- Получается, Света Конторович не хочет назад?
- Да никто, кроме Елика, богатенького сыночка, не хочет назад, и Света тоже! Мы разговаривали с ней об этом. Она вся была в напряжении - вдруг вернётся брат, и снова за своё. Не бежать же Светке к Краснокутскому в квартиру?
- Но ведь ей рожать придётся здесь.
-Я врач, я обязана успокоить пациентку, внушить ей уверенность. Я - только так. Или мне надеяться, что завтра нас отсюда вытащат, сложить руки и ничего не делать? Не будет этого. Справимся своими силами и организмами!
Алина Анатольевна, это испытание, и многие согласны, что это испытание. И есть у всего, что с нами происходит, какой-то смысл, нас словно готовят к чему-то.
-К чему готовят? Для особой миссии? Переплавляют, закаляют в трудностях, как солдат?
Таня вздрогнула и некоторое время молчала.
- Я подумаю над вашими словами, Алина Анатольевна. Ваша очередь рассказывать. Сегодня у нас вечер воспоминаний.
Алина хмыкнула:
- Исповедуемся ещё Елисею, получим отпущение грехов, и дальше пойдём налегке. Только нечего мне рассказывать.
Глава девятая. Алина
Они вдвоём уже немного продрогли, но возвращаться в тесную нору не хотелось. Таня Гонисевская мягко настаивала:
- Вы не запирайтесь, как вы умеете.
Алина начала легко, но, по мере того, как продолжала рассказ, голос напрягся, кисти рук сжимались в кулаки. И наступит момент, когда Таня незаметно возьмёт её за руку, и дальше эти двое медленно пойдут вдоль воды, упёршись взглядом в носки нелепых и не по сезону танцевальных туфель на своих ногах, и одна из них расслышит за словами другой боль невосполнимой утраты.
- Я рано окончила школу, поступила в университет на художественно-графическое отделение, плюс декоративное творчество. Но в детстве я хотела быть учёным-физиком. Астронавтом хотела быть, или изобретателем, который создаёт космические корабли, умный дом и всё сверхтехнологичное. И немного хотела быть писателем, но это оставляла на старость, когда будет богатый жизненный опыт.
- У вас желания были не девчонские.
Алина согласилась.
- Естественно, я не такая высокоинтеллектуальная, чтобы стать учёным, да и с астронавтикой промахнулась, до ближайшего космодрома далековато... Ещё я очень любила историю. Вообще, много чего любила: шить наряды, любила музыку, танцы. Играла на аккордеоне до умопомрачения, забывая о времени, но с танцами не получилось, не умею, деревянная я. А теперь уже и не научусь. Так что, если рассуждать о личностном росте, здесь его не будет. А высший смысл моего сюда попадания тоже пока не просматривается...
- Про рисование вы и не вспомнили.
- Потому что рисовать - это естественно. Ты просто отпускаешь себя, словно покидаешь тело, свободно созерцаешь натуру с разных сторон: спереди, сзади, слева, справа, насквозь... На занятиях я вставала и ходила вокруг натюрморта или натурщика. В группе привыкли, что я такая. На самом деле, я ходила, чтобы хоть как-то объяснить самой себе, почему я вижу, как сканер: сразу объёмно и в связи с другими предметами. Преподаватели приводили в пример мои рисунки, мол, безупречная композиция, прочувствован объём... Огорчались, что по живописи я отстаю. А в живописи я чудила, цветоведение для меня не было догмой, я составляла палитру и накладывала цвет, как хотела, и веселилась. Теперь вспоминаю: много хорошего у меня связано с учёбой по специальности. Но я так и не полюбила рисование...
- Вы избыточно талантливая! - заметила проницательная Танюшка. - У вас так и с эмоциями - временами вы их просто выплёскиваете. А как вы к нам в школу попали?
- Первого сентября разбились в автокатастрофе мама и папа. Это война какая-то - наши дороги, сколько жизней они уносят каждый день! Маму и папу доставили в реанимацию. У меня только начался четвёртый курс, мне позвонили прямо на занятия. Я пошла в деканат писать заявление: бросаю учёбу, еду ухаживать за больными родителями. Декан, старый-старый, седой, говорит: "Детка, поверь мне, пока все помнят про твоё горе, все пойдут навстречу. Но бросишь учёбу - тут же забудут, и не восстановишься, сейчас же всё денег стоит, и немалых. Послушай меня, немедленно поезжай домой, побудь с родителями, здесь я тебя прикрою. Ищи работу рядом с домом, переведём тебя на заочное отделение, выучим. У тебя ещё вся жизнь впереди. Не бросай профессию!" Я вернулась домой. Меня взяли на полставки в вашу школу. А я хотела сбежать от этого внезапного счастья, из школы сбежать.
- Почему? - удивилась Гонисевская, - вы такая вся к людям обращённая, внимательная!
- Признаться честно?
- Честно.
- Школа мне мешала. Я ухаживала за двумя больными людьми и, когда вела урок, не понимала - зачем я здесь? Что я здесь делаю? Зачем распинаюсь перед равнодушными и избалованными малолетками? Это не стоило тех усилий, которые я вкладывала, чтобы они хотя бы делали вид, что учатся. Дома ждали мама и папа, несчастные, изувеченные, и ждало моё увлечение - я сочиняла, чтобы не сойти с ума, это была единственная дверь из реальности, а сбежать хотелось порой до крика. Это очень тяжело, когда самые любимые люди теряют себя, и ты понимаешь, что лучше им уже не будет, будет только хуже... А ведь вчера они были красивые и полные сил, строили планы....
А в школе... В школе я предлагала никому не нужный товар - знания. Директор заставляла меня в самодеятельности участвовать, мол, плясать на сцене больше некому...
- А говорите, не умеете плясать...
- Таня, ты не понимаешь! Я скакала по сцене в тот самый час, когда они умирали! Ненавижу!.. Кончились деньги, нужны были лекарства, моей зарплаты не хватало. Из милости, наверное, мои рассказы брали в печать в районную газету, что-то там платили... Я всё рассчитала, я нашла вариант обмена нашей трёшки со свежим ремонтом на облезлую двушку с хорошей доплатой. Мамочке сказала. Я же не знала, что это их убьёт... В тот день у меня не было уроков, но я с утра сбежала на репетиции, потом выступление, и долгая церемонная возня судей конкурса, распределение мест... Мы тогда победили на конкурсе самодеятельности, ушли на проспект, сели в кафешке, как были - накрашенные для сцены. С вот такими ресницами, яркими губами и щеками-яблоками, представляешь? Мы хохотали, было так весело! Мне впервые за полтора года было легко и беззаботно. А потом я бежала домой и совестилась, что опоздала, что нарушила режим - уколы надо было сделать и дать лекарства. Прибежала, а ухаживать уже не за кем. В квартире запах газа стоит, соседи спасателей вызвали, а мои родные за руки держатся... И я поняла, что они подготовились. Папа накануне просил передвинуть их кровати из спальни в гостиную, а гостиная у нас общая с кухонной зоной. Мне потом следователь рассказал, что папа целый час, наверное, ползком преодолевал три метра до плиты, включил газ и к маме вернулся, чтобы за руку её взять. Так и умер у её кровати, на полу... И я, как дура, раскрашенная - перед милицией, перед врачами скорой... Стыдно! Больно-то как, Танюшка!
- Всё, всё прошло! Это в другой жизни, Алиночка! - утешала её Таня Гонисевская, приобняла и скулила, сочувствуя, над своей учительницей.
Алина успокоилась и закончила:
- Над родительской могилой я сказала себе, что всегда буду "здесь и сейчас" и никогда не забудусь.
Гонисевская согласно закивала головой. Она вспомнила, как вела себя Алина в первые минуты после петли времени, вспомнила её глаза и голос - словно Зборовская всегда готовилась оказаться в странной, невероятной, невозможной ситуации. И поняла, что теперь всё встало на свои места. Таня перехватила разговор:
- Алиночка, вы не представляете, как мы любили черчение. Вы каждый урок вели, как будто он для нас жизненно важный. И мы тянулись к вам. Всё искали вашу страничку в соцсетях, но вас нигде не было. Мы думали, вы замужем, фамилию сменили. В городе тоже вас не встречали. Когда узнали, что черчение только один год, и в десятом классе больше не увидимся, расстроились. Завучу написали в анкете, что лучшая учительница школы - Алина Анатольевна Зборовская.
- Да? На педсовете он не говорил об этом ни слова... Впрочем, весь педколлектив знал, кого завуч хочет видеть лучшим учителем. О какой ерунде я вспоминаю... Тебе не кажется, что та жизнь была ненастоящей?
- Кажется. Здесь всё честно.
-Ты права, здесь всё честно. Трудно, на пределе сил, зло и яростно, но честно. А там... Я страшный человек, Таня, я позволяла себе страшные вещи. Бездельников не любила, дураков и хитрецов - тоже. А это непедагогично. Уважала только детей, которые не разменивались по пустякам. Ты, Танюша, мне очень нравилась, и весь ваш 'А' класс. Вы были деловитые, с правильным отношением к отпущенному времени: вы брали знания, как берут нужный продукт, осознанно. Влада Карнадута помню. Он приходил на факультатив и отрабатывал все темы. А вот уроки часто пропускал. Я думала, он болеет, но его классная сказала: 'Что вы, он профессионально занимается боксом!' И я пригляделась к его полудетским тонким рукам, и удивилась: как, такой долговязый - и мастер спорта?
- А я Карнадута по школе не помню. Он из 'Г' класса, мы с 'гековцами' не дружили. Он уже не мальчишка с тонкими руками, Алина Анатольевна, и он любит вас до умопомрачения. Мне Пашка говорил. Все ребята о его любви знают. Как говорят итальянцы, любовь и кашель не скроешь. А вы его нисколечки не любите? Только вежливость и ничего больше?
- Таня, что ты! Я же учительница!
- Какая глупость! Смешно! Ага, вылезли из норы, идём по безлюдному берегу, наевшись дичи, хорошо хоть, не сырой, а вареной. Ели прямо из ведра, а вы про учительницу вспомнили... Вы женщина, Алина Анатольевна! Ужасно красивая женщина!
- То-то и оно - ужасно...
- Я правду говорю. Вы скажете мне по секрету, сколько вам лет? Вы учились три курса, потом два года отработали, вам не может быть больше двадцати трёх.
- Вчера исполнилось двадцать два. Я старая уже.
- Вчера?! - Таня огорчилась. - У вас вчера был день рождения?! А мы вас не поздравили! Я скажу Владу!