воскликнул я с пафосом, обнял Мияги и потряс.
— Да, богаты. — Она крепко обняла меня в ответ.
Слёзы всё ещё текли у меня по лицу, но я не обращал на это внимания, потому что Мияги тоже плакала.
Я умру и ничего после себя не оставлю.
Быть может, кто-то и запомнит дурачка, но, скорее всего, я умру, позабытый всеми.
Мне уже всё равно.
Когда-то я мечтал о том, чтобы остаться в вечности, но теперь мне это не нужно.
Меня никто не запомнит — ну и пусть.
Не страшно, ведь она рядом.
Не страшно, ведь она мне улыбается.
Ради этого можно забыть обо всём остальном.
— Ну, Кусуноки-сан. — Мияги посмотрела на меня с прелестной улыбкой. — Чем займёмся в следующие три дня?
Я должен был прожить несчастные тридцать лет, я мог прожить плодотворные тридцать дней. Уверен, всё это просто ничтожно по сравнению с тремя днями, которые меня ждут, — самыми ценными в моей жизни.
Послесловие автора
Говорят, что дурак остаётся дураком до самой смерти, но я в этом отношении более оптимистичен: мне всё-таки кажется, что перед смертью дурак может и поумнеть.
Конечно, дураки бывают разные. Здесь я имею в виду людей, которые сами себе делают хуже. Для таких дураков характерно убеждение, что они не могут стать счастливыми. Это убеждение может принимать более тяжёлые формы — например, развиваясь в мысль о том, что они не имеют права на счастье, а отсюда недалеко до разрушительного заблуждения, что счастье им не нужно.
После такого вывода уже ничего не страшно. Зачастую они прекрасно знают способы, которыми можно довести себя до несчастного состояния, и неважно, насколько этим людям повезло с окружением, — они обязательно найдут лазейку, чтобы избежать счастья. Все стадии саморазрушения проходят бессознательно, поэтому люди считают, что мир — настоящий ад, хотя на самом деле они вылепили этот ад собственными руками.
Я принадлежу к числу таких людей, поэтому ответственно заявляю: поумнеть этим дуракам довольно непросто. Для человека, который воспринимает себя несчастным, перестать быть таковым означает перестать быть собой. Жалость к себе, которая раньше была средством пережить кризис, теперь становится единственным удовольствием в жизни, и, чтобы испытать её вновь, человек ищет несчастий на свою голову.
Но, как я и упомянул в начале, дураки всё же могут поумнеть перед смертью. Даже так, если точнее: именно перед смертью они и могут поумнеть. Конечно, некоторые везунчики умнеют раньше, но все остальные, осознав, что смерти не избежать, освобождаются от сковывающего заблуждения: «Мне необходимо продолжать жить в этом мире». Именно в этот момент, возможно, они осознают свою глупость и избавляются от неё.
Я заявил, что это оптимистичная точка зрения, но, если присмотреться, она довольно-таки пессимистична. Ведь получается, что человек только-только научился любить жизнь, а ему уже умирать.
И всё же я считаю, что именно дураку, поумневшему слишком поздно, окружающий мир видится бесконечно красивым: «Неужели мир вокруг был так прекрасен? Ведь я только научился принимать всё как есть». Чем сильнее сожаления и переживания, вызванные подобными мыслями, тем более остро чувствует он жестокую красоту мира.
Об этой красоте я пытаюсь рассказать, в том числе и в романе «Три дня счастья». Если честно, он вовсе не о ценности жизни или силе любви.