ой Татке, слегка ревнуя её к родителям. Потом начинает трогательно её опекать. Рисует вымышленные географические карты, предваряя долгосрочный интерес к творчеству Толкина. Приобретает новых друзей. Увлекается Цоем и Брюсом Ли, переводя себя на жёсткий режим возрастающих физических нагрузок. Влюбляется в зеленоглазую Ольгу, игнорируя заинтересованные взгляды других одноклассниц. Приглашает её в Германию, защищая от проявлений материнской ревности. Расстаётся с нею, ощущая ответственность за принятое решение, которое не позволяет ему поступить эгоистично и мелко. Признаёт экономику основным родом своей деятельности. Пробует силы на фирме Гены Венгерова и отвергает лестное предложение «Немецкой волны» самостоятельно вести экономическую передачу, изучает искусство менеджмента, возвращается в Москву, приобретает авторитет и опыт в избранной профессии. Находит женщину своей мечты — Танечку Антипенко. Трогательно заботится о сестре, родителях, неизлечимо больном друге и, конечно же, о своей Танечке. Господь награждает их бесподобными, всеми нами любимыми двойняшками — Гришушкой и Федюшкой. И я становлюсь счастливым дедушкой ГриФедов. Вспоминая добрые слова, сказанные о сыне нашими родителями, школьными учителями, друзьями и знакомыми, я мог бы счастлив быть одним только этим. Но самые дорогие образы хранятся за потайной дверкой нашей памяти. Астраханские плавни. Рыбалка в начале мая. Иван подарил мне эти дни ко дню рождения, купив путёвку. Мы отчаливаем от домика рыбака, он сидит на корме, подняв капюшон, и слегка морщится от холодного ветра. Ему сейчас не очень уютно. А меня переполняет волна тёплой радости от сознания близости с родным существом, и я понимаю, что это непередаваемое ощущение буду помнить до конца своих дней. Но случается, в качестве особой милости Господь дарует нам под занавес скитаний по жизни Откровения. Первое я испытал в конце 90-х, когда вторая папина жена Ольга Александровна дала почитать мне открытку: он поздравлял её с днём рождения. Это были белые стихи. В своём отце я всегда ценил качества, которых не хватало мне самому, и, прочитав открытку, испытал щемящее ощущение большой потери и большой радости. Гордясь мужеством, находчивостью, способностями, твёрдостью характера и добротой отца, я слишком поздно разглядел в нём поэтическую душу. Второе Откровение согрело меня столь же радостным открытием, когда я прочитал первый художественный перевод, выполненный моим сыном. «Властелин колец» Толкина. Любимый сын превзошёл меня, поразив не только глубоким проникновением в философскую мифологию Толкина, но и бережным отношением к многоплановой структуре этого ажурного поэтического творения, умением адекватно передать его стиль и образность. Начав переводить Толкина как увлечённый любитель, он совершенствовался с каждой строчкой и завершил перевод как одухотворённый профессионал. Стихи Толкина он перевёл намного лучше меня и, уверен, намного лучше других.
Танненбуш или Танин Буш, как окрестил его мой остроумный свояк Володя Павшук. Утопающая в зелени северная окраина Бонна: общежития студентов, многоквартирные дома для политических беженцев и переселенцев; арабы, турки, много русских. На Кронштадтской, в доме 25 — социальная квартира, долговременное пристанище нашей бесценной Татки. Комната-спальня и гостиная-кухня, тоже вполне пригодная для ночлега. Талантами нашей дочери, её чуткостью и умением создавать уют скромное жилище с преобладающей функцией персонального общежития превратилось в гостеприимный сераль, располагавший к доверительности и задушевности. Двери открыты для друзей и близких, а для нас с женой он всегда был полноправной частью Отчего дома. В нём перебывало не меньше гостей, чем на Вулканштрассе. Отправляясь путешествовать по Германии «на перекладных», останавливались в нём наши друзья и родственники. Заглядывали ан огонёк Ира и Володя Мамакины, жившие в соседней гостинице. Приезжали из Дюссельдорфа на чай Аветисяны, а из Москвы наши сваты Валентина Павловна и Александр Григорьевич Антипенки. Унаследовав от матери любовь к чистоте и порядку, от бабушек — добросердечие и кулинарные способности, от дедушек — трудолюбие и обострённое понимание справедливости, хозяйка Буша многие из этих качество довела до совершенства: с изяществом и лёгкостью, которые только угадывались в ней в раннем детстве. И столь же рано в ней проявилась способность улавливать самые незначительные признаки душевного дискомфорта. Ребёнком она с горячим обожанием смотрела на брата, когда он хмурился, будучи чем-то разочарован. Предупреждая возможную вспышку отрицательных эмоций с моей стороны или со стороны жены, брала нас за руки и притягивала к себе, чтобы «помирить». Повзрослев, пережив первые глубокие личные разочарования, столкнувшись с несправедливостью и ложью, не очерствела душой, не потеряла душевной чуткости. Готовясь к трудовой деятельности, выбрала профессию юриста, позволявшую максимально использовать свои способности, черты характера и природные склонности. Лишь в редкие минуты вспыльчивости проявятся иной раз её недовольство или обида. И острой болью пронзает меня порой предположение, что я когда-либо, проявлением эгоизма, несдержанности или раздражения мог обидеть свою дочь. Но зато сколько раз меня переполняло ощущение безграничного счастья, когда я слышал даже от малознакомых людей добрые слова о нашей Татке. Счастливый момент я пережил в концертном зале «Бетховенхалле» на «Волшебной флейте», которую привезла в Бонн труппа Венской оперы. Татка сделала нам с женой подарок на Рождество. Я наслаждался Моцартом и любовался дочерью. И мне часто приходилось снимать очки, чтобы костяшками пальцев тереть уголки глаз, которые в тот вечер почему-то особенно часто пощипывало. А годы спустя повторилось божественное чудо: в роддоме на Венусберге появился мой третий внук, всеобщий любимец, солнечный малыш — Таткин Пашка-Павлушка. И родилась новая семейная традиция: я читаю ему на ночь по скайпу русские сказки и другие детские книжки, где бы в это время мы ни находились.
Возможно, у меня сложились бы иные представления об ответственности отцовства, если бы не пример собственного отца, любовь которого я ощутил с первого мгновения жизни. Зрительные образы сохранились, конечно, более поздние. В послевоенные годы я редко видел отца из-за частых служебных командировок, но тем больше ценил общение с ним. Он поощрял мои увлечения, чужими авторитетами как воспитательной мерой не пользовался, но за шалости наказывал, ставя на полчаса в угол, хотя в детстве сам проказничал не меньше. А наказывать меня было за что. Однажды я изрезал трофейной опасной бритвой дубовый буфет, чтобы проверить его на прочность. В другой раз собрал все имевшиеся в доме часы, отнёс их в ванную и залил водой (будут ходить или нет?). А когда изобретал асфальтовую машину, «заасфальтировал» обеденный стол толстым слоем чёрного гуталина. При каждом удобном случае притаскивал в дом какую-либо живность. В ванной долго жили гусыня и карпы, в кухне — ёжик, ночью забравшийся к папе в сапог, из-за чего он чуть не опоздал на работу. Чижи, полученные от старьевщика в обмен на стеклотару, летали по квартире из-за отсутствия клетки, а привезённые из пионерлагеря тритоны обитали в банке до тех пор, пока я не придумал для них «аквариум»: заполнил водой пространство между оконными рамами. Слава Богу, почти вся вода вылилась не в квартиру, а на улицу через дырку от сучка. Через неё же вылезли тритоны, которых я долго ловил в луже на тротуаре. В школе шалости стали коллективными, что немудрено: наша замечательная школа, где учились достойные люди, по поведению числилась на последнем месте в районе. Ордынская шпана тоже хотела учиться. Когда я принёс из дому куриную лапу, привязав к сухожилию суровую нитку, ребята были в восторге: стоило дёрнуть нитку, и лапа «распускала когти». Ей быстро нашли применение. Поставили стул на учительский стол, и самый рослый из нас прикрепил лапу к проводу под лампочкой. Нитка шла под косым углом к потолку, вошедшая географичка её не сразу заметила, а мы стали за неё дёргать. Класс потрясали взрывы хохота, учительница не могла понять, в чём дело. А когда поняла, меня повели к директору. После летних каникул у нас появился высокий переросток Сашка Уманский, только что отбывший срок в детской колонии. Мне он импонировал остроумием и тем, что заступался за слабых. Сашка нередко садился сзади меня списывать сочинения, но однажды остался там и на географию. После возни на перемене кто-то сдвинул мне парту, и лежавший на ней учебник географии стал съезжать. Поправив его в очередной раз, я с досадой воскликнул: «Опять сползает!» Сашка тихо и внушительно произнёс: «Больше сползать не будет!» Раздался глухой удар: «Географию» пригвоздила к парте самодельная финка. А Уманский до ушей улыбался, довольный удачной шуткой. Но не только он носил в школу такие предметы. Убеждён, что у человека, не прошедшего через ответственность за детские шалости, не сложится необходимая профессиональная ответственность. Друзей у родителей было много, гости к нам приходили частенько, и папа варил глинтвейн из разливного вина, но себе излишеств не позволял, успешно пряча или унося свою рюмку. А если её находили, отшучивался. После выхода в отставку и развода родителей мы стали видеться с отцом реже. Но тем более задушевным и тесным стало наше общение, когда он встретил Ольгу Александровну и переехал с нею под Калугу, в Корекозево. Она заменила бабушку нашим детям, и этот новый очаг долгие годы согревал нас и наших друзей.
Чувство локтя и ощущения спины. Экстрасенсы и интуиция. Прожекты и прожектёры. Из скупых папиных рассказов о войне тяжёлыми сценами запомнились три случая. Берег Волги. Ефрейтор из папиной части по ночам удил рыбу и приносил её голодавшим товарищам. Делать это днём категорически запрещалось. На беду, засиделся он до утра, когда часть инспектировал Чуйков, застреливший ефрейтора на месте, в спину, за нарушение приказа. А папу многократно спасали от верной гибели его хладнокровие и находчивость. Когда немецкие миномёты уничтожили запасы телефонного кабеля, отцу приказали любым путём доставить катушку с другого берега Волги. Он переплыл ночью реку, явился к начальнику штаба, предъявил приказ, тот сказал: «Я не кудесник, у меня запасных катушек нет!» Отец вытащил пистолет, положил перед собой и сказал: «Вернусь без кабеля, мне — расстрел. Так что сам понимаешь, терять мне нечего!» Кабель принесли, задание он выполнил. В другой раз нужно было срочно выехать днём на «козлике» в соседнюю часть, а большой участок дороги просматривался немцами. Они открывали миномётный огонь по единственному солдату. Папа сказал водителю, который был его тёзкой: «Выедем на открытое пространство, жми что есть сил, а возле того холмика резко остановись». Так и сделали. Миномёты молчали. Но зато вылетел «мессер» и стал делать петлю, чтобы расстрелять их в упор. Папа сказал: «Ну, Вася, поезжай спокойно, но, когда я скажу — гони, как угорелый». Папа уже видел лицо пилота, рука которого потянулась к гашетке. Рывок, и пули прошили дорогу позади машины. В следующий раз они резко затормозили раньше выстрела. Папа почувствовал, что шофёр в буквальном смысле наложил в штаны, и сам сел за руль, сказав: «Он разгадал наши хитрости и те