– Слепой сказал: «Посмотрим». – Пирогов одернул на себе китель, украшенный орденской колодкой. Китель висел на нем, как на одежной вешалке, Коваленко тоже не отличался упитанностью. Война – дело голодное. Мичман читал как-то, что даже при великом Суворове солдаты еле ноги волочили, были легкими, как пух, в Альпах во время похода ветер их свободно сдувал с камней.
Похлебку змеиную ели в землянке Коваленко: Полина находилась на дежурстве, домой должна была прийти только вечером, так что время распробовать деликатес имелось.
– Ну как? – спросил мичман у приятеля, когда тарелки были пусты.
– До войны в Белоруссии я пробовал рыбу, которая называется угрем… Так вот, – очень напоминает угря.
– Это хорошо, – взбодрился Коваленко, – женщинам нашим скажем, что суп сварен из угря.
На том и порешили. Женщины ели змеиный суп с удовольствием, ели и нахваливали, Полина вообще воскликнула с неподдельным восторгом:
– Молодцы все-таки наши мужья! Большие молодцы, раз угря в Черном море поймали…
Война ушла на запад, далеко: ушла и, как показалось Елене Егоровой, очень скоро наступило время, когда наши взяли в кольцо Берлин. Москва салютовала победам наших солдат, бравших город за городом, освобождавшим страны, о которых Елена раньше читала только в книжках по географии.
Раньше они были далекими, словно бы находились на другой планете, а сейчас, несмотря на дым пожарищ, приблизились – рукой дотянуться, конечно, нельзя, но находились очень близко.
Работы у цензоров стало меньше, из писем уже не вымарывались названия городов (прежде всего – мелких), через которые проходили наши части, среди строчек цензоры оставляли и фамилии командиров, а также сослуживцев тех, кто поддерживал связь с домом.
Из Севастополя приехала Полина вместе со своим мужем, статным кареглазым мичманом, с лица которого не сходила улыбка, а стрелки на брюках были наведены утюгом так, что о них можно было обрезаться. На боку у мичмана висел нарядный офицерский кортик – видать, моряк хотел произвести впечатление на Полинину родню.
Но на усталую, задерганную бесконечными стирками Солошу он впечатления не произвел, дед Василий вообще не обратил на него внимания, а вот Елене он понравился. Оглядев критическим взглядом своего нового родственника, она согласно кивнула и сказала сестре:
– Нормальный мужик. Поздравляю тебя, Поль. Где нашла сокровище?
Полина расцвела, будто роза после полива.
– В Кронштадте. Был командиром нашей бабьей шайки-лейки. На него пыталась вешаться едва ли не каждая из нас, но он всех отмел и выбрал меня.
Чтобы доставить Полине удовольствие, Лена достала три билета в Дом Красной армии, – впрочем, дом этот стал уже Домом Советской армии, время внесло поправку в название, – на Вольфа Мессинга.
– Мессинг, Мессинг, – мичман Коваленко наморщил лоб, – что-то о нем я уже слышал…
– Известный маг, умеет читать мысли, предсказывает будущее, занимается гипнозом – в общем, много чего делает. Знаю также, что на его личные деньги были построены два самолета и отправлены на фронт…
– Наш человек, – одобрительно воскликнул мичман, – собирайся, Полина, пойдем с Еленой Васильевной на Мессинга, – Коваленко благодарно тронул Елену рукой за плечо.
Полина удивленно глянула на сестру – ни разу в жизни не слышала еще, чтобы ту называли Еленой Васильевной, в сочетании имени с отчеством крылось что-то незнакомое и одновременно внушающее уважение.
Почти весь зал, где выступал Вольф Мессинг, был заполнен военными, гражданских было всего несколько человек – по пальцам сосчитать можно.
Пока ожидали волшебника и телепата, Елена рассказывала, каков Мессинг, что о нем известно – в общем, то самое, чего нельзя было прочитать в газетах.
– Никто не может разгадать его тайну. Говорят, когда Мессинга в Варшаве арестовали немцы и повели в застенок, он загипнотизировал их, фрицы вынуждены были взять под козырек и отпустить его.
– Так и отпустили? – неверящим тоном поинтересовался Коваленко.
– Отпустили. А вот отец и брат Мессинга погибли. Там же, в Варшаве… Немцы не отпустили их, и Вольф помочь не сумел.
– Прямо так и загипнотизировал? – запоздало спросил Коваленко.
– Прямо так и загипнотизировал. И ушел. Позже немцы, которые его арестовали, признавались, что видели перед собою эсэсовского полковника с железным крестом на мундире. Вот такой у нас Вольф Григорьевич… А в тридцать девятом году он вообще бежал из Польши в Советский Союз, стал артистом оригинального жанра. Этим он занимается и сейчас – читает чужие мысли и никогда не ошибается.
– А чего еще интересного вы знаете про Мессинга, Елена Васильевна? – вежливо и тихо спросил Коваленко.
Елена понизила голос:
– Знаю, что товарищ Сталин не поверил в способности Мессинга и велел ему выполнить специальное задание – прийти в сберкассу и, предъявив там чистый лист из школьной тетради, получить десять тысяч рублей. Мессинг сказал: «Хорошо», вырвал из тетрадки лист и пошел с ним в сберкассу. Там кассир внимательно осмотрел лист, проверил подписи и отсчитал десять тысяч рублей…
Услышав эту историю, Полина даже присвистнула и неверяще покачала головой.
– Это что, действительно было, Лен?
– Действительно было.
– А что потом? Куда он подевал эти деньги?
– Потом был суп с котом. Деньги он, естественно, вернул, тут все было в порядке, а вот с кассиром было плохо – он получил инфаркт.
Угол занавеса тем временем дрогнул, немного сдвинулся, и в образовавшуюся щель на сцену протиснулся интеллигентный человек в черном, хорошо сшитом костюме и густыми темными волосами, небрежно зачесанными назад.
Сделал несколько шагов к краю сцены, сдержанно поклонился залу. Лицо у Мессинга было замкнутым, немного угрюмым, выражение такое, что если бы не надо было говорить, он и не говорил бы… Устал от своих слов и слов окружающих.
Главный зал Дома Советской армии Мессинг, как сказала Елена Васильевна, любил, и понятно было, почему любил – здесь было легко выступать: ряды располагались широко, на сцене отсутствовала оркестровая яма, – значит, сцена не была отделена от зала, зрителей артист видел хорошо и легко определял, кто из них может быть интересен для очередного опыта, а кто нет. Пациентов для себя он находил легко.
Мессинг неторопливо спустился со сцены в зал и, произнося какие-то незначительные фразы об обычности своей профессии (хотя никто в зале не считал его профессию обычной), прошелся по одному ряду, потом по другому. Он изучал людей, сидевших в зале. Коваленко даже поежился, когда Мессинг остановил на нем свой взгляд, – по лопаткам у него пополз острекающий пот.
– Все, – произнесла Полина сердитым шепотом, – он тебя засек. Обязательно вытянет на сцену.
Так оно и произошло. Проходя в очередной раз по ряду, Мессинг остановился около мичмана и вежливо предложил:
– Не составите ли мне компанию, дорогой товарищ?
Коваленко приподнялся в кресле:
– Охотно.
– Тогда прошу со мной, – Мессинг подождал, когда мичман выберется из кресла, и взял его за руку, словно бы хотел проверить пульс, лицо артиста потемнело, неожиданно сделалось строгим. Он вел мичмана на сцену и в такт шагам произносил коротко и весомо: – Так! Так! Так!
Это напоминало некое монотонное заклинание, под которое можно было усыпить какого-нибудь грозного зверя – нильского крокодила или серого африканского носорога.
Мессинг вывел Коваленко на сцену и произнес, обращаясь к залу:
– Сейчас я расскажу вам биографию этого молодого человека. Хотите? – в ответ зал дружно всколыхнулся:
– Да-а!
– А вы, если что-то будет не так, поправляйте меня, – сказал Мессинг мичману.
– Слушаюсь!
– Вы приехали сюда из Севастополя. Правильно?
– Да, – удивленно произнес Коваленко.
– Вы женаты, ваша жена находится в этом же зале. Правильно?
Мичман пробежался взглядом по рядам и подтверждающе наклонил голову.
– Правильно.
– С вами находится и родная сестра жены. Правильно?
Изумлению мичмана не было предела, он сглотнул комок, неожиданно возникший во рту, и молча наклонил голову.
– Вы родились в Одессе, вам двадцать семь лет. Правильно?
Мичман вновь молча наклонил голову. Зал не выдержал, зааплодировал. Аплодисменты были такими громкими, что на сцене от потоков воздуха даже зашевелился тяжелый занавес. Мессинг продолжал держать в своей руке крепкую руку подопытного мичмана – пальцами своими он считывал текст… Ошибок не делал – все, что он говорил, было верно.
– Вы окончили военное училище, но звание офицера вам не было присвоено, – глуховатым голосом продолжил Мессинг, – поскольку училище было артиллерийским, а вы по воинской специальности – моряк. Вас вернули в моряки… Правильно?
Кашлянув в кулак, Коваленко выбил из горла внезапно образовавшуюся там затычку и произнес бесцветно, очень спокойно, почти сонно:
– Все правильно, – он теперь уже ничему не удивлялся, вообще считал, что колдун этот познакомился с его личным делом – буквально читает целые страницы и не делает ошибок.
Поняв, о чем сейчас думает мичман, Мессинг улыбнулся тихо и, отпуская руку Коваленко, поклонился ему:
– Благодарю вас, что согласились принять участие в опыте. Спасибо, – Мессинг поклонился еще раз. – Хочу так же, чтобы знали все: офицерское звание вам скоро присвоят. Осталось немного, потерпите… Это первое, и второе – вас переведут служить в Москву.
За десять дней, которые чета Коваленко не была в Севастополе, город изменился, стал прибраннее, улицы были расчищены, груды мусора, оставшиеся после бомбежек и артобстрелов, вывезены в карьер, брошенный еще во время Русско-японской войны, в центре города моряки комендантской роты посадили деревья – привезли их вместе с землей из Ялты, из Ботанического сада…
– Так, Поля, глядишь, мы скоро покинем нашу любимую землянку, – сказал мичман и удовлетворенно потер руки.
– Не такая уж она и любимая, – недовольно произнесла жена, и Коваленко решил на этом закончить разговор.