нём, как лягушка. Мамонт повернула огромную голову и Влад, лежавший ничком, почувствовал, как его мягко накрыло сверху, и в ужасе заскулил, поняв, что мамонт трогает его огромной ступней с пальцами и подушечками. Тут же он почувствовал хобот и твёрдый бивень под собой, и горизонт качнулся. Мамонт швырнула Карнадута, падая, комендант зарылся лицом в снег, а когда поднялся на четвереньки, его чувствительно пнули под зад, но это было уже не так страшно. То же самое случилось с Матвеем: матриарх снова толкнула его, когда мальчик попытался выпрямиться в полный рост. И тогда Влад пошёл на четвереньках, шепнув Матвею: 'Делай, как я!'
Мамонт перестала понукать их, и они кое-как дошли под её конвоем до полыньи, загребая руками по снегу, и увидели рыжего мамонтёнка, беспомощно застрявшего на мелководье и обвешанного сетью. По его густому меху прыгала рыба, вывернувшаяся из рыболовной снасти. Мамонтёнок, спеленатый сетью, не мог выбраться из ледяного крошева. Взрослые сородичи - то один, то другой, - протягивали ему хобот, и он хватался за хобот, но пятнадцатиметровая сеть крепко спутала его и держала в полынье. Обезумевшая мать мамонтёнка подняла Матвея и затолкала его в полынью, и прихлопнула сверху хоботом так, что мальчик по горло погрузился в ледяную воду.
Карнадут чувствовал, что ещё немного - и он сойдёт с ума.
Он схватил двумя пригоршнями снег и снегом быстро протёр лицо. Просипел:
- Нож, Матвей! Нож с тобой? Режь сеть!
С подбородка мальчика стекала вода, куски колотого льда забились в горловину куртки между одеждой и посиневшей тонкой шеей. Ребёнок мёртвой хваткой вцепился в шерсть мамонтёнка, смотрел на Владислава поверх широкой спины животного, и видел, как открывается твёрдый рот под усиками, что-то велит ему, Матюше. Видел отросшую по щекам жидкую бородку, и не узнавал Боксёра, которого запомнил не таким - моложе, добрее, задумчивее. Кто этот дядя? Почему он стоит на четвереньках, он плачет, на нём нет шапки, и ветер шевелит волосы с набившимся в них снегом? Он главный в их семье, он решает всё или почти всё, что не решает Алина, и это он бросил Матвея в прорубь и хочет, чтобы Матвей резал сеть и спас мамонтёнка?
Мамонтёнок плакал и ревел, скручивая хобот, и уже не пробовал освободиться от сети, окончательно запутавшись в ней, и не пытался избавиться от двуногого зверя, вцепившегося в его бок.
Карнадут сообразил, что мальчишке не по силам разрезать сеть, даже если у Матвея нож с собой. Неизвестно, кто точил ему нож, а снастью парням служила новая лавсановая сеть со спортивной площадки, теперь ещё и вымоченная в воде, которую непросто разрезать. Оглядываясь на мамонтов, Владислав на четвереньках пробежал те несколько метров до проруби, которые разделяли его и Матвея, и попробовал кромсать сеть своим ножом. Мамонты ему не мешали, только время от времени трубили громкими голосами, заставляя вздрагивать и вжимать голову в плечи.
Он быстро понял, что все усилия бесполезны. Ещё немного, и в воде от переохлаждения погибнет Матвей. Мамонтёнка не спасти, он не выберется из полыньи, - бедный зверёныш обречён. Тогда Влад Карнадут навалился на мамонтёнка, дотянулся до Матвея и втащил мальчика на широкую спину животного. Чтобы сделать это, Владу пришлось прижаться коленями к боку рыжего детёныша, и он почувствовал биение его сердца под толстой мохнатой шкурой. Терять уже было нечего, Влад выхватил длинную шпагу-заточку из ножен и с усилием вогнал её по самую рукоять в то место на шкуре мамонтёнка, под которым ощутил жизнь большого сердца.
Мамонтёнок вздрогнул и замер в полынье. Хобот, которым он вертел без остановки, обмяк и повис вниз.
Карнадут с ужасом ждал приговор матриарха. Но она увидела обмякший хобот детёныша, коротко вскрикнула, отшатнулась, чуть не сев на массивный зад, затем попыталась приподнять маленький хобот, но тот снова упал плетью, а глаза рыжего малыша затянула пелена. Мамонты отодвинулись от полыньи, а несколько животных отвернулись. Мать попятилась и пятилась долго, потом повернулась и пошла прочь, горестно затрубив. За ней потянулось её стадо.
Карнадут не знал, что матриарх смирилась со случившимся, и позволила двуногим делать их работу. До сих пор её семья не встречала двуногих сильно пахнущих зверей, но теперь мамонты знали, что эти существа, как и белые волки, слуги смерти...
***
Елисей увидел выпавшие из ковчега тела и заверещал от ужаса.
Он налёг грудью на поручень, нажимая на него со всей силы и понимая, что если Сивицкий и Метлушко упадут на платформу подъёмника, ему не поздоровится. Инстинкт самосохранения заставил его думать с удвоенной скоростью. Елисей сообразил, что самое безопасное место - под поручнем в углу площадки, и тогда есть шанс, что падающие тела не свалятся ему на голову. Одновременно память услужливо подсунула видеосюжет про японца, который выбрасывал из самолета свой парашют, а затем выпрыгивал сам. Этот сумасшедший догонял свое снаряжение, надевал, а после дергал за кольцо и спокойно приземлялся на парашюте.
'...если бы выровнять скорости...' - пульсировала мысль в мозгу Прокопенко. Елисей, вереща от страха, повис под поручнем, вцепившись в него руками и, скрестив поверх поручня ноги, всей массой тела разогнал платформу, заставив скользить вниз быстрее.
Сивицкий в связке с Иоанной кувыркнулся в воздухе на двести семьдесят градусов и должен был упасть головой вниз, но Иоанна, привязанная к нему, соскользнула чуть ниже, подростков снова развернуло, и они теперь летели головой вверх, ногами вниз. Иоанна уставилась Диме в кадык, покрывшийся пупырышками, и не отводила взор. Дима заставил себя глянуть вниз, чувствуя, как сердце висит на одной тоненькой нити, а секунды свободного падения никак не кончаются, потому что платформа с Еликом сбежала из-под них.
Дима непроизвольно дёрнулся в воздухе, перегруппировался, и они с Иоанной встретили поверхность платформы одновременно боком, плечом, бедром... В следующее мгновение Дима осознал, что, падая, больно задел и толкнул висевшего на поручне Елисея, а конструкция поручней неожиданно раскрылась. Угловая стойка перешла из вертикального в горизонтальное положение и торчала наружу, Елисей оказался висящим на поручне в метре от края лифта, тело его расстелилось в воздухе - головой к ребятам, ногами прочь от платформы, а одежда, которую он не успел застегнуть, полощется во встречных потоках ветра, грозя сорвать Елисея и унести. Елик намертво вцепился в ограждение одной рукой, в глазах у него пульсировал смертный ужас.
Желудок у всех троих подкатил к горлу: платформа уже не опускалась - платформа падала.
- Рви сюда!!! - крикнул Дима Елисею.
Прокопенко рывком схватился за опору второй рукой и, послав ноги вперёд, в мгновение оказался рядом с Сивицким и Метлушко. Поручень вернулся в прежнее положение, заняв вертикальную позицию. Падение перешло в контролируемое движение, всё более замедляясь. Тела троих пассажиров, распластанных на платформе, прижало к поверхности.
Сивицкий раздышался, всхлипывая при каждом вдохе, и дрожащими руками нащупал нож на поясе под слоями плёнки, которой обмотался. Вынул нож из ножен и разрезал узел, связавший его и Иванку. Они вдвоём перевернулись на спину, приходя в себя.
Елисей, лежавший рядом, задел валявшуюся красную жилу. Иоанна охнула от боли. Дима перекатился и в ярости воткнул лезвие в платформу, целясь по пальцам Прокопенко, но тот успел отдёрнуть руку. В глазах Димы бушевали злые молнии. Прокопенко мелко дрожал всем телом, скулил и оправдывался. По его словам выходило, что перст божий, инстинкт самосохранения и особая миссия, оказывается, толкнули Елика запрыгнуть на платформу и отчалить вниз.
Сивицкий только шипел и плевался. Платформа неподвижно висела на высоте метров пятьсот от земли. Иоанна, подобрав высунувшиеся из-под одежды шнуры жизнесети, затолкала их за пояс, обняла руками колени, скрутилась в комок и прошептала:
- Дима, не трогай его. От страха и не такое сделаешь. Ты вот прыгнул вниз тоже от страха.
Дима внимательно заглянул Иоанне в лицо:
- Ты не жалеешь?
- И ещё прыгну! - она слабо улыбнулась и внезапно ткнулась лицом ему в грудь, в слои плёнки, служившие ему одеждой, и обмякла.
- Мы её теряем! Столько рисковали, и всё зря! - воскликнул Елисей.
-Заткнись, ты! - бросил Сивицкий, но это было уже слишком: Елик и так подкатил глаза и шлёпал губами, читая молитву. Когда он открыл глаза, то зажмурил их опять: Сивицкий зло смотрел на Прокопенко из-под широких бровей, в левой его руке угрожающе выставился нож. На правый кулак левша Сивицкий намотал шнурок с шеи Елисея.
Сивицкий сказал с нажимом:
-Дуем обратно, в ковчег.
- Не-не-не, - замотал головой Елик.
- Обратно! - грозно припечатал Дима. - Ты влез в программу, ты из неё и вылезешь. Ванятку в ковчег надо вернуть, срочно. Если Ванятка умрёт, я дал слово, что и я за ней - тоже. А где умирать - мне всё равно. Дед сказал, этот ковчег нас привёз, и он на нас заточен. Так что жмём вверх, Прокопенко.
-Что я слышу?! Ты помнишь мою фамилию? А то всё Елик да Елик...
- Елисей Прокопенко, будь мужиком. Прошу! Даже если ковчег уже заняли - давай устроим им тёмную. И сделаем это вместе, а?
- Ладно, ты меня убедил, кузнечик совсем как человечек... Я тоже устал сдыхать здесь раз за разом. Куда ни дёрнешься - не сожрут, так покусают, не покусают, так затопчут... Только не гони, дай подумать, а?
Они потянули поручни вверх.
- Ты ничего не чувствуешь? - осторожно поинтересовался Сивицкий, напрягаясь в усилии разогнать платформу и подозрительно оглядывая окрестности, едва различимые в рыхлых сумерках. Воздух пах чем-то знакомым, но трудноопределимым в их взвинченном состоянии.
Елисей кивнул:
- Или резко поменялась погода, или весна пришла раньше времени... как будто морозы кончились...
Их размышления прервал странный шум вверху. Вскоре они различили клёкот летящей в тёмном небе стаи птиц, поразились, не поверив своим ушам, и поняли, чем пахло: водой и сырой землёй, освободившейся от снега. И этот запах был пьянящим, как положено воздуху весны, но нервное напряжение мешало почувствовать его раньше.