– Вы только представьте, каким свободным себя почувствуете, если сможете возвыситься над его ненавистью. На оскорбления следует отвечать мудростью.
– А это кто сказал? Опять ваш Руми?
– Нет, это Шамс, его товарищ и…
– Меня это не интересует! – отрезал юноша, резко повернулся и направился к своим друзьям. Подойдя, он что-то негромко сказал им, и все они, как по команде, уставились на Азура.
Азур вздохнул. И почему он никогда не может промолчать? Неужели его язык еще мало принес ему неприятностей в жизни? Проведя рукой по редеющим волосам, в которых уже поблескивала седина, он вошел в здание. Перед входом висел плакат с броской надписью: «Спасем Европу для европейцев!»
В переполненном зале висел гул взволнованных голосов. Одни слушатели не испытывали к сегодняшнему оратору ничего, кроме гнева, презрения и недоверия, зная, что карьеру свою он сделал на постоянном разжигании вражды и ненависти, другие с мрачной радостью предвкушали, когда наконец хоть кто-то выскажет вслух их тайные мысли.
Когда Азур вошел в зал, несколько старых знакомых помахали ему, остальные притворились, что не заметили. Подмоченная репутация, подобно волшебному плащу, делает человека невидимым. Именно так он всегда себя чувствовал, находясь в публичном месте, и если раньше его это задевало, то теперь уже нет. Он лишь с легкой грустью думал о том, с какой готовностью люди осуждают других и обрывают прежние связи. В такие минуты он всегда думал о Пери. Как ей живется в Стамбуле, чем она занимается, счастлива ли? Если он приговорен к пожизненному бесчестью, то она приговорена к пожизненным сожалениям. И кто может сказать, какое наказание мучительнее?
Увидев его, Ширин поднялась со своего места и помахала ему рукой, держа другую на животе. Ее волнение было так трогательно, что Азура вновь охватила грусть. Невидящие взгляды его трусливых обвинителей или бывших соперников по научным баталиям больше не ранили его. А вот любовь, уважение и поддержка тех, кто, несмотря ни на что, не отвернулся от него, терзали сердце. Друзья хотели, чтобы он восстановил свое доброе имя. Но он отказывался. Он всегда считал, что чем больше оправдываешься, тем больше тебя считают виноватым. Кроме того, невозможно было разворошить прошлое, не причинив боли Пери.
– Спасибо, что пришел, – улыбнулась Ширин. – Я в этом не сомневалась.
– Долго я здесь не просижу. Думаю, до конца мне не выдержать.
Она молча кивнула.
Вскоре на сцене появился лектор, он был в кашемировом костюме цвета электрик и без галстука. Битых полчаса он говорил об опасностях, подстерегающих западную цивилизацию. Голос его, звучащий с точно рассчитанной интонацией, то понижался до хриплого шепота, то возвышался почти до крика в самых устрашающих местах. Он ни в коем случае не расист, заявил лектор. И уж точно не ксенофоб. Его любимая пекарня принадлежит арабской супружеской паре, его личный врач – выходец из Пакистана, а лучший отпуск в своей жизни он провел в Бейруте, где таксист вернул ему оброненный бумажник. И тем не менее он убежден, что двери Европы необходимо запереть на все замки. Это совершенно естественная реакция на тот хаос, который учиняют здесь люди другой культуры. Европа – дом. Мусульмане – чужаки. Даже пятилетний ребенок знает, что нельзя пускать чужих в свой дом. Весь мир завидует богатству Запада, и Европа вынуждена защищать себя как от внешних врагов, так и от внутренних предателей. Да, всякого, кто отказывается признать, к каким губительным последствиям ведет слияние культур, смешение рас, сближение двух миров, мы с полным правом можем назвать предателем! Браки между представителями разных рас и религиозных конфессий загрязняют чистоту европейского общества. Мы не должны стыдиться говорить о чистоте, мы должны блюсти ее! Расовая, культурная, социальная и религиозная чистота – вот залог европейского процветания.
Надо отдать должное лектору, он был красноречив, держался непринужденно и, как всякий опытный демагог, умел вовремя ввернуть шутку.
Главная проблема Европы в том, что она забыла Бога, продолжал он. Но сегодня люди наконец-то осознают, что совершили историческую ошибку. Настало время вернуться в лоно Спасителя. Семья, общество, наука – все это мертво без Бога. Общественные свободы не должны иметь ничего общего со свободой от Бога. Европа тратит время на обсуждение всяких глупостей – вроде однополых браков, – в то время как у наших ворот уже собрались варварские орды в полной боевой готовности. Если кто-то хочет стать геем, то это их выбор, но им придется принять все последствия такого решения. Они не имеют права претендовать на брак – этот освященный Богом союз между мужчиной и женщиной. Все нынешние беды – терроризм, беженцы, исламские экстремисты в Европе – это уроки, с помощью которых Бог хочет вразумить нас. Если Европа откажется внять предостережениям, ее ожидает печальная участь. Когда-то Всевышний пролил на нечестивые города дождь из серы и огня, сегодня Он насылает на нас беженцев и террористов. У каждой эпохи – свои наказания.
– Друзья мои, сегодня Господь с нами! – провозгласил лектор. – Его пытались изгнать из школ и университетов. Его долго оскорбляли. Но Он возвращается к нам во всей своей славе. Я всего лишь Его смиренный сосуд, Его уста, которыми Он обращается к вам. – Он замолчал, и в наступившей тишине вдруг раздался смех Азура, громкий и дерзкий. Все посмотрели на него, и оратор тоже. – Кого я вижу! Если не ошибаюсь, нас почтил своим присутствием профессор Азур, – произнес он. – Точнее, бывший профессор.
По залу пронесся шепот, преподаватели и студенты выворачивали шеи, чтобы лучше рассмотреть возмутителя спокойствия. Азур встал. Лицо сидевшей рядом с ним Ширин было белее мела.
– Вы правы. Я больше не преподаю.
– Да, я слышал, – кивнул лектор. – Слухи о том, что с вами случилось, дошли даже до нашего старого доброго Амстердама. – Рот его искривился в улыбке фальшивого сочувствия. – Но я счастлив увидеть собственными глазами, что Бог вернул вас к свету.
– А кто сказал, что я блуждал в темноте? – пожал плечами Азур.
– Ну это же очевидно…
– Что ж, тогда я должен вселять в вас надежду, – сказал Азур. – Если Бог сумел наставить на путь истинный такого нечестивца, как я, значит Он может сотворить чудо с каждым. Может быть, Он даже откроет глаза такому слепцу, как вы.
– Как чудесно с вашей стороны цитировать святого Франциска! Пусть даже и для собственных целей, осмелюсь предположить. Люди часто так поступают. Когда-нибудь мы непременно должны это обсудить. Будет увлекательно.
С этими словами он как ни в чем не бывало продолжил свою проповедь, оставив все еще стоявшего Азура, уже готового к схватке, с обещанием, которое едва ли когда-нибудь сбудется.
Когда Азур вернулся с вечерней прогулки, по-прежнему вспоминая то, что случилось в Оксфордском союзе, дом показался ему холодным и неуютным. Фотографии на стенах смотрели равнодушно, святым на каминных изразцах не было до него никакого дела. Когда он разогревал вчерашнюю лазанью, зазвонил телефон. Номер был незнакомый, похож на международный. Разговаривать ни с кем не хотелось, и он решил не отвечать. Внезапно звонки оборвались. Чоран, сидевший у ног хозяина, тихонько заскулил. Через минуту телефон вновь ожил.
На этот раз, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, он снял трубку. А на другом конце, в стамбульском особняке у моря, Пери пыталась одолеть сковавшую ее немоту.
Три страсти
Стамбул, 2016 год
Вдох. Выдох. На мгновение время словно отступило, и она вновь превратилась в маленькую девочку, очнувшуюся от одного страшного сна и тут же оказавшуюся во власти другого – шкаф, в котором она пряталась, вдруг стал похож на тюремную камеру ее брата. Снаружи раздался звук шагов по лестнице – гостей и прислугу вели в кабинет хозяина. Потом наступила зловещая тишина. Отсчитывая гудки, она сжимала телефон во влажной ладони. Внезапно горло сдавил комок: в трубке послышался голос Азура.
– Алло?
До боли знакомый тембр. Слезы застилали глаза Пери. Во рту было сухо, словно ее раскаяние рассыпалось на крошечные песчинки. Прошлое, подобно жидкой боли, с пугающей скоростью заполняло лакуны молчания, зияющие в настоящем.
– Алло? Кто это?
Все слова разом вылетели у нее из головы. В отчаянии она едва не нажала кнопку отбоя. Но нельзя же всю жизнь убегать от себя, когда-нибудь она должна преодолеть свои страхи? И она решилась.
– Азур… Это я… Пери.
– Пе-ри, – эхом откликнулся он и замолчал, словно сам звук ее имени пробудил все, что было с ним связано, – и хорошее, и плохое, и то, что уместилось между этими двумя крайностями.
Она никак не могла собраться с мыслями. Сердце колотилось как бешеное. И все же, когда она снова заговорила, голос ее звучал спокойно.
– Я давно должна была позвонить вам. Но я боялась.
Азур по-прежнему молчал. Он всегда знал, что этот момент наступит, но никогда не готовился к нему.
– Какой сюрприз, – наконец произнес он, хотел добавить что-то еще, но передумал. – У вас все хорошо?
– Не совсем, – уклончиво ответила она.
Не рассказывать же ему о вооруженных налетчиках. О том, что ее телефон вот-вот сядет и разговор может внезапно прерваться, она тоже не хотела говорить. Из трубки донесся лай собаки.
– Спиноза? – спросила Пери.
– Спиноза умер, дорогая. Надеюсь, сейчас он в лучшем мире.
По щекам Пери текли слезы, но она старалась не всхлипывать.
– Я очень виновата перед вами, Азур. Я должна была тогда выступить перед комитетом.
– Не вините себя, – мягко сказал он. – Вы не могли тогда рассуждать здраво в вашем состоянии. К тому же вы были очень молоды.
– Я была достаточно взрослой!
– Что ж… Мне следовало проявить больше такта и деликатности.
От изумления у нее перехватило дыхание. Все эти годы она думала, что он ненавидит ее, но оказалось, это вовсе не так. В том, что случилось, он винил только себя.