«Вот я! Смотрите, я!»
И радуюсь, будто встретив старого друга.
Мы в школьной форме и говорим «сы-ы-ыр» – все, кроме маленькой Эйлин Эверест. Она будто знала, что у нее нет будущего, в которое можно заглянуть: в семь лет ее сбил трамвай на приморском бульваре в Лландидно. Я часто смотрю на Эйлин, томящуюся между деревяшкой и стеклом, следящую, как мы взрослеем без нее. Она всегда была не от мира сего – даже здесь стоит, будто чужая. В классе всегда есть ребенок, не похожий на других, маленькая душа, жмущаяся на краю спортплощадки, не зная, куда встать. Таких детей замечаешь за милю. Вот и Эйлин Эверест была такой, да к тому же еще и болезненной – плохо с дыханием. Поэтому ее и отправили в Лландидно – поправлять здоровье. Помню, мы стояли на лестнице у ратуши, прячась за пальто наших мам, беседовавших о том, что делать с Эйлин. Я хотела рассказать о городке Уитби и предложить: «Почему бы вам не поехать туда?», но промолчала. Никто никогда не заговаривал с Эйлин Эверест – с ней просто не общались, и все.
В тот день я видела ее в последний раз.
Рядом с фотографией стоит телефон, хотя я им не пользуюсь по многу недель. Если нужно дать кому-то мой номер, мне приходится искать клочок бумаги, где он записан.
«Все наши жильцы имеют доступ к телефону», – хвастается мисс Биссель, водя экскурсии по нашему комплексу. Сейчас у меня нет доступа к телефону. Ну, оттуда, где я лежу. Я никогда не пользовалась телефоном, даже когда у меня был к нему доступ, и мне все равно, что они навыдумывали!
«Если вы, Флоренс, и впредь будете пользоваться телефоном не по назначению, – объявила мисс Амброуз, – нам придется у вас его снять».
Ничего я не использую не по назначению! Я не вызывала такси. К чему мне полдюжины машин, да еще на разные адреса? За пиццу мисс Амброуз пришлось платить из собственных денег, потому что посыльный в красном фартуке не желал уходить. Я знаю – это Ронни, это он звонил со своим мягким, шепчущим голосом. Опять выдает себя за другого!
«И нечего на меня глядеть!» – отрезала я, но мисс Амброуз не сводила с меня глаз. Она смотрела только на меня, даже когда ее взгляд блуждал по комнате.
«Зачем совершать бессмысленные действия?» – удивлялась она.
Я сообщила мисс Амброуз, что в жизни не пробовала пиццы и не собираюсь начинать, но она не ответила. Проблема «Вишневого дерева» в том, что здесь порой о тебе забывают, а ты ждешь ответа.
Другой проблемой «Вишневого дерева» я считаю то, что здесь нет ни единого вишневого деревца. Я не раз заговаривала об этом с мисс Биссель, но она ничего не желает слушать.
«Одно-то где-нибудь точно есть», – отмахивается она. Но в том-то и дело, что вишнями здесь и не пахнет! Это просто название местности, как Вудлендс, Оук-корт, Пайн Лодж[9]. Городишки часто называют в честь деревьев, как и психиатрические лечебницы – дебри, полные забытых людей, ожидающих, когда же их отыщут. В последний раз, когда я говорила об этом с мисс Биссель, она сказала, что мы сами можем вырастить вишню и даже устроить торжественную церемонию посадки – пригласить какую-нибудь знаменитость подержать лопату, и тому подобное. Чепуха, конечно. Ничего из этого не выйдет. Нельзя же назвать какую-то вещь как заблагорассудится в расчете, что в это она и превратится! Всем понятно, что суть осталась прежней, но меняется отношение людей, а ведь в конечном счете только это и важно. В нынешнее время если что-то как-то называется, то необязательно это оно самое и есть.
Взять хоть общую гостиную: какая же это гостиная? Сейчас там яблоку негде упасть, но собрались-то не гости, а здешние жильцы! Расселись на диванах и переживают вместе с героями мыльной оперы. Кто-нибудь непременно потеряет пульт, и мисс Амброуз придется выйти из своей стеклянной башни и шарить между диванных подушек и за подлокотниками, пока тот не найдется. Постепенно все станут задремывать, разбредаться, затеют путаные споры о несуществующих вещах, и никто не заметит моего отсутствия, потому что я не бываю в общей гостиной.
Элси постоянно убеждает меня выходить к людям.
«Может, тебе даже понравится, если попробуешь!»
Элси всегда легко сходилась с людьми. Когда на фабрике появлялась новенькая, ее так и тянуло к Элси через весь цех, как железо к магниту. Я так не умею. Сами посудите, нельзя же надеть другое пальто и стать другим человеком! Я оставляла общение для Элси, довольствуясь объедками чужих разговоров. Проблема в том, что я так долго простояла с краю, что когда наконец уйду, вряд ли в целом мире это кто-нибудь заметит.
Искренне жалею, что у меня сейчас не включен газ.
Вторник. По вторникам у нас «Здоровые сердца». У Фитнес-Пита футболка с надписью «Просто сделай это» и талант растянуть час до бесконечности. Я незаметно ушла к себе в квартиру, прежде чем меня кто-нибудь хватится. От мыслей закладывало уши, и я не сразу обратила внимание, что мисс Амброуз повторяет мое имя и странной рысцой бежит за мной по дорожке.
– Я решила пропустить, – крикнула я ей. – Мне уже мало что дозволено делать, но пока я еще вправе что-нибудь пропустить!
– Флоренс, можно вас на два слова?
Я изменила выражение лица, прежде чем обернулась.
Мисс Амброуз наконец догнала меня.
– Давайте зайдем к вам, – она кивнула через двор. – И минуточку поболтаем.
– А давайте прямо сейчас и начнем, – предложила я. – И минуточка закончится, прежде чем мы дойдем до квартиры.
– Дело в том… – голос мисс Амброуз замедлился вместе с ее шагом, – что на вас поступила жалоба.
Я начала старательно разглядывать крыши. На водосточном желобе над общей гостиной сидела птица и следила за нами мраморными глазками. Черная, но не дрозд.
– Даже не то чтобы жалоба, собственно говоря… Скорее, замечание.
Птица была гораздо крупнее дрозда. И даже больше голубя. Она переступила лапками, устраиваясь поудобнее, прислушиваясь к нашему разговору и выбивая клювом дробь своего любопытства. Как же мы тебя назовем? Больше, Чем Голубь.
– Хотя замечание тоже не совсем верное слово… Озабоченность! Да, вот именно: некто выразил озабоченность. – Мисс Амброуз кивнула своему выбору.
Я нахмурилась, глядя на птицу:
– Какой конкретно некто?
Мисс Амброуз кашлянула:
– Хм, мистер Прайс, если честно.
– Мистер Прайс? – Птица сорвалась с крыши и улетела в небо. Я так и слышала птичий смех, раскатившийся по двору. – И что же озаботило мистера Прайса?
Я поднесла ключ к замочной скважине, надеясь, что мисс Амброуз не заметит, как у меня дрожит рука.
– Вообще-то вы, – ответила она.
– Я? – Я тщетно вспоминала, как должно выглядеть мое нормальное лицо. – Почему это я стала объектом его забот?
Мисс Амброуз вздрогнула, будто подвернув ногу.
– Он сказал, что вы за ним следите, Флоренс.
– Я много за чем слежу. – Ключ замер в воздухе. – За новостями, за прогнозом погоды, за тем, как мир живет.
– Это пожалуйста. – Мисс Амброуз сделала паузу, глядя на ключ. – Но не в бинокль же.
Ключ упал на пол.
– В бинокль?! Он сказал, что я слежу за ним в бинокль? У меня даже бинокля нет! Я понятия не имею, как обращаться с биноклем!
Мисс Амброуз улыбнулась мне, как собаке, не сумевшей поймать мячик.
– Может быть, войдем? – предложила она, кивая на входную дверь.
– В жизни не слышала подобной чепухи! – Я стягивала пальто и никак не могла с ним справиться.
Мисс Амброуз прошла в гостиную.
– Это клевета! – Я наконец освободилась от рукавов. – Я хочу поговорить с мисс Биссель. Позвоните и попросите ее к телефону!
Когда я вошла в комнату, мисс Амброуз стояла, не отпуская дверную ручку и слегка приоткрыв рот.
Я посмотрела, на что она уставилась.
Он лежал на подоконнике – ремешок свешивался до батареи. Рядом валялся коричневый кожаный футляр, по виду сшитый вручную. Лежала и маленькая тряпочка – наверное, протирать линзы.
Мисс Амброуз разжала губы, не сводя взгляда с бинокля:
– Давайте поставим чайник?
– Никто никого в «Зеленый берег» не отправляет, – заявил Джек.
Мы втроем сидели на скамейке и ломали головы, провожая взглядом листья, срывавшиеся с усталых ветвей. У наших ног лежало осеннее кладбище. Скамья тоже была ледяной, как надгробный камень: ранний мороз остудил доски, а сейчас холод выбрался из укрытия и проник в мои кости.
– За мной небось уже едут, приехали, наверное.
Паника медленно подкатывала к горлу.
Элси пыталась меня успокоить:
– Флоренс, ты никому не поможешь, доводя себя до такого состояния. Не забывай, у тебя испытательный срок.
– Я не совершала ничего плохого! – огрызнулась я.
Элси вздохнула:
– Это просто фигура речи.
– Ворона! – заорала я. Я понимала, что кричу, но иногда это со мной случается, прежде чем я успеваю сдержаться. – Это была ворона! Меня нельзя отправлять в «Зеленый берег», потому что я вспомнила – это ворона!
Джек повернул голову:
– О чем идет речь?
– Я не могла вспомнить, как называется та птица, а теперь вспомнила – ворона! Вон еще одна, смотрите!
– Какая разница, как она называется? Вот как бы вам самой хотелось ее назвать?
Я вгляделась в ворону:
– Черная и Не Голубь.
Элси приподняла брови.
– Ну и как, изменилась она после того, как вы дали ей имя? – спросил Джек.
Я покачала головой, глядя на Черную и Не Голубя.
– Вы по-прежнему ее видите, слышите, следите за ее полетом. Велика ли важность, если вы запамятовали название?
– Пожалуй, нет, – согласилась я.
– Тогда давайте вы присядете, и попытаемся решить нашу проблему.
Я и не сознавала, что успела вскочить.
Джек вздохнул. Дыхание вылетело изо рта, и по двору поплыли белые облачка мыслей.
– Мне кажется, вам стоит рассказать мне о Бэрил, – попросил он.
Они познакомились на танцах, Бэрил и Ронни.
Я никогда не умела начать историю, поэтому начала с танцев. Я рассказала Джеку, что ансамблю, который играл на той неделе, удалось воскресить музыку Эла Боулли и пустить эту энергию по залу и как все мы упоенно кружились по субботнему танцполу, пока не пришла старость и не усадила нас на стулья.