Теперь ясно, что Света Конторович гуляет с разными парнями. Они обзывают её неприличным словом. Вован непонятно куда глядит, как будто ему без разницы. А Светку это злит.
Когда Алина ушла за реку, Света увязалась за охотниками в лес, на восточную тропу. В то утро уходила команда ребят шестой школы. Им не нужна была Света, но она побежала за ними, хохоча. Стыдно за неё. Вечером Светка вернулась в бешенстве. Оказывается, парни привязали её к сосне, и отвязали только на обратном пути, и она простояла там несколько часов. Потом попыталась украсть водку - Танино главное лекарство. Вот тогда Таня не выдержала, и послала "нашего мужичка" Матвея с жалобой к Вовану. Вован пришёл, вытолкал Светку за дверь и побил в тёмном коридоре. Так сказали. Хоть я плохо представляю, куда, в какие места бьют девушку? И как можно было выжить после кулаков Вована? Может, всё-таки он её не слишком...
Светка вернулась живая, на своих ногах, упала в угол и разрыдалась. Она кричала, что беременная уже третий месяц, и колотила кулаками по полу. Мы с девочками онемели от такой новости. Таня что-то шепнула Ксюше, Ксюша подошла к Свете и принялась сюсюкать, что будет очень рада её ребёночку, и будет ждать его с нетерпением. Тогда Конторович истерично рассмеялась, уселась, вытерла слёзы и сказала: "Ладно, Мелкая Польза! Будешь выколачивать говняшки из пелёнок!" Мы с девочками переглянулись и стали заговаривать зубы несчастной Светке, приказали ей не экстремальничать, беречь себя и ребёнка. Она, оказывается, хотела от него избавиться, да не додумалась, как. Надеялась, что само собой рассосётся. Она просила ничего не говорить Вовану.
Дневник Алины. Поход за Большую реку
Лес непроходимый. Опасаемся встретить в буреломах медведицу с медвежатами и вообще зверей. Пятнадцать километров от реки мы с трудом преодолели за девять часов, и пора готовиться к ночёвке в чаще. Компас показывал, что мы двигались в правильном направлении, но лагеря не нашли. Мечта моя таяла. Возвращаться назад ни с чем страшно. Перед глазами стояли закопченные лестничные площадки, разбитый класс, в котором бушевал олень, покорёженные стулья, разорённые кабинеты, вещи из которых перекочевали в руки десятников, отвечающих за это добро пока что не головой... Но кто знает, может, когда всё износится и придёт в негодность, дойдёт и до этого? Наше выживание теперь зависит от самых ничтожных мелочей, и потерянная иголка в такой ситуации может оказаться невосполнимой утратой...
Влад Карнадут вдруг остановился и показал рукой вперёд. Он первый разглядел высокую ограду за осинником. Территория лагеря вписалась в дикий лес так плотно, что старое дерево, попавшее под "лезвие времени" было разрезано в продольном направлении, сверху вниз, и в нашем "сегодня", осталась половина ствола, и ствол этот подсыхал, листья на нём пожелтели раньше, чем на других деревьях, и уже опали. Заросли вплотную примыкали к ограде. Жилых корпусов мы не видели. Мы вообще ничего не видели, кроме фрагмента забора. Высокий бетонный бордюр, обложенный тёмно-розовой отделочной плиткой под камень, и строй железных прутьев двухметровой высоты, объединённых сваркой с двойными дугами-поперечинами, отделял заросли от свободной от леса территории за ними. Удивительно, как Карнадуту удалось разглядеть ограду в непроходимой чаще? Мы бы кинулись к ограде немедленно, но глубокий и широкий овраг разделял нас. Я помнила этот овраг, но он был не так глубок, явно не раз и не два подсыпан, и по дну его проходила асфальтированная дорога, спускавшаяся к реке. Дорога пользовалась популярностью: она вела на турбазу внизу, на берегу Днепра, а вокруг в живописных лугах проводились туристические слёты... Это уже неважно. Важно, что мы до темноты не успеем прорваться сквозь заросли, обойти овраг и проверить, на месте ли лагерь.
Влад и Жека, рискуя в сумерках свернуть себе шею, спустились по обрыву к реке и вернулись с водой в пластиковых бутылках. Я наломала веток для лежбища, приготовила хворост для костра. Удивила ребят, заварив настоящий, не брусничный чай: воспользовалась-таки своим положением, припрятала несколько щепоток! Мы умыли лица и руки водой из бутылок, выпили чаю и сжевали по куску оленины - последние остатки роскоши. Спать предстояло под резиновой лодкой, которую снова развернули и накачали. Лодка спасла нас, не дав промокнуть до костей. С приходом темноты начался унылый дождь, и не затихал до самого рассвета. От усталости я спала мертвецки, но и сквозь сон чувствовала, что замерзаю, леденеют ступни ног, холод забирается под платок и в рукава, тело трясётся в ознобе. Но вдруг впереди появилась белая стена, освещённая солнцем, и я прибрела по мягкой мураве к этой стене, уселась, обессиленная, под ней, а потом, оценив её тепло, вжалась в стену позвоночником, бёдрами, лодыжками, и блаженно затихла. Утром оказалось, что Карнадут привлёк меня, обнял, так мы и спали, устроившись на боку в позе ложек. С другой стороны, прислонившись спиной ко мне, посапывал Женик, спрятав ладонь под щеку. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и я - в середине. Я была смущена и в душе благодарна парням; никогда не решилась бы попросить их об этом, даже если бы закоченела до смерти.
Влад встретил меня, возвращающуюся из лесу с охапкой сучьев, которые я вечером прикрыла хвойными лапами и уберегла от дождя.
- Ты молодец! - похвалил, глядя на сухие сучья.
Я чувствовала, что это не всё, что он хочет сказать.
- Хочешь рыбки? Я припрятал, для тебя.
Я хотела рыбки. Рыбки, мясца, хлеба, сахара... Я хотела есть, ужасно хотела. Мясо, съеденное вечером, давно переварилось в моём в желудке. С тех самых пор, как нас занесло сюда, голод наш постоянный спутник. Но, сглотнув слюну, я отказалась.
- Рыбу есть надо бы втроём! - заметила я.
Карнадут не смутился, пожал плечами.
- Я тебя люблю! - сказал он просто. Так говорят четырёхлетние дети в песочнице. Но мне стало тепло, как в недавнем сне. И нежно. И грустно. Захотелось погладить его по голове. Он стоял близко, и оказался и выше, и крепче, чем я привыкла о нём думать. Видимо, запомнила худощавого мальчишку-девятиклассника, добросовестно корпевшего над чертежами, которому всё время смотрела в темечко, и до сих пор не отдаю себе отчёта, что за два года он возмужал.
Что за жизнь у нас - мы толком не видим друг друга и вообще никого не видим: мы заняты бесконечной работой или вынуждены бежать на зов к кому-то... на помощь бежать... Я подумала это, а вслух сурово произнесла:
- Маленький ещё!
-Ты думаешь? - фыркнул он, разворачивая плечи. Ироничная улыбка тронула его губы и исчезла с серьёзного лица, сказав больше, чем слова.
Я взвесила всё, в том числе, пугающую откровенность Краснокутского, и жизненную необходимость иметь преданного рыцаря подле себя.
- Спасибо! Ты - лучший!
- Значит, нет?
- Потом.
- Когда?
Я чувствовала, ему трудно даётся напускная невозмутимость. Ох уж, эта холодная, страшно холодная ночь!..
- Я похожа на твою маму?
Он растерялся и замотал головой.
- Не-ет!
Добавил, подумав:
- Только характером.
- Она могла бы - с учеником?
-Я в нокауте! - признался он. Коротким жестом поднял обе ладони и покаянно опустил лицо. - Я подожду. Согласна?
Женщина во мне, хитрая предвечная Ева, пившая кровь-сок запретного плода, вдруг взяла и шепнула:
- Мы подождём.
Я решила, что срочно женю его. На ком? Девочкам он нравится. Но есть маленький пустячок - нужно, чтобы и он был неравнодушен к кому-то из девушек. А вот этого я не замечала. Нужно подумать, Алина Анатольевна. Их всех надо бы переженить, и пусть бы заботились друг о друге, да только девушек на всех не хватает, как ни крути. И я, неожиданно для себя, однажды обнаружила, что извлекаю немалую выгоду из дефицита невест в деревне. Тайком друг от друга парни - те, кто постарше и похитрее, - стараются угодить мне, всерьёз думая, что я имею право распоряжаться судьбой девушек и влиять на их выбор. А девчонки чувствуют мой авторитет среди ребят, и слушаются - по струнке ходят. Хоть и не надо мне, чтобы по струнке.... Но, с другой стороны, кто их организует, кто будет мирить в девчоночьих ссорах? Кто плохих ребят сдержит, а хорошим парням напомнит, что девушки - не мужики, они другие, и нуждаются в них...
Как, однако, жизнь всё сама, без нашего участия расставила по своим местам! И я уже как мать двоим младшим, а девушкам - строгая бона, и при мне они боятся капризничать, боятся показаться ленивыми или неумехами, влюбляться и тискаться по тёмным углам тоже опасаются. Света Конторович - исключение. Проблемная, конечно, особа, но без этого, наверное, не бывает...
Страшный треск и угрожающий шум ветвей падающего дерева раздался рядом. Мы подскочили от неожиданности и бросились с прогалины, которая была местом нашей ночной стоянки. Ломились в чащу, цепляясь рюкзаками за сучья и мокрые ветви густого подлеска. А когда остановились и оглянулись, увидели, что рассечённая пополам старая осина упала поперёк оврага.
Ребята молча изучали, как легло дерево, оценивая варианты: перебираться по осине прямо к лагерной ограде, или обойти овраг лесом? Я, понимая, что у них на уме поход по дереву, грустно призналась:
- Не смогу. Голова сильно кружится...
Женик вопрошающе глянул на Влада. Наверное, что-то прочитал в глазах друга и, повернувшись спиной к нам, отошёл и принялся топтать носком женской танцевальной туфли сорок первого размера угли утреннего костра. Влад подсунул руку под рюкзак на моей усталой спине, приобнял, а я... я смачно чихнула ему в куртку из чебурашкового меха с лоскутными рукавами.
Он выдохнул мне в ухо:
-Я готов умереть с тобой!
Я подумала. Если отбросить юношеский романтизм, выходило, что его пожелание, как ни посмотри, самое разумное. Умереть сию же минуту было бы кстати, по крайней мере, мне. Снова холодно, зябко, голод проснулся и накинулся с новой силой, голова трещит, и до лагеря мне всё меньше дела, скрутиться бы калачиком и уснуть вечным сном... Кто знает, что ждёт всех нас дальше?