Потрясающим, тяжелым было то время, – голодным, холодным, но очень чистым; незамутненная простота отношений той поры может вызывать только восхищение, – и она вызывает, мичман Коваленко был воспитан тем временем, поэтому поступок, совершенный им по отношению к Владлене Гетманец и ее не родившемуся малышу, другим быть не мог.
Добрая половина моряков, отправившаяся из Кронштадта на передовую, под Пулковские высоты, поступила бы точно так же, как и мичман Коваленко. Так были воспитаны эти люди.
Немцы стремительно накатывались на восток. Елена обеспокоилась не на шутку – вот-вот Назарьевское, в котором находилась ее мать с Иришкой, будет захвачено…
Встревоженная, она помчалась к начальнику отдела, немолодому уже человеку с глазами, которые едва прикрывали тяжелые, воспаленные от бессонницы веки, в петлицах у него красовались три красные шпалы. По армейским меркам – подполковник. Попросила у него машину, чтобы вывезти мать с дочкой.
– Вопрос этот решить не могу, Лен, – просто, совершенно по-домашнему ответил начальник отдела, – не обладаю такой властью. Иди выше, к начальству.
Елена обреченно махнула рукой и пошла выше, дошла до начальника управления, комиссара госбезопасности третьего ранга, такого же усталого, как и ее собственный начальник, угнетенного бессонными ночами человека.
Комиссар выслушал Елену, молча помял пальцами виски.
– Товарищ комиссар третьего ранга, товарищ… – Елена, боясь, что начальник управления откажет ей, заторопилась, стала проглатывать слова, комиссар невольно поморщился, посоветовал:
– Выплюньте кашу изо рта! – глянул с интересом на Елену: женщина была красивая, не обратить на нее внимание было невозможно.
– Если в деревню войдут немцы, мои родные окажутся под врагом…
Комиссар госбезопасности снова поморщился: он хорошо понимал, что это такое. Знал и другое – его сотруднице в их конторе после этого перестанут доверять. Он повел головой в сторону, будто ему в кадык впился крючок воротника. Левая щека у комиссара невольно дернулась: когда не доверяют – это серьезно. Сочувственно качнул головой – этого ему в управлении еще не хватало.
– Завтра рано утром берите «эмку» и поезжайте, – сказал он, – иначе… вы правы – будет поздно. Вечером обязательно будьте в Москве и доложитесь дежурному. Понятно, Егорова? – в голосе начальника управления заскрипели усталые ржавые нотки.
– Так точно, товарищ комиссар госбезопасности третьего ранга!
Елена, как девчонка-третьеклассница, готова была от радости запрыгнуть на шкаф, совершить какой-нибудь гимнастический кульбит, спеть дурашливую песенку, но вместо этого она лишь щелкнула каблуками сапог… Хотя ликующий звонкий голос конечно же выдавал ее состояние.
Подмосковные дороги были забиты – тут можно было встретить и потрепанные солдатские части, которые чья-то сильная рука отводила на перегруппировку, чтобы потом заткнуть дыру в прогнувшемся фронте, и беженцев, уходивших под защиту московских стен – в основном, тех, у кого в столице, либо в деревнях, примыкавших к московским окраинам, жили родичи, на грузовиках вывозили промышленные станки, чтобы не достались немцам. Колоннами шли рабочие, трудившиеся на этих станках, в основном седые, обросшие серой щетиной люди непризывного возраста, к службе в армии уже не пригодные.
Навстречу отступающим тоже двигался поток, и немалый – фрицев надо было сдержать, не пустить в Москву.
На зеленую «эмку», в которой ехала Елена, люди поглядывали недобро, некоторые, наоборот, отворачивались, сплевывали на дорогу, бормотали что-то себе под нос – были видны открывающиеся рты и шевелящиеся губы, слышно же ничего не было, все заглушал шум мотора. Елена невольно морщилась, сидя впереди рядом с шофером.
Водитель «эмки» внимательно разглядывал солдат, уходящих на запад, новенькие полуторки с пушками на прицепе, трактора, волокущие орудия помощнее, и качал головой:
– Неужели вся эта сила не сумеет остановить супостата?
Елена не отвечала ему, лишь неопределенно подергивала плечами, приподнимала их, потом опускала. Наконец произнесла:
– У Гитлера техники больше – накопил, сволочь…
– Зато у солдат его такой души, как у наших бойцов, нету. Мы победим.
– В этом даже сомнений никаких нет – победа будет за нами.
– Верные слова, товарищ командир, – уважительно отозвался водитель. Елену он назвал «товарищем командиром», хотя она была наряжена в простую гражданскую жакетку и старую юбку. – Русь еще никто не побеждал – ни татары, ни поляки, ни французы, ни турки. И не победят, как бы ни пыжились… Тьфу, куда ты лезешь? – повысил он голос, глядя, как какая-то расхристанная молодайка, тащившая за собой на веревке корову, метнулась прямо под колеса «эмки». Шофер выругался снова и затормозил. – Тьфу!
От всей этой огромной движущейся массы людей веяло тревогой, такой едкой и прочной, что хотелось невольно закрыть глаза, чтобы не видеть всего этого, и думать о чем-то другом, высоком, светлом, к отступлению никакого отношения не имеющем…
Волоколамск был перерыт вдоль и поперек, на дороге стояли ежи, сваренные из тяжелых двутавровых балок, между ними были оставлены проезды для машин.
С запада полз сизый удушливый дым, прижимался к земле, обволакивал дома и деревья – это был дым горящего жилья.
В проездах стояли красноармейцы с хмурыми лицами и настороженными, колючими глазами, проверяли документы.
У водителя «эмки» и Елены Егоровой документы проверили трижды – ведь мало кто из гражданских лиц устремлялся сейчас навстречу немцам. У некоторых проверяющих на груди висели автоматы с круглыми дисками – оружие по той поре встречавшееся нечасто.
«Эмку» пропускали беспрепятственно – и у шофера и у Елены при себе имелись грозные удостоверения – связываться с НКВД никто не имел желания.
Если на подступах к Волоколамску дорога была плотно забита беженцами, то по обратную сторону города людей уже не было, на запыленном сером большаке ветер скручивал в бойкие бесовские хвосты разный мусор, поля стояли блеклые, увядшие, хлеб был убран не везде – не хватило у колхозов, у сельского люда сил для уборки, – мужиков отправили на фронт, а бабы с жатвой не справились.
– Нам еще далеко? – поиграв желваками, – не нравилось ему это безлюдье, – спросил у Елены водитель.
– Совсем немного, километра три, думаю, осталось. Вообще-то дед у меня из деревни в Волоколамск пешком ходил. Как-то он посчитал, сколько будет в верстах – вышло приблизительно двадцать верст…
– Если бы я хоть что-то смыслил в верстах, – пробурчал водитель недовольно, – верста – это больше километра или меньше?
– Меньше. Двадцать верст – примерно шестнадцать километров.
– Значит, осталось три, говорите?
– Три, – Елена невольно поежилась: а что, если не три километра, а пять? Тогда ее этот дядя просто-напросто стрескает. Всухую, без всякой запивки.
– Надо было оружие с собою взять, – пробурчал водитель, вздохнул, жалея самого себя, – не дотумкал я.
Проехав с полкилометра, он остановил «эмку» и, заглушив мотор, выскочил из кабины.
– Вы чего? – встревоженно спросила Елена.
– Да земля дрожит, будь она неладна. Такое впечатление, что впереди идут танки. Не нарваться бы.
– Надеюсь, Бог поможет – пронесет…
– У нас ведь так все устроено – на Бога надейся, но сам не плошай, – шофер неожиданно сощурился колюче. – А вы что, верите в Бога?
Елена не ответила. Время было такое, что в ее конторе считали – Бога нет и если кто-то утверждал обратное, тому человеку не завидовали. Но большинство людей в Бога верило, хотя и не признавалось, – в этом Елена была уверена твердо, – сама она в Бога верила. И комсомольский значок этому не был помехой.
– М-да, жаль, что у нас нет оружия, – вновь пробормотал водитель с досадою, – это мне наука на будущее. И не только мне, – он покосился на Елену, нажал ногою на стартер, – вам тоже…
До самого Назарьевского им не встретилось ни одной машины, только редкие группы усталых, в просоленных обелесевших гимнастерках красноармейцев.
Едва «эмка» затормозила у дома Егоровых и огрузла в пыли так плотно, что ее не стало видно – накрыло с верхом, как на крыльцо выскочила Солоша, суматошно, по-птичьи завсплескивала руками. Елена, распахнув дверь «эмки», кинулась к ней:
– Ма-ама!
Солоша обхватила ее руками, постаралась прижать к себе, но куда там, дочь была на голову выше матери, такую не обхватишь и не прижмешь… Солоша заплакала.
– Ты чего, мам? Я ведь за тобой приехала.
– Нам сказали, что уже сегодня в деревню войдут немцы.
Услышав это, Елена заторопилась:
– Быстрее, мам! Давай сюда Иришку!
– Иришка уже готова. Вещи сложены и перевязаны.
– Разворачивайте машину! – велела Елена, водителю. – Быстрее! – схватила в охапку показавшуюся на крыльце Иришку, бегом отнесла ее в «эмку», усадила на кожаное сиденье позади водителя, потом хлопнула ладонью рядом: – Садись сюда, мам.
Перевязанный мешок с вещами бросила за спинку сиденья, проверила, не высыпалось ли чего из горловины, самовар, замотанный в старый рушник, поставила вниз, в ноги.
– Ну что, едем? – нетерпеливо поинтересовался шофер. – Пора уже…
– Едем, едем, – Елена глянула в последний раз на отчий дом, повернулась к Солоше, втиснулась коленками в переднее сиденье: – Мам, тебе как, удобно?
– Удобно, – пробормотала довольно Солоша, – очень даже удобно.
– Тогда вперед! – скомандовала шоферу Елена.
«Эмка» взвыла мотором, подняла столб пыли и, набирая скорость, кренясь на ухабах, покатила по длинной деревенской улице. Солоша платком промокнула выступившие на глазах слезы.
Иришка, вцепившись руками в сиденье, вглядывалась в окошко «эмки», крутила головой, охала восхищенно – на такой роскошной машине она ехала во второй раз.
– Мам, можно я к тебе пересяду, – попросилась она, – на передний диван?
– Не диван, а сиденье…
– Ага, на сиденье.
– Нельзя, маленькая.
– Почему, мам?