гипетских иероглифа.
– Давно я здесь не был, – сообщил Азур, окинув магазин взглядом. – Многое изменилось. Мне даже кажется, стало просторнее. И светлее.
– Мы сделали небольшую перестановку и избавились от громоздкой мебели, – пояснила Пери, глядя, как Спиноза, обнюхавшись вокруг, устроился на самом мягком бескаркасном кресле. Собачья шерсть была уже повсюду.
Если Азур и заметил ее смущение, то не подал виду.
– Мне очень понравилась елка с запрещенными книгами в вашей витрине, – произнес он своим особенным, завораживающим голосом. – Отличная идея.
Пери зарделась от гордости. Ей отчаянно хотелось сообщить профессору, что идея принадлежит ей, но она боялась, что он сочтет это хвастовством. В результате она сказала первое, что пришло в голову:
– Вы ищете какую-нибудь конкретную книгу?
– Нет, я пришел с другой целью, – покачал головой Азур. – Мой агент по рекламе просила меня заглянуть сюда и подписать несколько книг. Я обещал, что так и сделаю. – Взгляд его упал на кресло, на котором Пери оставила книгу. – О, старая знакомая. Вы ее читаете?
– Да, – неловко переминаясь с ноги на ногу, сказала Пери. – Только начала.
Он ничего не ответил, как видно ожидая от нее других слов. Но она тоже ждала, словно они только что изобрели язык, на котором могли объясняться молча. Наконец Пери указала на стол:
– Не хотите присесть? Я схожу за вашими книгами.
Книг оказалось много. Семь названий было в наличии, поступление двух других ожидалось со дня на день. Когда Пери принесла по десять – пятнадцать экземпляров каждой, на столе выросла целая башня. Профессор Азур снял пальто, достал перьевую ручку и с усердием принялся за работу. Пери принесла ему кофе и, отойдя в сторонку, наблюдала, как он ставит росчерк за росчерком.
Подписав примерно половину книг, Азур поднял голову и поверх очков вопросительно взглянул на Пери:
– Кстати, а почему вы здесь? Почему не празднуете Новый год с родными?
– Не смогла улететь, – сказала Пери, небрежно махнув рукой в сторону двери, как будто Стамбул находился именно там. – Но я не переживаю. Рождество для нас не такой большой праздник.
Профессор продолжал буравить ее взглядом.
– Значит, вы совсем не опечалены тем, что не смогли провести каникулы со своей семьей?
– Нет, я имела в виду не это. – Пери была знакома с профессором несколько месяцев, но так и не смогла избавиться от ощущения, что он умышленно истолковывает ее слова превратно. – Я только хотела сказать, что это христианский праздник.
Неужели я опять сказала что-то не то, винила она себя. Ей приходилось подбирать слова с особой тщательностью, она словно шла по тонкому льду, прислушиваясь при каждом шаге, не затрещал ли он у нее под ногами.
Азур по-прежнему не сводил с нее глаз, их странный свет словно проникал в самую душу.
– Ваши родители правоверные мусульмане? – спросил он.
– Мама и один из братьев, – кивнула Пери. – Отец и другой брат – нет.
– А, вот оно, яблоко раздора! – В голосе Азура слышалось торжество человека, наконец отыскавшего недостающий фрагмент пазла. – Догадываюсь, вам ближе отец и старший брат.
Пери судорожно сглотнула:
– Да, вы правы.
Азур кивнул и вновь взялся за авторучку.
– А вы? – набравшись смелости, спросила Пери. – То есть я имела в виду, вы с семьей празднуете?
Поглощенный своим занятием, он, казалось, пропустил ее слова мимо ушей. Повторить столь дерзкий вопрос Пери не решилась. Несколько минут тишину в магазине нарушали только негромкое похрапывание старушки-покупательницы, сопение колли, скрип пера и тиканье напольных часов. Пери украдкой взглянула на Азура. Она заметила, как на какое-то мгновение напряглись желваки на его скулах, как взгляд стал рассеянным и отстраненным, но тоже лишь на миг. Почему-то все связанное с ним казалось ей эфемерным, недолговечным, временным. Ни прошлого, ни будущего – одно только настоящее, и то уже ускользающее прочь.
Азур отпил кофе и снова посмотрел на нее.
– Спиноза – вот и вся моя семья теперь, – сказал он.
«Теперь». Он произнес это так, что Пери сразу поняла: сама того не ведая, она приоткрыла запертую дверь в комнату, где жила печаль и куда ей хода не было.
– Простите, – пробормотала она.
Профессор вновь заскрипел пером.
– Давайте заключим соглашение, – предложил он, открывая очередную книгу. – Вы уже столько раз просили у меня прощения за все это время, что, даже если вы совершите что-нибудь действительно ужасное, я больше не хотел бы слышать от вас никаких извинений. Обещаете?
Она почувствовала, как заколотилось сердце, хотя и не очень понимала причин этого странного волнения. Такое соглашение отчего-то казалось не слишком честным, но она послушно кивнула:
– Обещаю.
– Вот и отлично. – Он подписал последнюю книгу и поднялся. – Спасибо за кофе.
– Я помечу подписанные книги стикерами, – сказала Пери.
– Очень любезно с вашей стороны, – улыбнулся он.
Они неторопливо пошли к выходу – длинноволосый профессор и его длинноволосый пес, за долгие годы дружбы ставшие на удивление похожими. У самых дверей Азур остановился и оглянулся на Пери:
– Вот что я хотел вам сказать. Завтра у нас небольшая вечеринка. Все очень просто, без протокола. Несколько старых друзей, кое-кто из коллег, помощников, один даже примерно ваш ровесник. Возможно, будет весело, возможно, скучно. В любом случае вы не должны встречать Новый год одна. Англия – особенная страна, иностранцы здесь чувствуют одновременно и упоительную свободу, и гнетущее одиночество. Не хотите присоединиться к нам? – Прежде чем она успела ответить, Азур вытащил блокнот, записал адрес и время, вырвал страницу и протянул ей. – Разумеется, решать вам, настаивать я не буду. Если надумаете, приходите. Только ничего не приносите. Ни цветов, ни вина, ни рахат-лукума. Только себя.
С этими словами он распахнул дверь и вышел. На улице шел снег. Снежинки бесцельно кружились на ветру, словно не падали с неба, а медленно поднимались с земли. Оксфорд напоминал волшебный город из стеклянного шара.
– Похоже на сказку, – произнес Азур, обращаясь то ли к собаке, то ли к Пери, то ли к себе самому.
– Очень красиво, – тихо сказала Пери, стоя в дверях.
А потом она сделала то, чего сама от себя не ожидала. Хотя было уже поздно, Азур собирался уходить, а она дрожала от холода в своем тонком джемпере, она вдруг заговорила о его книге. Слова лились из нее, помимо ее воли, смешиваясь с облачками пара от дыхания.
– Вы утверждаете, что наша жизнь – всего лишь одна из многих возможных жизней, которые мы могли бы прожить. Знаете, мне кажется, в глубине души мы все об этом догадываемся. Даже если все сложилось удачно – счастливый брак, блестящая карьера и все такое, – человек продолжает сожалеть об упущенных возможностях. И задается вопросом: как сложилась бы его жизнь, избери он иную тропу… или тропы, их ведь так много? А еще вы говорите, что наша идея Бога – это только одна из многих возможных идей. Поэтому, когда речь идет о Боге, бессмысленно цепляться за догму, хотя и верующие, и атеисты поступают именно так.
– Да, это правда, – кивнул Азур, глядя на нее с каким-то новым удивлением, словно эта неожиданная откровенность поразила и обрадовала его.
– Но вам наверняка известно, как много в этом мире таких, как моя мать, – продолжала Пери. – Они живут только верой и только благодаря вере считают свою жизнь осмысленной. Они убеждены, что их представление о Боге является единственно правильным. Вы хотите отнять у них то, на чем основано их существование: уверенность. Когда я смотрю на свою мать, то понимаю: вера – это спасательный круг, за который она цепляется, чтобы не утонуть в море скорби. Если отнять у нее веру, она сойдет с ума или умрет.
Азур долго не отвечал, но повисшее в воздухе молчание было не гнетущим, а легким и приятным, как дуновение теплого ветра.
– Я понимаю вас, – наконец сказал Азур. – Но приверженность одной идее, какой бы она ни была, – это всегда слабость. На мой взгляд, и абсолютное безверие, и абсолютная вера в равной степени сомнительны. Моя задача – впрыснуть неверующим дозу веры, а верующим – дозу скептицизма.
– Но зачем?
Взгляд Азура, казалось, прожигал ее насквозь.
– Затем, что я сторонник интеллектуального прогресса, а всякий абсолютизм его подавляет. – (Несколько снежинок опустилось на его волосы и шляпу.) – Видите ли, одни ученые склонны все разделять на категории, другие, наоборот, все смешивают и объединяют. А я хочу разбудить все свои чувства, как ваш любимый осьминог. Хочу избавиться от диктата единственного централизованного мозга. Хочу, чтобы поэзия была пронизана философией, а философия стала частью нашего ежедневного бытия. Люди привыкли считать, что на каждый вопрос необходимо дать ответ. Но вопросы гораздо важнее ответов! Я хочу, чтобы Бог принял в себя частицу дьявола, а дьявол – частицу Бога.
– Да… но… каким образом?
– Не надо бояться двойственности. Всякий раз, сталкиваясь с двойственностью, мы стремимся ее упростить. А я хочу превратить простоту в сложность, единичное в множественное.
– И что это значит?
– Это значит, мы все смешаем воедино, откажемся от прямых линий и четких границ. Соединим противоречивые идеи и непохожих людей. Представьте, что ярый противник ислама вдруг без памяти влюбляется в мусульманку… антисемит и еврей становятся лучшими друзьями. И так далее, пока мы не поймем, что все эти категории – не что иное, как наша выдумка, плод нашего воображения. То, что мы видим в зеркале, – это совсем не мы. Это всего лишь отражение. Наше истинное «я» мы можем познать, только познавая других людей. Абсолютисты выступают за чистоту идеи, а мы – за многогранность. Они хотят свести многообразие к однообразию, а мы стремимся к противоположному: открыть в каждом сотни иных личностей, тысячи бьющихся сердец. Если я человек, значит я могу вместить в себя все человечество. Вспомните историю. Вспомните законы эволюции. Все живое на земле развивается от простого к сложному. В противном случае – это вырождение.