Но вспомнила почему-то Ксюшу и Матвея - похудевших, с трогательно тонкими шеями, на которых, как одуванчики, сидят крупные полудетские головы. Вспомнила Дениса Понятовского, которому за день до петли времени объявили уточнённый диагноз: злокачественная опухоль. А тренер сказал родителям, чтобы отпустили парня на футбол, пусть, мол, сыграет... или пан, или пропал... И он пропал. Вместе со всеми нами. С диабетиком Юркой из девятого "А" и астматиком Коляном из девятого "В". И они пока не вспоминают о своих лекарствах, но, может, это у них от стресса, непрерывного, растянувшегося на восемь недель? А может, мы все уже того... населяем другой мир?
- Я бы умерла хоть сейчас, да как младших оставишь? Вы-то худо-бедно прокормитесь, а о них кто позаботится? Я учила их подмывать пиписки тёплой водой из баночки... А чему ещё научить не успела?
Карнадут поводил лицом и аккуратно коснулся губами моей щеки:
- Вот такая ты деловая! - сказал, как выдохнул, чуть слышно.
Прошептал: "Алина! С ума сойти!"
Не было сил метать гневные молнии. Я только хмыкнула в ответ, быстрым движением поправила нос и поплелась в чащу, отдавая себе отчёт в том, что чувствую близость этого человека даже трансцендентально: это когда тело каждой клеткой своей имеет в виду факт его существования. И сигналит: "Он. Он! Он рядом!" Может, есть причина, почему он уходит из деревни со своими ребятами в дальние походы чаще других?
Мы боялись пройти мимо цели, потерять её, призрачную нашу надежду, и приготовились облазать каждый метр здешних зарослей. Мы промокли насквозь, сверху и снизу: всё здесь было густорастущим, мокрым и холодным. Лишь ветра не чувствовалось в этом лесу. Не знаю, много ли времени нам понадобилось на то, чтобы пройти вдоль всего оврага, потом перейти на другую его сторону - я смотрела больше внутрь себя и чувствовала, что жар становится сильнее, а ноги вот-вот подкосятся, я упаду на колени, потом припаду к земле и не найду в себе сил подняться. Мы углубились в лес, продвигаясь едва ли не ощупью. А потом вышли на звериную тропу и увидели искромсанную тушу лося, повисшую на прутьях ограды. Лось выглядел так, словно его обкусывали сзади, со стороны леса, и отрезали ножом куски плоти со стороны лагеря. Кто-то жил в "Солнечном"! Кто-то совсем недавно кромсал звериную тушу, и этот кто-то не в силах был снять тушу с ограды и освежевать её! Сюда бы Вована и Лёху!
Влад и Жека осмотрели тушу и определили её как годную для сегодняшнего обеда. И мы пошли вдоль ограды, держась за прутья и переступая прямо по парапету, достаточно широкому, чтобы поставить на него ногу. Это было удобнее; лес здесь по-прежнему был непролазным, не считая той звериной тропы, на которой нашёл свою смерть лось. Мы дошли до центральных ворот и до калитки, выходившей на главную аллею. Они, естественно, были закрыты. Они всегда закрыты, даже во время работы лагеря, и сторож, сидящий возле входа, записывает всех посетителей... Перелезть через прутья когда-то не было проблемой даже для меня с моим средним ростом. Крепления достаточно удобные, чтобы поставить на них ногу и, сильно толкнувшись, подняться, перенести ногу на верхний ряд креплений, соединяющих решетку со столбами-опорами, и потом повторить этот акробатический номер с растягиванием ноги почти в вертикальный шпагат, спускаясь вниз. Но сейчас моя тёплая одежда не рассчитана на такие движения. А ещё я знала, что метров через тридцать в ограде будут ещё одни хозяйственные ворота, и они крепятся довольно высоко от земли. Если ничто нам не помешает, мы пролезем под ними. И мы пролезли под этими воротами и столкнулись нос в нос с большой овчаркой.
- Пальма! - от неожиданности растерялась я, узнав старую верную смотрительницу лагеря.
Собака не лаяла. Она стояла между деревянными горками и качелями, густо натыканными на участке для младших отрядов, и смотрела на нас, опасливо выпрямлявшихся после дерзкого подныривания под ворота. У собаки был сытый вид. Это обнадёжило. Кто-то негромко свистнул, собака, забыв про нас, потрусила в сторону котельной. Мы не спеша двинулись за ней, любуясь нетронутым уголком цивилизации. Надо знать этот лагерь, его добротные мощёные плиткой дорожки, скамейки на чугунных гнутых ножках, фонари вдоль аллеи, его клумбы. Огромный открытый бассейн под крышей из зелёного пексигласа, вместительную танцплощадку под синей металлосайдинговой крышей, искусственное покрытие спортивных площадок, и даже нефтяную вышку в качестве памятника в центре территории - этот лагерь когда-то, в прекрасном далёко, если можно так сказать из нашего дня, принадлежал нефтяникам. Жилые корпуса стояли безмятежные и нетронутые, но ветер уже намёл листвы и лесного мусора на крылечки.
Собака задержалась у входа в котельную и глядела на нас.
Внутри негромко бубнил человек, но навстречу не выходил. Он не знал о нашем приходе, пока мы не показались в дверях, - ребята ходят бесшумно и молча, и я приноровилась к их неслышному шагу. Мы вошли и увидели мужчину в возрасте за пятьдесят. Мужчина лежал на кровати, на матрасе, застеленном чистой простыней. Выглядел он не очень. Рядом, за тёплой стенкой отопительного агрегата, стояло разлапистое и широченное старое кресло из административного корпуса. Я опустилась в кожаные глубины этого кресла... Через мгновение я заснула в тёплых мебельных мягкостях, и все попытки разбудить меня кончились тем, что Женик взял мой рюкзак, а я, будучи в забытьи, отметила уголком сознания, что Влад приподнял меня, перекинул мою руку себе через плечо, перетащил столбиком, приговаривая: "Теперь поднимаем ноги и шагаем через трубу, Алина Анатольевна! Вот так!" И уложил на матрасе в глубине тёплой котельной, подальше от входа.
Сутки я спала и бредила в жару. Бред свой запомнила ясно: снились огненные мечи, они торжественно и грозно спускались с неба, нацелившись остриём в меня. Надо было успевать заговаривать их, чтобы не воткнулись в грудь и не пригвоздили, и этим я и занималась без остановки. Что было в реальности, я не помнила. Влад потчевал меня антибиотиками, которые нашёл в шкафчиках с личными вещами женщин, работавших сторожами, а когда через сутки жар прошёл, оставил меня на верного друга Женьку и отправился с надувной лодкой за плечами в дом родной: на три школьных этажа.
Я с трудом продавила слова сквозь запёкшееся горло:
- Зачем?
- У него уговор. Вопросы власти, - туманно ответил Жека.
- Какой власти? - насторожилась я. - Это я ваша учительница! Вопросы власти - мои вопросы! А я вот никуда не иду. Мои ученики не грудные, могут обойтись без меня... сколько суток прошло?..
Мне показалось, Жека хмыкнул, слушая мою тираду. Но подсчитал вслух:
- День в пути, день здесь в лагере, и сегодня идут третьи сутки, как мы ушли из школы. Боксёр доберётся домой только к ночи, он вышел на рассвете, значит, в восемь утра. Он договаривался с Владиком Адамчиком, Вованом и Лёхой: если мы не вернёмся к концу третьих суток, чтобы сообразили из подручных средств плот, плыли через Большую реку и искали нас. Он перестраховывался из-за тебя. За нас он бы так не боялся - ушли и ушли, не в первый раз.
("Он боялся за меня, и всё-таки предложил идти на поиски лагеря?")
- И Вован позволил собой распоряжаться?
- Они нормально общаются. - Сказав это, Женик исчез куда-то, оставив меня наедине с мыслями в тяжёлой раскалывающейся голове.
("Нормально общаются? Это Карнадут с Краснокутским? А то, что всех лихорадит, когда сменяется дежурство ребят Карнадута, Понятовского, или Димки Сивицкого, и на их место на двое суток заступают гопники Вована, это как, ничего? А впрочем, мне надо пересмотреть свою позицию к пацанским внутренним отношениям... Разборок на трёх этажах хватает, но, в принципе, Женя прав: между собой эти двое, вроде бы, нашли общий язык. И ладно! Мне одной за всеми не уследить... Они взрослые, совсем взрослые. Вон, даже с учительницами некоторые пробуют любезничать... Видишь ли, вопросы власти у него! Подождите, я только чуть-чуть поправлюсь и спрошу, а я для них вообще - кто?"
Жека вырулил из-за агрегата с трубами, держа перед собой розовый поднос. Я узнала этот поднос - такие были в обеденных залах "Солнечного". Жека протянул мне шоколадный батончик, придвинул горячий чай в чашке. На подносе остался стоять чайник, полный горячего душистого чая.
- Волшшшебство! - прошипела я, хватая шоколад. Голос у меня сам собой менял регистры и сейчас получился сиплый.
- Павлович говорил, ему этот шоколад поперёк горла стоит.
- Странное горло! - теперь влажно хрипнула я. - А моему горлу сразу стало лучше. Что ты сказал про Павловича? Он какой-то слишком... лежачий был, когда я его увидела. По виду пьяный вусмерть. Что бы это значило? Или мне показалось в горячечном бреду?
- Не показалось. Вусмерть, это точно. Павлович умер этой ночью.
Я содрогнулась и вопросительно уставилась на матрас, на котором лежала. Матрас был застелен, как под Павловичем. Подушка в наволочке, одеяло в пододеяльнике весёленькой расцветки, с ромашками и облаками...
Жека успокоил:
- Мы принесли тебе другой матрас, и себе постелили там - он указал куда-то вглубь длинного помещения, за сплетения толстых и очень толстых труб.
- У Павловича открылась прободная язва. Не залечил вовремя, а когда остался здесь один, питался, чем придётся, и почувствовал себя совсем паршиво. Говорит, жил ради собаки. О ней беспокоился. Очень страдал от одиночества. Вышел собрать грибов и наткнулся на гадюку, она его ужалила в ладонь. Был бы здоров, организм справился бы с ядом, но у него печень не выдержала. Нас обозвал клоунами, даже выпытывал: не розыгрыш ли всё это?
Я представила нас троих, входящих в котельную. Да одной меня было бы достаточно, чтобы брови взлетели на лоб, да там и остались. Я пожаловала в ярко-полосатой юбке, в белых танцевальных туфлях, в жёлто-коричневых, а-ля пчёлка, полосатых КВН-вских гетрах и такой же полосатой трикотажной шапочке-буратинке: с длинным клином сзади, заканчивающимся жёлтой кисточкой. Вместо куртки на мне подбитый слоем синтепона шерстяной пиджак, слегка перешитый, чтобы застёжка вышла под горло, и на плечи накинут большой клетчатый платок. На самом деле, это не платок, а половина старого вытертого пледа, разрезанного и обшитого для красоты тесьмой. Женик и Влад выглядели чуть приличнее, но тоже, не сомневаюсь, сразили дядьку истопника своим гардеробом, собранным из случайных вещей. Например, штанами с нашитыми сёдлами и заплатами из искусственной кожи на коленях. Вдобавок ко всему, Жека так берёг свои кроссовки, что в поход отправился в женских танцевальных туфлях, подошедших ему по размеру. На голове Карнадута был неизменный картуз с лаковым козырьком. Он разлучил катруз с аленьким цветочком, нашитым сбоку. Правда, после этого на картузе открылась дырка, раньше прикрытая цветочком, и я по просьбе Карнадута самолично пришивала туда большую пуговицу в один из вечеров в кругу семьи... А Жека, когда уходит в лес, предпочитает надевать на голову будёновку со звездой во лбу... О, бедное моё племя, наследовавшее странные сокровища школьной костюмерной! К тому же, мы втроём измызгались в пути и были откровенно грязны.