– Юра, дай даме папиросу, – попросил он, быстро взглянул на строгую судьиху, – извините, у нас только папиросы, сигарет нет.
– Ничего, папиросы тоже хорошо, – медленно проговорила та.
– Зато папиросы хорошие, – добавил Савченко, – «Казбек».
– Пусть будет «Казбек».
– Юра, ты чего копаешься? – сварливо подогнал он товарища. – Совсем закопался.
– В папиросном деле главное что? – пробормотал Мосолков, аккуратно вынимая из галифе твердую картонную пачку с изображением гордого всадника на фоне белых гор. – Главное – дым не помять.
Он открыл коробку и протянул девушке. Та медленным барственным движением взяла одну папиросу.
– А огонек найдется?
– Конечно, конечно, – на этот раз и Мосолков заторопился, проворно выдернул из кармана руку и побрякал зажатыми в пальцах спичками. – Да возгорится пламя! – Мосолков ловко запалил спичку, прикрыл огонек ладонью. – Пожалуйста!
Но судьиха прикуривать не торопилась, она медленно разминала сигарету и смотрела на Мосолкова, Савченко для нее, похоже, на некоторое время перестал существовать.
– Пожалуйста! – повторил Мосолков.
Девушка, не сводя глаз с Мосолкова, начала разминать сигарету. Мосолков так же, как и Савченко, поежился – видать, и у того потек острекающий пот по груди, глаза у Мосолкова попытались в защитном движении прикрыться бровями, но слишком уж куцыми и детскими были у него брови – не спрятаться.
Время словно бы замерло. Судьиха продолжала разминать сигарету. Спичка в руке Мосолкова догорела, скрючилась, обратилась в черную непрочную рогульку. Мосолков дунул на подпаленные пальцы:
– Что же это вы?
Служительница Фемиды, не произнося ничего в ответ, сожалеющее качнула головой и молча ушла, оставив наших героев в растерянности. Походка у нее была чеканной, строгой, ровной. По дороге она швырнула папиросу в урну.
– Вот так стерва! – Мосолков поморщился изумленно. – Ого-го! Что за цаца?
– Сам бы хотел знать, – Савченко сунул пальцы под борт кителя, стер с груди холодный пот. – Вначале я принял ее за нарсудью, потом за майоршу из трибунала нашей армии. Была у нас одна особа, пробу ставить негде, у меня хорошего солдата чуть под вышку не подвела… Тот плакал, просил дать пистолет с одним патроном, без обоймы, чтобы застрелиться – не дали. Упекла его майорша за милую душу. Теперь, возможно, и кости уже сгнили… Потом понял, не майорша это, майорша была старше.
– Железная дама, леди из брони. И странная.
– Все женщины, Юра, странные, исключений, говорят, нет. И загадочен их характер. Многие великие люди пробовали раскусить женщину – не вышло. У Льва Толстого, например, не вышло. Ближе всех подошел Достоевский, но и он не разгадал женщину. Не дано мужчине понять характер женщины. Может понять только сама женщина.
– Айн унд цванциг, драй унд фирциг, что в переводе на русский означает: женщина женщине – рознь, – произнес Мосолков.
– Считалочка – это не аргумент в споре, – засмеялся Савченко. – Аргумент мы с тобой только что получили.
– Мда-а, – задумчиво протянул Мосолков, задумался о чем-то своем.
Прошло несколько минут.
– Товарищ полковник, как пройти к метро? – неожиданно услышал Мосолков звонкий голос, подумал, что те девушки, которых они вместе с Савченко ждут, не будут спрашивать, как пройти к метро, те девушки без подсказок знают, где находится метро, они – москвички. Вопрос про метро могут задать только провинциалки, приехавшие в столицу из городов Бердичева, Мухобойска и Кукарекова. Либо, извините, из Читы. Мосолкову Чита почему-то представлялась краем света.
Он скрипнул сапогами и показал пальцем себе за спину:
– До конца гостиницы и налево.
При этом невольно подумал, – впрочем, довольно равнодушно, – что мог бы ответить и поласковее: ведь две милые провинциалки повысили его в звании.
Легкая радость тихо толкнулась ему в сердце, придет время – и он будет полковником, все впереди. Он оглядел девушек, антрацитовые глаза его посветлели, потеряли непроницаемость, в них образовалась глубина. Приложил ладонь ко рту и зевнул; опустил взгляд – посмотреть, во что ныне обуваются провинциалки? Оказывается, не отстают от столицы: в лаковые туфельки, натянутые на яркие шелковые носочки. У одной носочки были голубенькие, нежного незабудкового цвета, у другой – белые, с землянично-алой полоской наверху.
Проводил ласкающим взглядом девушек, жалея и самого себя и Савченко – не затем они сюда пришли, с этими провинциалочками только время терять, они любят все делать по-серьезному, из них получаются хорошие жены, но плохие подруги. Спросил у Савченко:
– Юр, ну почему нам так не везет?
– Не знаю.
– Все-таки наколола нас старая дворянка из гостиничной прихожей – девушки отсюда также после революции исчезли. Но куда они переместились? Старая карга наделила сведениями своей молодости, а ее молодость приходилась на пору отмены крепостного права.
– Слушай, забыл… Повтори чертенячье число! Все цифры смотрят, как рога у стада. А?
– Триста шестьдесят четыре.
– Правильно! Столько же, сколько и дней в году. Если бы нас отпустили на неделю из Москвы, мы бы махнули на юг, в Сочи. Ты бывал в Сочах?
– Не приходилось.
– А на ЮБеКа?
– Где-где?
– На Южном берегу Крыма?
– Тоже не приходилось.
– Может, попросимся и рванем, а?
– Не отпустят.
– Ведь все равно время будет пустым, делать же нечего. Какая для них разница – тут мы будем ожидать или там?
– Все равно не отпустят! – Савченко устало вздохнул и махнул рукой: пора кончать.
Мосолков засек этот жест, тихо засмеялся:
– В конце концов, Юр, мы ничего не теряем – закатимся с тобой в ресторан, закажем отварную осетрину с хреном, тарелку красной икры и две бутылки холодного шампанского. Люблю рестораны, грешен. Музыка, душистый папиросный дым, девушки… пардон, и женщины тоже – в вечерних платьях, кадки с фикусами. Очень это удобно – фикусы и пальмы в кадках, о листья можно тушить окурки. Не в пример нашей гостинице, где фикусы не имеют на своих листьях ни одной боевой дырки, – Мосолков хотел сказать что-то еще, но споткнулся, поглядел в торец гостиницы, где пять минут назад скрылись бердичевские провинциалочки, маленькие, будто выщипанные брови его полезли удивленно вверх. Он прошептал: – Ты только, Юр, посмотри…
– Что?
– А вон, видишь двух провинциальных красавиц из города Мухобойска? Только что спрашивали, как пройти к метро…
Девушки прошли мимо наших героев, даже не повернувшись в их сторону. Шаг у провинциалок был быстрым, деловым. Девушек вели под руку два бравых морских лейтенанта – оба юные, с пушком на щеках, дипломы об окончании училища – в кармане… Нарядные золоченые морские кортики били их на ходу по худым ляжкам.
– Вот так-так, – прошептал Мосолков изумленно. – А я думал – провинциалочки из деревни Бяковки, Ленинград от Москвы не отличают.
Савченко неожиданно усмехнулся, похлопал себя ладонью по лбу: наивные они с Мосолковым люди.
– Ты чего?
– Дураки мы с тобой, Юрий Ионович.
– Тоже мне, открыл истину… Я также так считаю.
– Ты думаешь, та дамочка так просто спрашивала у тебя время?
– Над этим я не думал.
– Но часы-то вот они, вот! – Савченко потыкал пальцем в сторону электрического таза с крупным, издали видным циферблатом. Большая стрелка в тазу глухо щелкнула и передвинулась на одно деление вперед. – Чего проще увидеть время на этих часах?
– А вот над этим я думал.
– И к чему пришел? – спросил Савченко и не стал дожидаться ответа: – Да это же они были, они!
– Уверен?
– Как и в том, что курица рождена для того, чтобы у нас каждый день была свежая яичница.
Мосолков втянул в грудь побольше воздуха, словно у него там разгорелся костер, который надо было погасить, лицо у него сделалось широким, как у бурята, черты сгладились, все стало плоским, даже большой мягкий нос и тот, кажется, стал плоским – майор Мосолков и предположить не мог, что способен дать такого маху, с шумом выдохнул и выдал нечто совсем непонятное:
– Ну, Барабашкин, ну, Барабашкин!
– Что за Барабашкин? – Савченко усмехнулся неожиданно грустно: – Это мы с тобою Барабашкины.
– У меня в батальоне связист один был – козел отпущения по фамилии Барабашкин. Чуть что – виноват Барабашкин. Соня был великий. Спать умел даже, когда батальон шел в атаку, а он сзади тянул катушку с проводом. Проваливался в воронку и засыпал. Сколько раз его находили: храпит безмятежно и никаких тебе атак. Мы на КаПе мечемся, танцуем от того, что нет связи – Барабашкина, выходит, убило, а Барабашкин закатился в углубление, прикрылся полою шинели и благополучно уснул. В общем, чуть что, кричали все: «Ну, Барабашкин, ну, Барабашкин!» А Барабашкину хоть бы. Вот и я теперь голос подаю: «Ну, Барабашкин, ну, Барабашкин!»
– Небось, твой Барабашкин даже ни разу ранен не был?
– Не был. Представь себе, не был. Все связисты по три раза сменились – порубило всех, а его даже не поцарапало, – Мосолков громко, со вкусом рассмеялся, словно воспоминание о связисте Барабашкине доставило ему удовольствие.
– В каждом полку был свой Барабашкин, – сказал Савченко.
Мосолков перестал смеяться.
– Значит, так, – произнес он деловым тоном, – теперь мы знаем, где искать искомое, – Мосолков поднял указательный палец и попробовал им воздух: крепок ли, хорош ли? Лицо его было довольным – появилась надежда на реванш, то сладкое победное чувство, которое еще три минуты назад было загнано невесть куда, в закоулки души. – Следующих красавиц мы ни за что не упустим и никому не отдадим, даже генералу. Итак, Юра, поступаем как солдаты – первых же берем в плен… Договорились?
– Договорились.
На лице Мосолкова появилось досадливое выражение. Он вспомнил всех девушек, возникавших на «смотровой площадке» – всех по очереди, самых разных, но таких желанных, – и выражение досады, родившееся на его лице, сделалось еще более прочным.
– Это надо же – так лопухнуться! Мы бы уже давно могли прописаться на седьмых небесах… А что происходит вместо этого? Тьфу! – Мосолков хлопнул ладонью о ладонь. – Первые же появившиеся дамы – наши. И никаких вторых. Никаких колебаний и слюнявых рассуждений. Не то мы в нашу меблирашку вернемся ни с чем. А бабка-то права – тут действительно плешка, на которую слетаются эти самые, – Мосолков выразительно пощелкал пальцами, – эти самые! Не обманула нас с тобою дворянка, напрасно мы с тобою на нее грешили. – На Мосолкова словно бы накатило что-то: он говорил, говорил, говорил, его невозможно было остановить. – Возьмем первых же, кто бы они ни были, даже если придут в черных матросских бушлатах, – Мосолков набрал в грудь воздуха и опять обрел генеральскую осанку, стал богатырем. – Только так, майор. И чтобы их было двое. Обязательное условие – двое!