Голова после ночной смены была мутной, в ушах что-то тихо позвякивало, но усталость не ощущалась. Воздух был чистым, свежим, огромный город, полный различных выбросов, вони, бензиновых испарений, бытовых запахов не испортил чистоты утра, не смог просто, листва распустившихся деревьев перерабатывала отходы жизни, насыщала воздух кислородом.
Хорошо было.
Василий свернул в неглубокий каменный проулок, вспугнул целую стаю воробьев, с азартом расклевывавшую большую лошадиную кучу, улыбнулся звуку, заполнившему пространство – треск крыльев был многослойным, рассыпающимся на лету, словно каша, стук каблуков Василия – усиленный, громкий, словно по проулку шагал великан.
А что, Егоров и был великаном.
Неожиданно он услышал глухой, будто бы стиснутый чем-то крик:
– Помогите!
Откуда кричали, непонятно, проулок был пуст, Василий остановился, обеспокоенно закрутил головой и вновь услышал сдавленное, наполненное страхом:
– Помогите!
Кричали из двора ближайшего дома, из глубины его, где росли высокие, обсыпанные снежным пухом тополя. Похоже, раздевали какую-то женщину, а чтобы крик не был слышен, ей зажимали ладонью рот. Василий кинулся на крик.
По дороге ухватил рукой кирпич – если урка вытащит ножик, кирпич против финки будет в самый раз, – влетел во двор.
Во дворе никого не было, ни одного человека. Тополиный пух, обычно плотным слоем сбивавшийся в углах, в этом дворе был спален, но след этого пала остался – горел небольшой сарайчик, в стенку которого было врезано квадратное окошко. Стекло в окошке было двойное, без рамы-оплетки, за стеклом металось бледное, плоское пятно – Василий не сразу различил в нем лицо женщины, – а с другой стороны, не нечистая же сила находилась в этом сарайчике. Вот лицо притиснулось к стеклу:
– Помогите!
Полыхали две стенки сарая – лицевая и боковая. Василий схватился рукой за скобу, прикрученную к двери, рванул на себя и тут же отскочил на несколько шагов назад – скоба уже раскалилась так, что могла обварить пальцы.
– Тьфу! – Василий стянул с себя пиджак, намотал на руку и рванул скобу снова. Успеха не достиг – скоба вылетела из двери вместе с гвоздями.
Лишь огонь, словно бы назло, начал полыхать сильнее.
Недолго думая, Василий отступил от сарайчика на несколько шагов и сделал резкий бросок вперед. Всадился плечом в дверь. Дверь оказалась крепкой, сработал ее человек, знающий, как надо делать двери.
За первой атакой Василий совершил второю, ударился плечом в край двери около самого косяка, отбил себе руку и вместе с разваленными досками влетел в задымленный темный сарай. Он стремительно поднялся с пола, но не успел ни в чем разобраться – на нем повисла молодая плачущая женщина. Василий подхватил ее за талию и спиной вывалился из сарая. Вместе о женщиной.
Имелась тогда в Москве такая мода – в хорошую погоду, в пору теплых ночей, ночевать в подсобных помещениях, в сараях и кладовках, в чуланах – в квартирах с одной стороны, было душно, с другой – мало места. Семьи живущих в коммунальных квартирах людей, несмотря на войну, увеличивались, в некоторые квартиры еще в сорок первом году подселили жильцов из разбомбленных домов, – в общем, любящий простор и свежий воздух народ перемещался на лето из квартир в сараи, как и пышноволосая, кареглазая Людмила Быченкова, спасителем которой оказался Василий Егоров.
Теперь надо было спасать этот крохотный сарайчик – всякие подсобки, дополнительные помещения в Москве той поры считались большой ценностью, в них и старые вещи хранили, и запасы картошки с капустой, и мебель, без подсобных помещений не обходилась ни одна семья, так и Людмила, она тоже не обходилась без своего крохотного сарая.
Выведя женщину во двор, на воздух, Егоров усадил ее на скамейку.
– Посиди немного, отдышись, – сказал, а сам вновь кинулся к сараю.
Про себя удивился – ну хотя бы один человек выскочил из дома на зов о помощи, выволок ведро с водой, – нет, странный дом этот словно бы вымер, ни одна занавеска не шевельнулась на окнах. Василий огляделся, увидел алюминиевый детский совок с наполовину обломанной ручкой, поспешно подхватил его.
Но одним совком-инвалидом не обойдешься, нужно еще что-то, чем сподручно будет цеплять песок, приплющенной кучей лежавший недалеко от сарая. В углу двора Василий увидел старый лист железа, уже ржавый – видать, сорванный с крыши во время бомбежек и притащенный пацанвой сюда, подхватил и лист, но нагружать его песком не стал, а взялся за края – лист сложился, будто картонный, – и со всего маху ударил им по боку сарая.
Огонь в ответ зашипел по-гусиному, – сильный точный удар умерил его аппетит, – Егоров нанес еще несколько ударов и в конце концов сбил пламя. Подскочил к женщине, продолжавшей в немом потрясении сидеть на скамейке. Просипел, вытирая тыльной стороной руки лоб:
– Сейчас бы воды ведра три-четыре и считай все – огонь сдохнет совсем.
– А? – женщина очнулась, глянула на Егорова испуганно.
– Да ведра три воды, говорю, надо, чтоб сарай не задымился вновь, – Василий вновь отер рукою лицо, оставил не щеках темные следы.
– Вода, вода… – беспомощно проговорила женщина, она находилась в состоянии, за которым обычно начинается беспамятство.
Василию сделалось ее жаль.
– Вы это самое… – пробормотал он, остановился, не зная, что сказать дальше, махнул рукой успокаивающе, – вы не тужите. Сарай, считайте, уцелел. Его немного подправить, прибить пару свежих досок – и сараюшка ваша будет как новая.
– Спасибо, – выдавила из себя женщина. Похоже, она начала понемногу приходить в себя.
– Единственное что – в нем некоторое время будет пахнуть пожаром, – Василий с шумом втянул в себя воздух, – а потом пройдет. У вас есть, кому отремонтировать сарай?
Женщина отрицательно покачала головой. Василий оценивающе скосил на нее глаза и назвал про себя «погорелицей». Погорелица была симпатичная.
– А я думал, в сарае вас муж запер.
– Муж у меня погиб. Еще в сорок первом…
– Простите, – Василий ощутил неловкость. Он всегда в таких случаях чувствовал себя неловко. – В конце концов это я сделаю сам. Выберу свободное время, приеду и починю сарай.
– Спасибо, – женщина постепенно оживала. У нее даже голос сделался другим – наполнился красками, полутонами.
– Как вас зовут?
– А? – женщина вскинулась, движение было неловким.
– Зовут как?
– Зовут? Людмилой.
– Ведро, Люда, нужно, чтобы воды набрать. Ведра три надо вылить. Чтобы сарай не задымился. А то… все, в общем, может быть.
Заохав, Людмила поднялась со скамейки, болезненно накренилась на один бок.
– Пойдемте со мной, одна я не справлюсь, – попросила она.
То, с чем не могла справиться слабая женщина, Василий Егоров справлялся в одно касание, от мокрого сарая даже пар перестал идти, лишь у основания его образовались черные, будто бы смешанные с погребальной краской лужицы, склеили песок, который Егоров бросал на дымящиеся доски.
– Не пойму только, чего вы так растерялись, когда сарай задымился? У вас же крючок на двери, достаточно было его откинуть и вы очутились бы на улице.
– Растерялась, – лицо у Людмилы сделалось виноватым и одновременно жалобным, – сама не знаю, как…
– Бывает такое, – поспешил успокоить ее Василий, – даже с очень опытными людьми бывает.
В пустынном доме, где жила Людмила, так никто и не шевельнулся, не стукнул окном, не проснулся, не отодвинул в сторону занавеску. Странный был это дом. Будто мертвый.
Когда на следующий день Василий, прихватив молоток, клещи, гвозди, ножовку и две доски, явился к Людмиле Быченковой, то совершенно не узнал ее. Это была совсем другая женщина, не та испуганная беспомощная рохля, которая даже собственными руками и ногами не могла управлять, – а именно совсем другая. Здорово помолодевшая, уверенная в себе, голосистая, с решительными движениями.
Василий даже удивленно покачал головой:
– Это вы?
– Я!
Умеют же женщины наводить на себя красоту, нафабриться, подчеркнуть в своей внешности что-нибудь такое, что заставляет мужчину задрожать… Ну, если сам не задрожит, то коленки у него точно затрясутся. Василий даже взбодрился от неясных мыслей, возникших у него в мозгу, почувствовал себя молодым – таким молодым, каким не был, наверное, никогда. Во всяком случае, вернулся в пору венчального месяца, жениховства, закончившегося свадьбой.
Он немедленно взялся за работу. Каменщицким мастерком соскреб с боков сарая обгорелости, проверил, нет ли где дырок – дырок не нашел, сарай был сколочен добротно, из крепких толстых досок, ни одна из них не прогорела насквозь, строил сарай настоящий умелец, вполне возможно, это был муж Людмилы Быченковой, – сверху Василий набил свежие доски.
В дело пошли и те, которые он принес с собой, и те, что он засек, когда тушили сарай, Людмила о них наверняка не знала, – за сараем, в щели между задней стенкой и забором были спрятаны несколько хороших прочных досок…
Рачительный хозяин рассчитывал сколотить из них что-нибудь еще, но помешала война, и доски так и не покинули свою схоронку.
Конечно, надо было бы спросить у Людмилы разрешение на использование досок, но Василий не стал этого делать – все равно женщины в ремонтно-строительных делах не смыслят совершенно ничего и решил облагородить сарай без всяких на то разрешений.
Работал он ловко, быстро и вскоре сарай стал выглядеть, как новенький, словно бы никакой беды с ним не приключилось. Людмила, выйдя из дома, только руками всплеснула:
– Быть того не может… Вот это да!
Своей работой Василий был доволен.
– В следующий раз я привезу банку краски, пройдусь кистью, вот тогда действительно будет да! – пообещал Василий.
В ответ женщина не выдержала, улыбнулась:
– Что-то вы заговорили в рифму, как опытный поэт…
Чего-чего, а поэтического дара Василий Егоров в себе никогда не замечал… Женщина эта, Людмила Быченкова, начинала нравиться ему все больше и больше.