– Слава Богу, девочка, ты проснулась! Я уж думала, ты будешь спать вечно!
Не давая передышки ни себе, ни слушательнице, женщина выложила, что замужем уже сорок лет и попадает в эту больницу так часто, что знает по именам всех врачей и сестер. Ее голос наполнял комнату, как надуваемый воздушный шар, давя на уши Пери.
– А ты, детка, здесь в первый раз? Или уже приходилось бывать раньше?
Пери несколько раз сглотнула, пытаясь избавиться от отвратительного химического привкуса во рту. Говорить у нее не было сил, она лишь покачала головой, отвернулась к окну и натянула одеяло на голову. Воспоминания о вчерашнем дне вспыхивали у нее в памяти разрозненными кадрами. Что она натворила?
Она подумала об отце, и по щекам потекли слезы. Его слова эхом звучали у нее в голове. Ты у меня умница, доченька. Из всех моих детей только ты можешь стать по-настоящему образованным человеком. Образование спасет тебя и всю нашу горемычную семью. Только такие, как ты, молодые и энергичные, вытащат эту страну из болота отсталости. Любимая дочь, которую отправили в Оксфорд, чтобы она стала гордостью семьи Налбантоглу, принесла своим близким лишь позор и горе. Сама того не замечая, Пери плакала так громко и безутешно, что соседка, испугавшись за ее рассудок, нажала кнопку вызова медсестры. Через несколько минут Пери заставили проглотить ложку какой-то жидкости персикового цвета с неприятным запахом, но без всякого вкуса. После этого она зарылась лицом в подушку, ощущая, как веки наливаются тяжестью.
Но даже в полузабытьи она видела перед собой только одно лицо. Дитя Тумана. Где же он, ведь именно сейчас он ей так нужен. Существует он отдельно от нее или это лишь плод ее измученного чувством вины сознания?
На следующий день к Пери пришел психиатр, молодой врач с приветливой, открытой улыбкой. Он несколько раз повторил, что она не должна чувствовать себя одинокой. Им предстоит работать вместе. Он поможет ей стать архитектором своей собственной души, даст все необходимые инструменты, чтобы создать новую Пери. Да, каждый человек – это творец самого себя. У доктора была привычка слишком часто делать паузы и завершать каждую фразу одним и тем же вопросом: «Согласны?» Курс лечения, который предстоит пройти Пери, не ставит своей задачей полностью избавить ее от деструктивных мыслей, сказал он. Но она научится бороться с подобными мыслями и не позволять им верховодить собой. О тоске и унынии врач говорил как о плохой погоде. Мы не можем заставить дождь прекратиться, но мы знаем, как вести себя, чтобы не промокнуть до нитки.
– Да, вот еще что, – сказал доктор. – Через какое-то время, но не раньше, чем вы будете готовы к этому разговору, вам зададут несколько вопросов об одном из университетских профессоров. Его обвиняют в некорректном поведении по отношению к некоторым студентам, включая вас. Поступил ряд жалоб, которые сейчас расследуются. Если вы расскажете все, что вам известно, это поможет не только вам, но и другим студентам. Согласны?
По спине у Пери пробежал холодок. Значит, в ее неудавшемся самоубийстве обвиняют Азура. Пораженная этим известием, она не проронила ни слова.
Метасеквойя
Оксфорд, 2002 год
Утро того дня, когда ей предстояло отвечать на вопросы комитета по этике, Пери провела в Ботаническом саду, сразу за мостом Магдалены. Всякий раз, приходя сюда, она испытывала чувство полной гармонии с окружающим миром, словно возвращалась в заветный уголок, любимый с детства. Обычно она садилась на скамейку, сразу за которой росла шестифутовая метасеквойя, даже само название ее просто завораживало. Дерево, прежде известное лишь по ископаемым окаменелостям, совершенно случайно было найдено в какой-то далекой китайской долине. История ботанических открытий восхищала Пери, как волшебная сказка.
Подтянув колени к подбородку, она грелась под лучами ласкового солнца. Здесь, среди редких деревьев и растений, ее охватывал какой-то удивительный покой. Она прижала к щеке бумажный стаканчик с кофе, который принесла с собой. От него исходило тепло, как от прикосновения любящей руки.
В ушах ее звучал голос Ширин. Какого черта ты вечно чувствуешь себя несчастной, Мышка? Почему всегда ходишь с выражением мировой скорби на лице? Честное слово, можно подумать, тебе лет девяносто, не меньше. Когда ты наконец научишься радоваться жизни?
Азур, кстати, утверждал, что приблизиться к постижению «сущности Бога» человеку помогает не религия и не атеизм. Одиночество – вот единственный способ хоть что-то понять о Боге. Поэтому всем атеистам и поборникам религии неплохо бы удалиться в пустыню и там, в отшельничестве, предаться размышлениям. Пока человек находится среди себе подобных, он чаще общается с дьяволом, чем с Богом, заявлял Азур. Разумеется, это была шутка. Впрочем, когда дело касалось Азура, трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.
Да, сегодня она засвидетельствует, что профессор не имеет никакого отношения к ее неудавшемуся самоубийству. Она обязана это сделать. Хотя, конечно, именно он – одна из причин ее тоски. Безответная любовь вряд ли способна прибавить человеку жизнерадостности. Но Азур не виноват, что она в него влюбилась. К тому же она ему благодарна. С его помощью в ее сознании открылись новые пласты, прежде неведомые ей самой. Он ожидал, нет, даже требовал, чтобы его ученики отбросили все стереотипы и предубеждения, навязанные взрастившей их средой и возникшие у них как следствие собственного жизненного опыта. Для нее и для многих других он стал не просто университетским профессором, а учителем в более глубоком смысле этого слова. Ему удалось стряхнуть с нее апатию, пробудить в ней жажду познания, заставить мыслить. К его семинарам она готовилась с бо́льшим рвением, чем к любым другим занятиям. Он научил ее чувствовать поэзию мудрости и мудрость поэзии. Ко всем своим студентам он относился одинаково, независимо от их взглядов и убеждений. Если профессор Азур и почитал что-либо как святыню, то только знание.
Она обожала смотреть, как предзакатные лучи солнца золотят его волосы, как вспыхивают его глаза, когда он говорит о какой-нибудь любимой книге или философе. Обожала его страсть к преподаванию, которая порой проявлялась даже сильней, чем его воля. Многие преподаватели из года в год не отступали от одной и той же учебной программы, а он импровизировал на каждом новом занятии. В его вселенной не было места рутине, там все было непредсказуемо и неожиданно. Не случайно он так любил повторять слова Честертона: «На вид жизнь чуть более логична и правильна, чем она есть, разумность ее очевидна, бессвязность скрыта; ее непредсказуемость ждет своего часа».
И все же влюбленность не сделала ее слепой; ее отталкивала его надменность, его невероятно раздутая гордость, высокомерие, сквозившее в каждом его слове. До чужих тревог ему не было дела; общаясь со студентами, он прежде всего стремился доказать свое превосходство над ними и не останавливался перед тем, чтобы ранить их чувства.
Пери представляла себе, как Азур гладит Ширин по волосам, вот его рука уже ласкает ее шею… Нет, это просто невыносимо постоянно думать о том, как они разговаривают, смеются, как занимаются любовью. Но каждую ночь, едва голова касалась подушки, эти картины помимо ее воли снова и снова возникали перед глазами. И чем больше она думала о том, насколько близким он стал для Ширин, тем больнее ей было признавать его холодность и недоступность по отношению к ней. Лишь единственный раз, узнав о ее загадочном госте из потустороннего мира, он проявил к ней интерес и какое-то время видел в ней любопытный объект для изучения. Но так же, как испорченному ребенку надоедает каждая новая игрушка, уже скоро он охладел к очередному предмету своих исследований. Такая душевная скупость в сочетании с его страстной жаждой исследования отталкивала ее, наводя на мысль, что все его научные поиски – не что иное, как неуемное тщеславие. Она сама не смогла бы сказать, что угнетало ее сильнее: его тайный роман с Ширин или его нежелание отвечать на ее чувства. Он ворвался в ее жизнь, как ураган, сметающий все на своем пути. Да, именно так. А значит, в том, что с ней случилось, виноват именно он. И об этом она должна рассказать сегодня.
Узнав о ее попытке самоубийства, Ширин и Мона были потрясены. Они примчались сразу же, как только им разрешили навестить ее в больнице. Обе были растеряны и напуганы и, конечно же, хотели понять, почему она так поступила. Но Пери и сама не знала ответа на этот вопрос. Ширин умоляла ее заявить комитету, что Азур не имеет к этому никакого отношения. Просила спасти своего любимого профессора. А вот интересно, подумала Пери, Ширин действительно настолько уверена в честности своей дорогой Мышки или просто считает, что ею так легко манипулировать?
Будь справедлива, говорила она себе. Помни: твои чувства – это одно, а факты – совсем другое. Не позволяй эмоциям управлять тобой. Кстати, именно этому учил тебя Азур. Если говорить о его романе с Ширин – что ж, они взрослые люди, и никто никого не принуждал. А вот было ли желание Троя опорочить профессора абсолютно бескорыстным?
Как ни пыталась Пери найти ответы на мучившие ее вопросы, они только порождали новые, еще более сложные. Психиатр советовал ей не принимать серьезных решений, пока она не оправится полностью и не окрепнет. Но что она могла сделать, если обстоятельства складывались именно так, а не иначе? Растерянная, она чувствовала себя так, словно тонкий трос, державший ее на безопасном причале, вдруг лопнул и она оказалась одна посреди океана, совершенно не представляя, в какую сторону плыть. Скоро ей придется предстать перед членами комитета. Что она скажет им? И о чем ее будут спрашивать? Сможет ли она связно ответить им на чужом языке, если даже сейчас едва успевает облечь в слова свои стремительно летящие мысли?
Пери взглянула на часы. Чувствуя, что сердце колотится так, словно хочет вырваться из груди, она встала со скамейки и пошла в сторону здания, где должна была решиться судьба доброго имени профессора Азура.