– Мы с Элси всегда танцевали друг с другом, – говорила я, – пока она не встретила своего Альберта.
– Кто такой Аль… – начал Джек.
– Любовь всей моей жизни, – ответила Элси, не дав ему закончить фразы.
– Молодой человек, который вскружил ей голову, – пояснила я. – Так было с большинством девушек.
– Но не с вами, Флоренс? – Джек немного подался вперед.
– Нет, со мной нет. – Прежде чем объяснить, я взглянула на Элси, ища ободрения или подтверждения, что моя память не приукрашивает прошлое. Элси до сих пор не забыла ни единой минуты. – А вот с Бэрил – да.
Когда кружишься в танце, вокруг точно выставка-реклама людей: начало и конец бесед, взгляды, летящие по залу. В тот вечер Бэрил стояла в дальнем углу, делая вид, что она не с нами и знать нас не знает. На танцы пришли и механики с фабрики – они стояли у дверей, толкаясь локтями, привлекая внимание. Даже Ронни Батлер, который терпеть не мог разговоры, прислонился к краю сцены и пожирал глазами зал. Всякий раз, как мы с Элси поворачивались, вокруг все успевало измениться – люди переходили с места на место, стаканы из рук в руки, но Ронни стоял как приклеенный. Некоторые от природы скорее зрители или наблюдатели: они всегда хоть на волосок, но в стороне, и лишний дюйм океаном пролегает между ними и остальными.
Начался новый танец. Бэрил то и дело мелькала в толпе. Я видела, как Ронни направился к ней. Она взглянула на него и затеребила короткие бусы. Дальше поворот, и я потеряла Бэрил из виду. Я вытягивала шею, силясь что-нибудь рассмотреть поверх голов, но Бэрил с Ронни исчезли. Я не догадывалась, что Элси тоже наблюдает за ними, пока она не призналась:
– Мы, конечно, вместе работаем, но мне никогда не нравился Ронни Батлер. Как думаешь, с Бэрил все будет нормально?
Мы прислонились к стене, чтобы отдышаться.
– Она же взрослая женщина… Конечно, с ней все будет нормально.
По-моему, Элси заволновалась не от моих слов, а от секундной заминки перед ответом.
– И как, все обошлось? – спросил Джек.
– В тот раз да. Но сперва-то у всех все бывает хорошо, правда?
Я поискала в памяти продолжение истории, но ничего не нашла.
Элси тронула меня за локоть:
– Ты всегда оставалась у нас ночевать с субботы на воскресенье, Флоренс. Давай-ка вспоминай. Раз уж взялась сама рассказывать, то не перевирай.
В воскресенье Бэрил спустилась к завтраку с опозданием, а за столом вела себя очень резко и взвинченно, воюя со своей тарелкой каши, чайником и всем, что попадалось под руку.
– Что это ты разошлась? – Гвен пошуровала кочергой в очаге, и огонь ответил густыми клубами дыма.
Бэрил энергично замахала руками:
– Ну почему нельзя сначала открыть заднюю дверь?
– Камин чинить пора… Тут такие песни и пляски начнутся, если огонь погаснет!
– А что, она проснулась? – Бэрил перестала отмахиваться от дыма и посмотрела на потолок. Мы все подняли головы.
– Еще нет, – сделала я вывод. – Ты вчера хорошо повеселилась?
Под моим вопросом крылся еще один: «У вас все серьезно?»
Бэрил меня поняла.
– Мы видели, как ты говорила с Ронни Батлером, – сказала Элси.
Гвен замерла с кочергой в руке и обернулась к нам.
– С кем хочу, с тем и разговариваю, – огрызнулась Бэрил, ни к кому в особенности не обращаясь.
– Флоренс считает, он скверный человек. – Элси поглядела на меня через стол. – Он ей не нравится.
Бэрил через силу отправила в рот ложку овсянки и уставилась на меня:
– Флоренс никто не нравится. По-моему, она даже себя недолюбливает.
На той же неделе Бэрил привела Ронни в дом знакомиться, демонстрируя его как свое достижение. Для трофея он был молчалив: выдул целый чайник чая, не произнеся ни единого слова. Зато Бэрил говорила за двоих. Она задавала Ронни вопрос и сама же отвечала через секунду, чтобы кавалер не утруждался. А он только кивал в качестве подтверждения.
Даже мать девочек попыталась втянуть его в разговор.
– А вы знали моего Чарли? – спросила она.
Ронни откинулся на спинку стула и покачал головой.
– Он будет рад-радешенек узнать, что Бэрил нашла себе молодого человека.
Ронни взглянул на каминную полку.
Мать потянулась за чайником.
– Сейчас его нет, он в отъезде по государственным делам. – Она поднялась из-за стола и встала так, чтобы закрыть от Ронни телеграмму. – Но он скоро вернется, со дня на день ждем.
Она ушла на кухню, и мы проводили ее взглядом. Ронни еще пуще развалился на стуле.
– У нее не все дома, что ли, у мамы твоей? – поинтересовался он.
– Он просто скромный, – говорила потом Бэрил, убирая со стола. – Вы его полюбите, когда получше узнаете.
У нас с Элси не было ни малейшего желания узнавать его сколько-нибудь ближе, но выбора он нам не оставил. Всякий раз, приходя с визитом, Ронни безмолвно ходил по дому. Он смотрел за всеми поверх края газеты и жирел на чужой пище. Однажды мы застали его на кухне – он сидел, задрав ноги на стол, пачкая ботинками льняную скатерть. Не успела Элси ничего сказать, как он снял ноги – медленно, тихо – и сбросил ботинки, которые пролетели через полкухни.
– Ждете не дождетесь, когда вернется ваш папаша, чтобы увидеть на столе ноги другого мужика? – Он постучал пальцем по виску и засмеялся.
Мы с Элси поглядели на телеграмму на каминной полке, и на секунду я увидела ситуацию глазами ее матери.
Вскоре мы перестали спускаться вниз, если Ронни был в доме, сидели в комнате Элси и прислушивались. Ронни прорывало на разговорчивость, когда он оставался наедине с Бэрил: целая армия слов поднималась сквозь половицы. Он придирался к тому, что она надела или сказала, к любой мелочи, которая, как он решил, целый день действовала ему на нервы. Голос Бэрил танцевал где-то с краешку, но Ронни то и дело вскидывался, и Бэрил тут же умолкала.
Однажды утром она спустилась к завтраку с синяком под глазом.
Все суетились вокруг нее – щупали, допытывались и только что не ломом пытались снять крышку ее молчания. Но Бэрил сказала только:
– Я споткнулась и упала.
И она, болтушка, вообще не закрывавшая рта, перестала говорить.
Все время, пока я говорила, Джек смотрел в одну точку на земле. Я не знаю, сколько печалей он повидал в своей жизни, однако в его глазах нашлось место и для новой.
– От него и у их матери состояние ухудшилось, – добавила я, взглянув на Элси. – Он разжигал ее страхи. Болтал, что правительство подслушивает граждан, и подзуживал ее оборвать обои и поискать микрофон. Однажды я застала, как он ей указывал, какие стены она еще не проверила.
Отыскав нить этой истории, я вспомнила, что случаев было куда больше, и начала разматывать клубок. Ронни бил Бэрил постоянно. Это вошло у него в привычку, и, как часто бывает с привычками, Бэрил в конце концов смирилась. Она почти каждый день приходила с синяком под глазом или рассеченной губой и прикрывала лицо рукавом, словно желая сделаться невидимой.
На фабрике многие женщины являлись на работу в таком же виде – никто об этом и не задумывался всерьез. Синяки из черных становились фиолетовыми, потом выцветали до зеленого и желтого, и ни слова не было сказано. Это было как надеть другую косынку или новые перчатки. Но рано или поздно наступало очередное утро, когда мужчина утверждался в своем праве собственности, и синяки снова становились черными.
Побои были не самым худшим. Хуже всего было ждать, когда это произойдет.
Поговорить с Бэрил пробовали все, даже Дот приезжала на день и всячески убеждала сестру. Но любовь, как бумажный самолетик, летит, куда ей хочется. Я уже убедилась, что она приземляется в самые невероятные места, а потом остается лишь нести это бремя остаток жизни.
Это продолжалось много месяцев. И никто не мог это остановить.
Пыталась даже мать – женщина, чей мир сузился до границ ее пухового одеяла. Однажды Ронни вошел в дом с сигаретой, картинно свисавшей с нижней губы. Мать Элси взяла подставку для писем и с размаху ударила его по лицу. Смятая телеграмма слетела на пол.
– Ее запереть надо, мать вашу, – бросил потом Ронни, вытирая кровь с разбитых губ. – Ей место в дурдоме. Помяните мое слово, я на нее заявление напишу.
– Ты не посмеешь. – Элси побледнела, а он только ухмыльнулся ей в лицо.
Кровь не унималась. В углу рта на клочке кожи висел вывернутый кусочек мяса.
– Ему в больницу надо, – сказала я. – Рентген сделать и швы наложить.
Было слышно, как тиканье часов съедает секунды.
– Мой отец его отвезет, – добавила я.
После возвращения папа назвал Ронни «весьма оригинальным молодым человеком» – единственный случай, когда отец вплотную приблизился к прямой критике.
Ронни потерял зуб и приобрел шрам в углу рта, исчезавший всякий раз, как он ухмылялся.
Джек по-прежнему смотрел в землю.
Я начала складывать газету, оставленную кем-то на скамейке, потому что у меня вдруг оказалось очень много энергии и было некуда ее направить.
– Мы не сидели сложа руки, Флоренс, – вдруг заговорила Элси. – Мы пытались помочь, но она ничего не желала слушать.
Я сворачивала газету первой полосой то наружу, то вовнутрь, стараясь понять собственные мысли.
– Значит, надо было сделать больше и остановить его.
– Не твоим делом было его останавливать, – возразила Элси.
– Если что-то расстраивает тебя, это расстраивает и меня! Даже Бэрил. Я была частью вашей нотной клавиатуры, F, помнишь?
Кажется, я снова перешла на крик: Джек и Элси озирались, не слышит ли кто.
– Того вечера не должно было быть! Нельзя было этого допускать! – Во дворе стало тесно от моего голоса.
– Какого вечера? – спросил Джек. – Что случилось?
Мои руки замерли, перестав сворачивать газету.
Это было как доставать что-то, закатившееся под диван: кончиками пальцев задеваешь, но схватить не можешь.
Я смотрела на Джека.
– Не помню, – прошептала я. – Забыла.
Я повернулась к Элси. Она смотрела на меня.