- Опомнись, Толя! - крикнула Гонисевская, когда Толян, упиваясь долгожданным мгновением, выхватил из Алининой сумки холодный на морозе ствол. И осёкся, глянув на то, что оказалось в его руке. Секунды остановились для Тегленкова; дятел стучал с паузами длиной в вечность, и вязли низко-басовитые звуки вокруг.
На пороге Алина.
Алина вскинула пистолет. Настоящий "макар". Дуло направлено на Толяна, и он знал, что с десяти шагов невозможно промахнуться, если ты зоркий, как Циркулиха, и твоя рука несгибаемая, и спина несгибаемая, и воля несги...
Эта не промахнётся.
Эта выстрелит.
Потому и молчит.
Поторопился он с Настой. Ребята завелись, и он позволил и ребятам - в холодном корпусе... Лиля, тихоня, оказалась хитрая и вёрткая - выкрутилась и сбежала...
Алина - в лице ни кровинки, в глазах решимость.
Короткий сухой пистолетный "ггых".
Короткий взлай Пальмы.
Короткое сдавленное, на вдохе, "А!" стоящих вокруг людей.
Толчок - отдача в руку. Боль тонко отозвалась в плечо и шею, ушибленные вчера. Рука опускается вдоль бедра, но пальцы цепко держат оружие. Стреляная гильза резко и незнакомо, металлически-кисло, пахнет смертью. Охотники растянулись полукругом, как при облаве, и из этого полукруга человеческих тел выпадает одно - Толян Тегленков. Да ещё Макс Грек нарушил расстановку фигур и оказался прямо за спиной упавшего Толяна.
Макс отшвыривает кастет, как отшвыривают от себя гремучую змею, - с ужасом и гадливостью. Макс держится рукой за левое ухо, опалённое выстрелом, предназначавшимся не ему.
Он кричит Алине в лицо, трясясь от страха:
- Лять! Ну ты даёшь! Лять!!! Ты меня чуть не пришила... Ты же реально стреляла! Смотрите, народ - она реально стреляла, на поражение! Я фигею! Совсем конченая?! Головой стукнутая?! Ствол заимела и всех перебьёшь, кто поперёк тебя?!
- А ты не ходи поперёк! - веско шепчет бескровными губами Зборовская. Кивает людям десятка Краснокутского в сторону Тегленкова:
- Поднимите сволочь. У него ещё семь жизней осталось, но всё равно - поднимите. Надо найти Насту. Скажите ей: Дениска погиб, нет больше нашего коменданта, иначе они бы не посмели. Света, отопри Вована. Я приказала запереть его, чтобы руку не повредили, мало ли что у этих... друзей... на уме... Что у Вована на уме, я тоже не знаю...- добавила она устало.
Света Конторович рванулась к Алине и порывисто обняла её:
- Он за девушек, Алин! Не сомневайся! Он бы драться полез! А эти фашисты могли ему что угодно сломать, инвалидику моему любимому... Спасибо тебе! Спасибо!
- Фашисты?! - возмущается Грек. - Я, я хотел уделать Толяна! За всё! За Насту!
Таня Гонисевская с силой швыряет в понурившихся парней черпак:
- Скоты!
Она бежит по аллее, за ней Вероника и другие девушки.
- Меня там не было! - кричит им в спину Макс. - Я на баб не кидаюсь!
И он плачет, потому что у Толяна оказалась переломана шея у основания черепа. Макс саданул со всей дури, или Толян дёрнулся под дулом пистолета навстречу своей смерти.
Макс думает, что всё равно, Алина виновата: слишком скоростная.
Он только прицелился дать Тегленкову по куполу и идти толковать про дела нехорошие с Большим Вованом. Но эта Мухоморка выскочила на крыльцо, и без бла-бла-бла - сразу в стойку, и стрелять. А он, Макс, испугался. "Прости, Толян, не рассчитал..." И Макс Грек тихо скулит, стянув шапку пригоршней и пряча лицо в шапке.
...Анатолий Тегленков лежал на снегу, подвернув под себя ноги. На изнурённом походной жизнью, но не потерявшем привлекательности лице семнадцатилетнего парня обозначилась молодая щетина. В восковой ладони чернел холодный и твёрдый кусок пластилина: сделанная наспех, но точная и даже сбалансированная по весу копия настоящего пистолета. Лепила мастерица.
Пашка Стопнога приковылял и стал рядом с Алиной на крыльце. Вован выбежал из котельной с Зубом на поводке, оба яростные и грозные.
Алина брезгливо показала Краснокутскому на Шуханка и Лёгенького, присевших на корточки и потерявших всю свою напускную уверенность.
- С этими что делать? Я патроны берегу, на всех ублюдков не хватит. Может, запрём их в подвале под корпусом?
Краснокутский выдохнул воздух из могучей груди со звуком "пфф" и сказал:
- Ага, напугала рыскунов тёплым помещением с двухразовой кормёжкой!
- Не знаю... - устало призналась Алина. - Некуда их девать. Думай, Вован. Думай, Паша. Не топить же их в ведре. Пусть расскажут, что на охоте случилось.
Вован сообразил, что, пока его левая рука заживёт и станет рабочей, он рискует лишиться всех своих людей. Или казнят, или расформируют команду (лично он сделал бы это, если бы речь шла о чужом десятке). Краснокутский напряг мозги, думая, как наказать своих пацанов (а он их прекрасно понимал!), да в здешних условиях? Да так наказать, чтобы десяток остался всё-таки его десятком?
- Еды нам не положено? - смиренно спросил один из парней Краснокутского. И добавил, оправдываясь:
- Я ни в чём стрёмном не участвовал... Толян нас вёл, я шёл. Не помню, когда мы ели в последний раз...
- Покормим, чем богаты, - буркнула Алина. - Каким хмырём надо быть, чтобы не накормить голодного. Володя, налей им супу. Пашке это тяжело морально и физически.
- Мы вернёмся за Денисом! - пообещал Максим Грек.
- Что значит, вернёмся?! - в один голос отозвались Зборовская, Краснокутский и Стопнога.
- Мы его того... оставили. Толян сказал. Оставить. Не искать, без нас найдут. Он торопился.
Алина не отворачивала от них мокрое от слёз лицо:
- За что, скажите? Денис, он же лучший был - за что вы его бросили?!
- Подонки мы... - шепнул один. - И подонка слушали.
Стопнога подошёл к Вовану. Кивнул в сторону парней, шепнул:
- Если сейчас отправятся за реку, попадают и уснут в снегу, вон как их разморило после еды, встать не могут.
- А куда их?
- Получить нож в спину не боишься?
- Да нормальные они пацаны, это Толян один был...
- ...жёсткий, - закончил за него Пашка.
И предложил:
- Тогда забирай их к себе в котельную, как раньше было. Девушки с ними контачить не станут, я знаю девушек - так оно и будет, не сомневайся. Особенно Таня. А чтобы сперма в голову не стучала, скажи им учебники и книжки читать каждый вечер. Часа по два, и без дураков, пусть вникают в то, что читают. А потом Алине пересказывают. И так пока она их не простит. А когда Алина простит, тогда и девушки смилостивятся.
Большой Вован поперхнулся:
- Паша, ты садист! Ну и ну! Заставлю, конечно, пусть читают.
Пашка кивнул:
- Алина оценит!
Глава четырнадцатая. В западне
Третий день их большой охоты был синий. Синий ледяной прозрачный воздух, синее небо, по которому катилось бледное зимнее солнце; синие подмерзающие по краям зеркальные озерца болотной воды и уходящая вдаль полоса замёрзшей почвы - северный температурный след.
До сих пор они охотились в тумане и снежной мгле. Туристические палатки советских времён, запасённые в лагере ещё в те времена, когда деды этих ребят ходили с красными галстуками, - эти палатки замерзали по ночам и брезент к утру становился твёрдый, как фанера.
У добытчиков суровыми стали лица, глаза замечали каждую мелочь, слух и обоняние обострились. Они стали поджарые, как волки, чуткие к малейшим переменам, стойкие к колебаниям температуры, и осознавали эти изменения. Тело приспосабливалось к новому образу жизни. Но ничего не даётся даром, по ночам все спали мертвецки, рассчитывая только на сменный караул: что не подведёт, не проспит, и костры будут гореть всю ночь. Время от времени то один, то другой парень впадали в сон, похожий на оцепенение, и растолкать такого стоило терпения и усилий. Этих спящих называли 'труп'. Десятку приходилось задерживаться, дожидаясь, когда их человек придёт в себя и встанет на ноги.
Сами десятники пока держались.
Владислав Карнадут был неприхотливый и выносливый парень, а Денис Понятовский, после петли времени расставшийся с диагнозом, звучавшим как приговор, жил, бросив вызов судьбе. Никакая сила не могла заставить его признаться в собственной слабости. Только Алина знала, что в прошлом Понятовский был обречён. Он был благодарен Алине за умение молчать и боготворил её. Он был влюблён в Насту и хотел от неё ребёнка, как будто это было ещё и его личным спасением.
Всё началось на четвёртый день, после безбрежной синевы, открывшей дали до самого горизонта, и, как им казалось, ещё дальше - потому что мир вдруг распахнулся и сделался виден, как на ладони. Далеко на западе сверкнул под небом изгиб реки и пропал, заслонённый лесами, не успевшими потерять окрас стволов и ветвей: охристых, нефритово-серых, бледно-коричневых и так до почти чёрного цвета, с вкраплениями зелени и тусклого золота там, где отдельные деревья встретили первый снег с не опавшей ещё листвой. В болотах росли вербы, ольха, тонкие берёзы и осины. Были целые лесные острова на высоких буграх, и оттуда приходило зверьё. Скорее всего, это не острова леса, а дремучие чащи врезались в болота заречной низменности. Были здесь гиблые топи: зелёные или с пожухлой травой, нарядно очерченные лишаями красного цвета - нетронутыми ягодниками.
Болото кормило диких обитателей. Зверья им встречалось много. Болото не замёрзло, и лишь в полосе холода земля была твёрдая, слегка припорошенная снегом, и эта прямая белая линия на местности одним своим концом показывала направление домой, а другим тянулась за горизонт. Охотникам хотелось узнать, куда ведёт северный температурный след? Что там? По твёрдой земле хорошо было передвигаться, и это оценили не только добытчики, но и звери. Животные переходили по замёрзшей полосе заводи и непроходимые топи, потом расходились в стороны, чтобы кормиться.
Им встретились стада косуль, охотиться на которых они наловчились и уже сделали несколько схронов с мясом коз. Попадались благородные олени и лоси, но преследовать крупную дичь оказалось опасным для жизни, и потому, чудом завалив одного за другим двух оленей и ещё большим чудом избежав серьёзных травм, решили не рисковать больше, не бросаться на крупного зверя.