– Скажите, а какая из чакр должна открыться, с вашей профессиональной точки зрения? – обратилась к экстрасенсу хозяйка, не удостоив супруга даже взглядом.
– Пятая, – важно изрек экстрасенс. – Чакра горла. Ее блокируют подавляемые мысли и невыраженные желания. Она начинается в области горла и воздействует на пищевод и желудок.
Некоторые гости повернули голову в сторону говорившего.
– О, я чувствую, мне пора срочно открыть эту чакру, а то во рту пересохло, – заявил хозяин дома. – Милочка, принесите-ка еще виски, – обратился он к служанке.
– Существуют техники, с помощью которых можно открыть чакры всей нации, – продолжал экстрасенс.
– Вы имеете в виду демократию? – предположила Пери.
Пластический хирург взглянул на часы:
– Надо же, как поздно. Пожалуй, мне пора. Завтра утром у меня самолет.
Уже давно живя в Стокгольме, он часто прилетал в Стамбул, где вел бизнес и, по слухам, содержал любовницу, годящуюся ему в дочери.
– Прекрасно, вы улетите, а мы останемся здесь разгребать весь этот ужас, – сказала владелица рекламного агентства.
Тех, кто в поисках лучшей жизни перебирается на чужбину, одновременно сопровождает и зависть, и презрение. И не имеет значения, о каком городе идет речь – Нью-Йорке, Лондоне или Риме. Оставшимся важен сам факт. Они и сами не отказались бы сменить климат. За завтраком и обедом они постоянно строят грандиозные планы на переезд – почти всегда на Запад. Но планы эти мало-помалу разрушаются; как замки из песка, их смывает волной привычек и повседневности. Родственники, друзья, общие воспоминания – все это оказывается слишком крепким якорем. Постепенно мечты о переезде гаснут и оживают лишь при встрече со счастливцами, которым удалось их осуществить. Тогда-то и выходят на сцену обида и неприязнь.
Пластический хирург, как видно, уже привык к подобному отношению.
– Швеция – тоже далеко не рай, – заметил он.
Весьма слабое оправдание, которое никого не убедило и не утешило. Хорошо говорить, что Европа мало похожа на рай, когда точно знаешь, что завтра окажешься там и будешь есть булочки с корицей. А тем, кто остался на родине, придется вновь и вновь сталкиваться с религиозными распрями, политической нестабильностью и терроризмом.
Пери сочувственно улыбнулась хирургу:
– Уезжать не хочется, оставаться тоже.
Ей хотелось объяснить тем, кто никогда не уезжал, что, несмотря на все их сложности, они находятся у себя дома, а значит, все их близкие и друзья рядом с ними, в то время как те, кто отправился за лучшей долей, всегда будут чувствовать себя чужими в новой стране, как бы хорошо она к ним ни относилась.
– Да, жить в Альпах – настоящая трагедия! – сказала подруга журналиста, которая, несмотря на многозначительные взгляды своего бойфренда, продолжала накачиваться виски.
– Альпы в Швейцарии, а не в Швеции, – попытался уточнить кто-то, но подруга журналиста пропустила это замечание мимо ушей.
Вскочив, она встала так, что все увидели, как из пояса ее тесной мини-юбки выпирает живот, и наставила на хирурга палец с наполовину обкусанным накрашенным ногтем:
– Вы все дезертиры! Жируете там у себя за границей… пока мы здесь боремся с экстремизмом, фундаментализмом, сексизмом… – Она огляделась по сторонам, словно искала другие «измы» поблизости. – А я не могу жить, когда моя свобода в опасности…
– Кстати, об опасности… – Хозяйка дома повернулась к экстрасенсу. – Дорогой мой, я должна показать вам дом. Только вы сможете объяснить, почему в нашем доме так часто происходят разные странные явления? Сначала эти лопнувшие трубы, потом удар молнии. А про сухогруз вы слышали? Врезался прямо в особняк на набережной, здесь недалеко, совсем как в кино!
Она посмотрела на мужа, спрашивая взглядом, не забыла ли она что-нибудь.
– Дерево! – подсказал он.
– Ах да, упавшее дерево проломило крышу! Как вы думаете, в доме поселился злой дух?
– Похоже, так оно и есть. Силы зла нельзя недооценивать, – изрек экстрасенс. – Вы проверяли комнату прислуги? Кто-нибудь из ваших горничных мог наложить на ваш дом проклятие.
– Неужели они на это способны? Да я тотчас выкину их всех из дома, если обнаружится что-то подозрительное! – Она с трудом перевела дух, словно не могла дышать. – Откуда начнем осмотр?
– С подвала. Если ищешь джинна, всегда надо начинать с самых темных закутков.
Когда хозяйка и экстрасенс прошли мимо нее, Пери вдруг почувствовала вибрацию. Она даже не сразу поняла, что звонит телефон мужа. Увидев номер, она побледнела. Это была Ширин.
Дом в Джерико
Оксфорд, 2002 год
Вскоре стало ясно, что у каждой из них есть в доме любимое место. Ширин просто обожала полежать в огромной ванне на ножках в форме когтистых лап. Заставив все полки свечами, кремами, маслами и ароматическими солями, она превратила ванную комнату в настоящее святилище сибаритства. Каждый вечер она совершала один и тот же ритуал: наполняла ванну горячей водой, добавляла туда кучу самых невообразимых смесей и нежилась в благоухающей пене не меньше часа, читая журналы, слушая музыку, полируя ногти и предаваясь мечтам.
Мона выбрала для себя кухню. Она всегда вставала рано, чтобы не пропустить утренний намаз. Совершив ритуальное омовение, она расстилала шелковый матрасик – подарок бабушки – и молилась за себя и за других, включая Ширин, которой, по ее убеждению, давно не помешал бы какой-нибудь легкий тычок от Бога. В чем он будет выражаться, должен решить сам Бог, ибо Он всеведущ. После намаза Мона спускалась в кухню и готовила для всех завтрак – блинчики, омлет или фул медамес.
Для Пери самым любимым местом стала ее огромная кровать под балдахином. Подаренное Ширин мягкое, как мех кролика, постельное белье из египетского хлопка сделало этот предмет мебели еще притягательней. Она даже к занятиям готовилась в постели. А по ночам любила прислушиваться к далекому шуму реки или шелесту ольховых ветвей, качаемых ветром. Тени на противоположной стене колыхались в медленном танце. Иногда их очертания напоминали ей карты каких-нибудь стран – реальных или вымышленных, и она думала о том, сколько тысяч жизней было загублено и сколько крови пролито, чтобы завоевать эти земли. Потом, утомившись от своих фантазий, она засыпала с надеждой, что на следующий день, когда она проснется, мир еще не провалится в тартарары и все будет по-прежнему.
По утрам, когда Ширин еще спала, а Мона молилась, Пери выходила на пробежку. Заставляя свои мышцы работать, она думала об Азуре. На что он рассчитывал, когда убедил Ширин собрать их вместе? Какая лично ему в этом выгода? И чем дольше она ломала голову над этой загадкой, тем больше в ее душе росло негодование, как будто внутри разливалась желчь.
Чаще всего ехидные шутки и подколки звучали на кухне, особенно когда там пахло выпечкой. Однажды Ширин, не выдержав, даже выбежала прочь с криком, что с нее хватит и что ноги ее больше здесь не будет, но к ужину вернулась. В следующий раз сорвалась Мона – по той же схеме. Спорили в основном о Боге, религии, вере, свободе личности и иногда – о сексе. Мона настаивала, что до свадьбы непременно нужно хранить девственность, причем того же ожидала от будущего мужа; у Ширин ничего, кроме смеха, такое самоотречение не вызывало. Что касается Пери, то она, не видя смысла в целомудрии, но и не находя особого удовольствия в сексе, как ей, возможно, хотелось бы, просто слушала их, не примыкая ни к кому, как, в общем-то, поступала всегда.
В четверг вечером Пери вернулась в Джерико и увидела, что Мона и Ширин молча сидят перед телевизором и смотрят какой-то жуткий репортаж. Камера рывками поворачивалась на завывания сирен, в кадр попадало битое стекло и разлитая кровь. Оказалось, одна из синагог в Тунисе была атакована террористами. Перед зданием взорвалась фура, груженная взрывчаткой и баллонами с природным газом; погибло девятнадцать человек.
Не мигая глядя в экран, Мона шептала слова молитвы:
– Господи! Прошу тебя, пусть тот, кто сделал это, будет не мусульманин!
– Бог тебя не слышит, – сказала Ширин.
Мона смерила ее ледяным взглядом.
– Ты что, смеешься надо мной? – чуть помедлив, сухо спросила она.
– Я смеюсь над абсурдностью твоей просьбы, – ответила Ширин. – Неужели ты и вправду надеешься изменить факты своими истовыми молитвами? Что случилось, то случилось.
Обоюдная неприязнь набирала силу с каждой минутой. Ссора, случившаяся в тот вечер, заткнула за пояс все предыдущие.
Не поужинав, Пери ушла в свою комнату. Рухнула на кровать, зажала уши, чтобы не слышать бушевавшей внизу бури.
Ей очень хотелось верить, что завтра утром им будет стыдно за то, что они наговорили друг другу. Но скорее всего, они забудут об этом до следующей ссоры. И только она будет держать в памяти каждое слово, каждый жест, каждую язвительную усмешку. С самого детства она, как прилежный архивист, хранила все тягостные воспоминания. Она считала это своим долгом, обязанностью, которой надо оставаться верной до конца, хотя и чувствовала, что когда-нибудь это бремя станет для нее непосильным.
Когда Пери была маленькой, она понимала язык ветра, умела читать тайные знаки на полускошенных полях или опавшем цвете белой акации, слышала музыку в шуме льющейся из крана воды. Она не сомневалась, что когда-нибудь сможет увидеть Бога, если очень постарается. Однажды, идя по улице с матерью, она увидела мертвого ежа, раздавленного машиной. Пери сказала, что хочет помолиться за упокой его души, но мать ей не позволила. Рай невелик и предназначен лишь для избранных, заявила Сельма. Животным там не место.
– А кто еще не попадет в рай? – спросила Пери.
– Грешники, злодеи, те, кто отказывается от нашей веры и сворачивает с истинного пути… А еще самоубийцы. Их не удостаивают даже погребальной молитвы.
Как и ежей, очевидно. Его просто швырнули в мусорный бак. Ночью Пери тихонько выскользнула из дому и вытащила труп зверька из вонючего контейнера. Перчаток она не нашла и, коснувшись колючего тельца голыми руками, содрогнулась, словно от мертвого ежа исходило нечто, вошедшее в нее. Руками Пери вырыла ямку, закопала в нее ежа, а вместо памятника положила на могилу деревянную линейку. Потом прочла молитву. После этого случая похороны стали ее любимой игрой. Она хоронила мертвых пчел и увядшие лепестки, бабочек с оторванными крыльями и сломанные игрушки, которые уже нельзя было починить. Тех, кого не пустят в рай.