а «Париж», разумеется, шампанским!
– Расскажи о своей маркетинговой стратегии, – посоветовал ей муж.
– Мы выпускаем продукцию и для выпивох, и для трезвенников, – с готовностью сообщила хозяйка. – Коробки почти одинаковые, а конфеты разные. В Европу и Россию мы экспортируем трюфели, начиненные алкоголем. В страны Ближнего Востока – с безалкогольными начинками. Разумно, не правда ли?
– А халяльные конфеты тоже названы в честь городов? – осведомился журналист.
– Разумеется! – Хозяйка указала на второе хрустальное блюдо. – Вот «Медина» – они с финиками. «Дубай» – с кокосовым кремом. «Аман» – с карамелью и орехами. «Исфахан» – с розовой водой.
– А Стамбул у вас есть? – спросила Пери.
– Ой, ну конечно! – воскликнула хозяйка. – Как же мы про него забыли? «Стамбул» воплощает контрасты. Он начинен ванильным кремом и молотым черным перцем.
Пока гости болтали и смаковали трюфели, горничные начали сервировать стол для горячих напитков. Большинство дам отдало предпочтение черному или ромашковому чаю, мужчины выбрали кофе – эспрессо или американо. Кофе по-турецки попросил лишь директор американского хедж-фонда, судя по всему решивший не отступать от своей привычки в каждой новой стране узнавать как можно больше о местном колорите. То, что сами турки делали вид, что находятся вовсе не в Турции, его не смущало.
– Кто-нибудь может потом погадать мне по кофейной гуще? – спросил американец, как видно полагавший, что подобные гадания являются неотъемлемой частью национальной традиции.
– Не волнуйтесь! – ответила хозяйка по-английски. – Вам не придется сохранять гущу. С минуты на минуту здесь будет ясновидящий!
– Не могу дождаться! – вздохнула подруга журналиста. – Мне просто необходимо поговорить с ним наедине!
Пери огляделась по сторонам. Все эти женщины жили в вечном страхе перед Богом, мужем, разводом, бедностью, террористами, толпой, позором, безумием. В их роскошных домах царила безупречная чистота, а в их головах никогда не возникало даже мысли о какой-то другой жизни. С малых лет они овладели искусством подольщаться к отцам, а выйдя замуж, достигли таких же высот в искусстве подольщаться к мужьям. Те, кто был замужем давно, высказывали свое мнение чуть громче и смелее, но никогда не переступали невидимой черты.
Себя Пери к их числу не относила. Она никогда не боялась отца, никогда не боялась мужа, Бога она тоже старалась не бояться, хотя ее отношения с Ним и были чрезвычайно противоречивы. Снедавшие ее тревоги имели совсем иную природу. Она боялась себя. Боялась темноты, жившей в ее собственной душе.
– Нет уж, мы не позволим этому экстрасенсу уединяться с хорошенькими женщинами! – заявил хозяин и добавил, уже вполголоса, скабрезную шутку, которую мужчины встретили оглушительным хохотом, а женщины предпочли не услышать.
Пери вспомнила, с какой легкостью сыпала непечатными выражениями Ширин; при этом она всегда взмахивала руками, словно отгоняя надоедливую муху. Сама Пери за все время в Оксфорде выругалась только однажды, когда профессор Азур вывел ее из душевного равновесия настолько, что она позволила себе произнести грубое слово в его адрес. От любви до ненависти, как известно, один шаг.
Здесь, в этой стране, женщины разделялись на две категории: те, кто сквернословит при каждом удобном случае, наплевав на приличия (крохотное меньшинство), и те, кто не позволит себе ругани ни при каких обстоятельствах (большинство). Разумеется, все представительницы среднего класса, собравшиеся за этим столом, принадлежали ко второй группе. Если они и ругались, то лишь когда говорили на английском, французском или немецком, причем делали это без всякого стеснения. Почему-то в этом случае они, словно дамы, пришедшие на маскарад в карнавальных масках и костюмах, вмиг утрачивали всю свою осторожность, считая, что все непристойности, произнесенные на иностранном языке, звучат уже не так грубо и обидно, как на их родном.
А вот мужчины сквернословили совершенно открыто, причем делали это когда заблагорассудится и отнюдь не только в приступе гнева. Брань объединяла людей не по классовому, а по половому признаку, помогая мужчинам утверждать свою мужественность.
– Кстати, у нас есть конфеты, которым я пока не придумала названия, – вернулась к своей излюбленной теме хозяйка дома. – Например, с вишней и цедрой лимона. Сегодня, Периким, вы подали мне замечательную идею. Я назову их «Оксфорд»!
С этими словами бизнес-леди встала и подошла к блюдам с трюфелями.
– Ага, вот она! – Изящно согнув мизинец, она подвинула шоколадный шарик ближе к Пери. – Попробуйте!
Ощущая, что все взгляды обращены на нее, Пери отправила трюфель в рот. Поначалу она ощутила лишь сладость, которую мгновение спустя вытеснил терпкий вкус лимона, скрытого под шоколадной оболочкой. В этом вкусе было нечто соблазнительное и одновременно обманчивое – в точности как в семинарах профессора Азура.
Смертельный поцелуй
Оксфорд, 2001 год
Пери решила не ездить в Стамбул на пасхальные каникулы. Она все еще не могла привыкнуть к тому, что академический год разделяется в Англии на три триместра. Длительные перерывы в занятиях выбивали ее из колеи. И не только потому, что, в отличие от большинства студентов, она не могла себе позволить частые поездки домой. Будучи по натуре человеком замкнутым и не слишком легким на подъем, она сторонилась шумных компаний и не искала развлечений. Во время каникул она особенно остро ощущала, как велика пропасть, отделяющая ее от остальных. Пока все вокруг посещали лекции и писали рефераты, Пери не выбивалась из общего потока; когда же наступало время отдыхать и веселиться, она не представляла, чем его заполнить.
Тем не менее на пасхальной неделе она получила неожиданное приглашение. К Моне, которая на каникулах тоже осталась в Оксфорде и, как всегда, занималась решением разного рода социальных вопросов, приехали две кузины из Америки. Они собирались все вместе отправиться в Уэльс, снять коттедж где-нибудь в глуши и насладиться жизнью на лоне природы.
– Почему бы тебе не присоединиться к нам? – предложила Мона. – Подышишь свежим воздухом. Тебе это тоже не помешает.
Пери решила принять приглашение. Собираясь в дорогу, она набрала в чемодан кучу книг, и две из них – профессора Азура. Конечно, для недельной поездки такой запас казался великоват, но она надеялась, что времени для чтения у нее будет достаточно. Мона и ее кузины вряд ли станут излишне навязывать ей свое общество. Возможность быть вместе с людьми, оставаясь при этом в одиночестве, вполне устраивала Пери.
Первым, что поразило ее в Уэльсе, были дорожные знаки на двух языках: валлийском и английском. До сих пор ей даже в голову не приходило, что в одной стране может быть несколько официальных языков. В Турции она никогда не видела вывесок и объявлений и по-турецки, и по-курдски. Удивление ее было так велико, что всякий раз, видя новый знак, она останавливалась и фотографировала его.
– Ты с ума сошла! – смеялась Мона. – Такая красота кругом! Пейзажи просто потрясающие, а ты снимаешь какие-то дорожные знаки.
Виды и в самом деле были изумительные. На сочных зеленых лугах, усеянных яркими пятнами колокольчиков, горицвета и вереска, мирно паслись овцы с маленькими ягнятами. Арендованный ими коттедж оказался крошечным деревянным домиком, выкрашенным белой краской, и находился в западной части долины. Утром он утопал в солнечных лучах, днем здесь царила атмосфера покоя и умиротворенности. Вдали, извиваясь среди холмов, посверкивала серебряной нитью река Уай.
Пери здесь нравилось всё: чугунная плита, низкие потолки, каменный пол, сложенные во дворе поленья, даже ледяной холодок простыней, которые каждый вечер надо было долго согревать теплом своего тела. Они с Моной заняли одну комнату, кузины поселились в другой. Хотя ближайшая деревня находилась в миле от их коттеджа, дел оказалось так много, что времени для чтения у Пери почти не оставалось. Она, дитя города, с наслаждением наблюдала за жизнью природы, восхищалась маленькими чудесами, которые постоянно происходили вокруг, и все глубже осознавала их великое значение. Иногда она воображала, что какая-нибудь глобальная катастрофа – например, атомный взрыв – уничтожила весь мир и они, четыре девушки, – единственные, кто остался в живых. При мысли, что до конца дней ей пришлось бы жить вот так, на краю света, вдали от цивилизации, она не испытывала ни ужаса, ни отчаяния.
В один из вечеров, уже лежа в постели, Пери смотрела, как Мона молится, обратившись лицом в сторону Мекки. О религии они не заговаривали ни разу, старательно избегая этой темы. Окажись здесь Ширин, она, разумеется, не была бы столь сдержанна.
Когда Мона погасила свет, в наступившей тишине вдруг раздался голос Пери.
– Когда я была маленькой, меня укусила пчела. – Она говорила так медленно, словно перебирала в уме уже основательно подзабытые воспоминания. – В губу. Весь рот распух, как шар. Папа тогда сказал, что пчела обезумела от любви… от любви ко мне. Сказал, она хотела меня поцеловать. Меня всегда занимал вопрос: знают ли пчелы о том, что умрут, использовав свое жало? Неужели знают и все равно пускают его в ход? Это похоже на самоубийство.
Мона повернулась на бок, чтобы лучше ее видеть. В лунном свете, льющемся из окна, она напоминала статую.
– Пчелы не сознают, что делают, – сказала она. – Сознание даровано только людям. Таков порядок вещей, установленный Аллахом. Поэтому мы, люди, несем ответственность за свои поступки.
– Но ведь пчелы не хотят умирать, – возразила Пери. – Как и все живые существа, они наделены инстинктом самосохранения. И все же они жалят и умирают. Это несправедливо. Я хочу сказать, они ведь должны знать, что расплатятся за укус жизнью. Знаешь, о чем я часто думаю? Это на первый взгляд кажется, что в природе все устроено разумно и гармонично. А на самом деле природа очень жестока.
– Запомни, не ты правишь этим миром, – вздохнула Мона. – Им правит Аллах. Он отвечает за все, не ты. Доверься Ему.