– Я не знаю, что вы подразумеваете под словом «иная», – ответила Пери, чувствуя, как в душе просыпается готовность к схватке.
С одной стороны, она вовсе не собиралась замалчивать проблемы ее страны, которые возмущали ее саму, но с другой – ей так хотелось, чтобы все эти люди полюбили ее родину. Впервые в жизни она чувствовала себя представителем какой-то социальной общности и сознавала огромную ответственность этой миссии.
– Значит, вы не считаете религию помехой? – спросил профессор физики. – И не боитесь, что Турцию может постичь участь Ирана?
– Такую опасность отрицать нельзя, – кивнула Пери. – Но в Иране чрезвычайно сильны традиции и память. А мы, турки, поголовно страдаем амнезией.
– А что лучше, по-вашему? – поинтересовался Даррен. – Хорошая память или амнезия?
– И то и другое имеет свои недостатки, – без колебаний заявила Пери. – Но я бы предпочла забыть. Прошлое – это тяжкое бремя. Что толку помнить, если уже ничего нельзя изменить?
– Только юность может позволить себе роскошь забывать, – сказал пожилой профессор.
Пери опустила голову. Она-то надеялась, что ее слова покажутся мудрыми и глубокомысленными, а их восприняли как детский лепет. И вдруг, к ее удивлению, Азур согласно кивнул.
– Если бы можно было выбирать, я бы, пожалуй, тоже отказался от памяти, – сказал он. – А так придется ждать, когда меня настигнет болезнь Альцгеймера.
Красивая блондинка накрыла его руку своей:
– Дорогой, не шути так.
Пери не поднимала глаз. Она ничего не знала об этих людях – ни об их прошлом, ни об их отношениях. Она лишь интуитивно чувствовала, что некоторые темы они осторожно обходят, стараясь не касаться их в разговоре.
Незадолго до полуночи, пока сервировали стол для чая и кофе, Пери ускользнула в туалет. Когда она мыла руки, из зеркала на нее посмотрело лицо девушки, которой, несмотря на отчаянные усилия, никак не удавалось выглядеть самоуверенной и беззаботной. Она всегда упрекала себя за неумение радоваться жизни. Наверное, она совершила что-то ужасное и за это обречена на уныние до конца своих дней. Но возможно, люди, не способные пройти тест на жизнерадостность, ни в чем не виноваты. Печаль – это отнюдь не следствие лени или разъедающей душу жалости к себе. Просто некоторые люди рождаются на свет грустными. И пытаться стать веселыми им так же бессмысленно, как пытаться стать выше ростом.
По пути в столовую Пери рассматривала фотографии, висевшие на стенах в коридоре. Возле одной она невольно остановилась.
Женщина на фотографии – скуластая, с широко расставленными глазами и пухлыми губами – была полностью обнажена, если не считать алого шарфа, свободно обвитого вокруг бедер. Как зачарованная, Пери смотрела на снимок: на стянутые в небрежный пучок волосы, бледно-матовые плечи, словно вырезанные из слоновой кости, большие круглые груди с напряженными сосками, чуть выпирающий пупок. Одной рукой женщина удерживала ткань, прикрывающую ноги, так, словно в любую минуту готова была отпустить ее. Судя по легкой улыбке, ей было приятно, что ее фотографируют. И несомненно, она близко знала фотографа.
В изумлении Пери подалась вперед, словно переступив запретную черту, и застыла, не в силах пошевелиться. Где-то в глубине дома тикали часы. И вдруг ее охватило предчувствие – такое знакомое и в то же время неожиданное, так как привыкнуть к нему было невозможно. Дрожа всем телом, она ощутила, что Дитя Тумана совсем рядом, и тут же увидела его круглое личико с темно-лиловым пятном во всю щеку, его доверчивые глаза. Он пытался сказать ей что-то, сообщить нечто важное о женщине на фотографии. Воздух внезапно стал густым и тяжелым от пропитавшей его печали. Пери не могла понять, откуда взялась эта печаль. Возможно, она принесла ее с собой, возможно, наткнулась на запасы печали, хранившиеся в этом доме.
– Уходи! – в ужасе прошептала Пери. Она не могла вынести присутствия младенца-призрака. Только не сейчас. Не здесь.
Дитя Тумана обиженно надул губы.
– Что ты пытаешься мне сказать? Ты не должен был сюда приходить…
– С кем вы разговариваете, Пери? – раздался голос у нее за спиной.
Повернувшись, она увидела Азура. В глазах его играли золотистые искорки, не выдававшие никаких чувств.
– Я… я разговаривала сама с собой… и смотрела на нее, – пробормотала Пери, указывая на фотографию. Краем глаза она с облегчением заметила, что Дитя Тумана начало постепенно растворяться в воздухе, превращаясь в облачко пара.
– Это моя жена, – сказал Азур.
– Ваша жена?
– Она умерла четыре года назад.
– О, простите…
– Опять? – Он отвел взгляд от фотографии и посмотрел на нее. – Вы правда должны перестать…
– Она похожа на уроженку Ближнего Востока, – торопливо перебила Пери, не желая вновь выслушивать его упреки.
– Да, ее отец был алжирцем. Бербером, как святой Августин.
– Разве святой Августин был бербером? Он же был христианин.
Азур чуть снисходительно взглянул на нее, словно делал скидку ее юности.
– История необозрима. Среди берберов были иудеи, христиане, даже язычники. И разумеется, мусульмане. Прошлое полно противоречий, которые сегодня кажутся нам невероятными, но в то время считались вполне резонными.
Хотя эти слова не имели к ней прямого отношения, она почувствовала, как они проникают в самые тайные глубины ее души. Не только в прошлом, но и в настоящем ей слишком часто приходилось сталкиваться с неразрешимыми противоречиями.
– Вы очень бледны, – заметил Азур.
Ей вдруг захотелось все ему рассказать. Стоя в полутемном коридоре, куда доносились оживленные голоса гостей, она призналась ему, что с детских лет по непонятным причинам время от времени общается с иной реальностью. Давным-давно она сказала об этом отцу, который лишь посмеялся над ее предрассудками, и матери, решившей, что дочь преследует злой джинн. С тех пор она отчаялась найти понимание и предпочитала молчать о своих видениях.
Азур слушал ее, не перебивая, на лице его проступило удивление.
– Я не могу объяснить, какую природу имеют ваши контакты с иной реальностью, – произнес он, когда Пери замолчала. – Одно могу сказать с уверенностью: не бойтесь быть не такой, как другие. Вы особенная.
Возбужденный гул голосов, долетевший из столовой, заставил их прервать разговор.
– Наверное, уже полночь! – воскликнул Азур, запустив пальцы в шевелюру. – Мы с вами еще поговорим об этом, Пери. Непременно! Приходите ко мне в колледж. – Он привлек ее к себе и расцеловал в обе щеки. – С Новым годом, Пери!
После этого он поспешил в столовую, целоваться с остальными.
– С Новым годом, профессор! – прошептала Пери, глядя ему в спину. Кожа ее еще ощущала тепло его губ.
«Приходите ко мне». Нет, это не могло быть обычной вежливостью. Она чувствовала, как колотится сердце. Он считает ее особенной. Он понимает ее, как никто другой. От счастья у нее кружилась голова. Стоя в коридоре, Пери снова и снова прокручивала в голове их разговор, который, как она считала, расставил все по своим местам, ответил на ее тайные надежды и ожидания, и к тому времени, когда она наконец вернулась в столовую, она уже убедила себя, что профессор тоже к ней неравнодушен.
Вскоре после полуночи гости начали расходиться. Лишь выйдя на улицу и вдохнув холодный воздух, Пери вспомнила о Трое. Она с тревогой посмотрела на живую изгородь, но ничего не увидела.
Оказалось, что все, кроме Пери и Даррена, приехали на машинах. Красавица-блондинка, которая, по ее собственным словам, была убежденной противницей алкоголя, вызвалась их подвезти.
По дороге в Оксфорд все молчали, отдыхая после шумной вечеринки. По радио шла передача, посвященная любовным письмам Гюстава Флобера. Слова, исполненные страсти и чувственности, витали в машине, заставляя слушателей еще острее ощущать свое одиночество и тосковать о любви. Сидя на переднем сиденье, Пери размышляла о том, что люди прошлого, возможно, умели любить более пылко и самозабвенно. Прислонясь головой к заиндевевшему стеклу, она смотрела на дорогу. Короткие участки шоссе, выхваченные из темноты фарами, стремительно исчезали в темноте. Она думала об Азуре и той женщине на фотографии. Какой была их сексуальная жизнь? Она вспомнила, как он улыбался, глядя, как гости вновь наполняют тарелки, как держал кружку с кофе обеими руками, поднеся ее к лицу и с удовольствием вдыхая аромат, как помогал всем женщинам, и ей в том числе, надевать пальто, как провожал каждого гостя после окончания вечера. И как этот предупредительный, деликатный и удивительно хрупкий человек отличался от того профессора Азура, которого они привыкли видеть в аудитории.
В Оксфорде Пери и Даррен вышли из машины вместе. Холодный ветер, дувший вечером, стих, воздух казался бодрящим и свежим. Они шли, болтая без умолку, пока не оказались возле дома, куда на время каникул переселилась Пери. В свете уличного фонаря они поцеловались в первый раз. Потом поцеловались еще раз, в темноте. Захмелевшая скорее от смятения чувств, чем от вина, Пери закрыла глаза. Возбуждение, охватившее молодого человека, невольно передалось и ей.
– Можно к тебе подняться? – спросил он.
Она уже поняла, что он хорошо воспитанный мальчик. В детстве мама объяснила ему, что улицу можно переходить только на зеленый свет, а с женщинами следует обращаться уважительно. Если она ответит отказом, он не будет настаивать. Он уйдет домой, возможно разочарованный, но покорный и безропотный. Никаких грубостей в ее адрес он не позволит даже в мыслях и, если завтра они случайно столкнутся на улице, будет мил и вежлив.
– Да, – ответила Пери, подчинившись внезапному импульсу, с которым у нее не было ни сил, ни желания бороться.
Она точно знала, что утром проснется с мучительным чувством вины. Вины за то, что провела ночь с парнем, который ей, в общем-то, безразличен. За то, что позволила осуществиться самым худшим опасениям отца и матери. Конечно, родители никогда ни о чем не узнают, и все же, когда она будет разговаривать с ними, ее еще долго будет терзать совесть. Но было еще одно обстоятельство, и оно тревожило ее даже сильнее всего остального. Отвечая на ласки и поцелуи Даррена, она думала о другом мужчине. Воображала, что целует и обнимает ее тот, о ком она мечтала. Тот, кто владел ее душой.