рович, приезжая в Германию, останавливался у нас дома на Оскар-Йегерштрассе с женой Бибисой. И однажды, (трудясь над переводами вагантов) спросил: «Женя, а нет ли поблизости этнографического музея? Интересно бы сходить». Я начитался соответствующей литературы, чтобы не ударить в грязь лицом, и принялся последовательно излагать усвоенное, едва мы вошли в музей. Гинзбург слушал рассеянно. Но, увидев посреди зала конного рыцаря в полном боевом снаряжении, необычайно взбодрился, устремился к нему и, указывая куда-то за каблук железного сапога, громко вопросил: «Что это? Как называется?» Я объяснил, стараясь как можно точнее соответствовать толковому словарю. И тогда он удовлетворённо сказал: «Ну, всё! Пойдём!» Нужная деталь была найдена. В другой раз, когда я вёз его на машине в Кёльн из Мюнхена, где он вдохновлялся, работая над «Потусторонними встречами», он что-то рассказывал, но вдруг воскликнул: «Давайте-ка сюда заедем!» Его привлёк синий дорожный указатель — «Гинцберг». Так назывался баварский городок рядом с автобаном. Достопримечательностей в нём мы не нашли, улицы к шести часам вечера опустели, но Лев Владимирович заметил магазин мужской одежды и решительно направился к нему. На звон колокольчика вышел сонный хозяин: «Господа что-то желают?» Покупатель устремил на него гипнотический взгляд и внушительно произнёс: «Я — Гинзбург». Это не произвело эффекта. Он повторил ещё значительнее: «Я — Гинзбург». «Ну и что?» «Ваш город носит моё имя, и вы должны продать мне со скидкой этот шарф». Не оценив юмора, хозяин пожал плечами: «Сожалею». Гинзбург признал поражение: «Уходим». Ему действительно нужен был шарф. На следующий день он улетал в Москву и за ужином в общих чертах посвятил меня в некоторые события, связанные с выпуском диcсидентского альманаха «Метрополь». Руководство СП тогда попросило его и Фазиля Искандера об оказании компромиссных услуг. Гинзбург был сильно озабочен судьбами участников проекта, но чем всё закончилось, я в то время так и не узнал.
3 июня 1979 г. Первый заместитель Председателя Правления АПН П. А. Наумов Е. В. Бовкуну (телеграмма): «Женя! Пока неофициально сообщаю Вам о необходимости поехать в Вену для освещения советско-американской встречи в верхах (Брежнев-Картер), после завершения которой там состоится подписание Договора ОСВ-2. Решение Правления и просьбу об аккредитации получите на днях. Встреча состоится во дворце Хофбург с 15 по 18 июня, но пресс-центр откроется в 9 часов утра в среду 13 июня и будет работать круглосуточно — по 18 июня, включительно. Генрих Боровик и я вместе с коллегами из разных газет прибываем в Вену накануне самолётом. Оттачивайте перо. Хорошо отоспитесь: путь на машине не близкий. До встречи — П. Наумов».
Картер и Брежнев. На предстоявшую встречу Брежнева и Картера я отправился 12 июня в полдень на редакционном «мерседесе» с большой опаской. На такие расстояния ездить мне ещё не приходилось. К вечеру добрался до Розенхайма, заночевал в 15 километрах от автобана. Это был тихий уголок Баварии, деревенскую церквушку венчала луковка, совсем как в Закарпатье. До границы рукой подать. Хозяйка проявила ко мне исключительное радушие и не скрывала удивления: советского журналиста она видела впервые. Та же ситуация повторилась часом позже. Двое пограничников — подтянутый и деловой, стройный немец в идеально сидевшем мундире и щеголеватый австриец с холеными усиками, как у поручика Лукаша, в фуражке набекрень — долго расспрашивали меня, кто я и откуда и зачем еду в Австрию. Я показал телеграмму из Москвы, переведённую на немецкий для ведомства печати ФРГ, но они взглянули на неё только мельком. Оба явно скучали, движения через границу не было, поэтому наша беседа длилась минут 40. Затем меня церемонно усадили в машину, пожелав счастливого пути. Самое интересное, что в паспорт они даже не заглянули. По дороге я слушал радио. В 10-часовом выпуске сообщили: из Москвы в Вену вылетает необычайно представительная делегация. И вот Вена. Дворец Хофбург. Белые комнаты с золотыми вензелями. Тронное кресло. Шкатулка. Розовая комната. Розы в виньетках на стенах и под потолком. Вице-президент канцелярии знакомит журналистов с процедурой встречи. Картер войдёт и остановится. За ним появится Брежнев, а посол выйдет. Несколько минут бесед. Затем главы делегаций направятся в комнату федерального президента. 16 июня всё так и было. Не предусмотрели только заключительный эпизод общения двух гигантов политической мысли. Американский коллега, проинформированный заранее о ключевых деталях, шепнул мне на ухо: «Не пропусти самое интересное и приготовь камеру. Картер поцелуется напоследок с Брежневым». Но вышло иначе. Президент США, видимо, никак не мог решиться на дружеское объятие с генсеком, и западные журналисты начали нервничать. Он как будто бы слегка подался в сторону собеседника, и тогда неожиданно для всех Брежнев сам ринулся к нему обниматься. Смачный поцелуй взасос. Картер оторопел и под натиском любвеобильного колосса начал тихо заваливаться набок. Они рухнули бы на сцену, если бы не телохранители. Защёлкали затворы и завспыхивали блицы западных журналистов. Советские же фотокорреспонденты, словно по команде, стыдливо отвели объективы в сторону. А у меня фотоаппарата не было. В тот же день вечером австрийские власти дали представление для прессы в испанской школе верховой езды. Пегие кобылы на манеже двигались под звуки вальсов, демонстрируя танец суставов. Белые рысаки с изяществом выделывали сложные «па». 17-го днём экскурсия по городу, а вечером всех журналистов — аккредитованных в Германии и Австрии и прибывших из Москвы — повезли на виноградники, где уже были накрыты столы, ломившиеся от деликатесов местной кухни. Московские коллеги могли гулять до утра, но Карену Карагезьяну, Володе Михайлову и другим «немцам», включая меня, пора было подумать о возвращении в Бонн и Кёльн. В принципе должен был ехать на две недели в ФРГ и прилетевший из Москвы Юлиан Семёнов. Но ему очень уж не хотелось упустить роскошную халяву, и он обратился к дуайену — Наумову, возглавлявшему группу советских журналистов: «Павел Алексеевич, можно я поеду с вами, чтобы немого пожрать? Голоден — как собака. А после двину в сторону границы, съеду на обочину и посплю за рулём часок — другой». В этот момент он, вероятно вживался в образ Штирлица. Позже, находясь в Бонне, куда он попал впервые, Юлиан попросил меня «показать ему окрестности». Потом приезжал в Бонн корреспондентом «Литературной газеты», но пробыл недолго, уступив место племяннику главного редактора «Литературки» А. Чаковского Толе Френкину. Должность собкора «Литгазеты» считалась номенклатурной. «Если мы не хотим, чтобы корабль разрядки дал течь, его нужно как следует просмолить», — писала либеральная немецкая газета. У меня создалось впечатление, что лидеры сверхдержав в Москве и Вашингтоне сознательно стремились к тому, чтобы разряда больше продолжалась на словах. Противостояние армий Варшавского договора и НАТО на границе двух Германий казалось вечным.
4 сентября 1979 г. Юрий Бовкун Евгению Бовкуну: Здорово, братан! Живу в Вюнсдорфе, в 36 км. от Берлина. Работаю переводчиком в прокуратуре ГСВГ. Жилищные условия неважные — обитаем в бывших гитлеровских казармах, если не в кайзеровских. Комната отдельная, но с тонкой перегородкой, слышно всё. На весь коридор по одному туалету для мужчин и женщин. Горячая вода два раза в неделю, один кран в общем умывальнике и общий душ. Готовлю на электроплитке, в комнате. Получаю 520 марок. Почти всё уходит на питание, много соблазнов после Союза. Снабжение в Вюнсдорфе, правда, лучше, чем у немцев. Скучаю по дому, родным и друзьям. Досуг примитивный: кино, концерты, библиотека в Доме офицеров. Телевизора нет. Языковой практики мало. В основном, работа письменная. Если будешь писать, будь аккуратнее: письма проверяются. Это тоже угнетает. На скорую встречу не надеюсь. Юра.
Юра, Юрка, Юрочка. Известие о рождении брата я встретил восторженно. Историй про аиста и капусту мне никто не рассказывал, хозяйка дома в Теньках прямо сказала: «Твоя мама родила ребёночка, который был у неё в животике. Скоро его принесут. Не обижай его!» Увидев братика, я поразился, что он такой маленький. Остальное же помню смутно. Застряли в памяти отдельные сцены. Угол избы, превращённый в «детскую», истошный крик новорожденного и большой чемодан, приспособленный вместо коляски. По словам мамы, я тут же в него залез и заснул в обнимку с братиком, а когда проснулся, потребовал, чтобы его назвали Юрочкой в честь двоюродного брата. Он часто кричал по ночам и плакал, потому что у мамы не хватало молока. С питанием у всех были проблемы. Хорошо ещё, что обожавшая меня соседка давала нам мёд, хозяйка — молоко и картошку. Папа регулярно отправлял нам посылки. Доходили не все. В некоторых мы обнаруживали битое стекло и куски кирпичей. Но всё же изредка нам доставались сахар или банки с вареньем из моркови, которую я с тех пор возненавидел. По рассказам мамы, я как-то умудрился достать и съесть за один присест месячную норму сахара, хранившегося в кульке под потолком — от тараканов. Она долго трясла меня за плечи, приговаривая: «Что ты наделал?» Так она наказывала меня за проделки. Юрочка всем навился. Идеальной формы голова, огромные карие глаза, чуть припухлые губы и подкупающая улыбка. Он был непосредственным, охотно ко всем шёл, со всеми заговаривал и отличался рассудительностью. Как-то ночью (Юрка перешёл тогда во второй класс) мы с мамой проснулись от шума в кухне и, поспешив туда, увидели такую картину: Юрка старательно наполнял холодной водой коричневую грелку. «Что ты делаешь?» — «Мне жарко». Прижав холодную грелку к животу, он с серьёзным видом отправился досыпать. Жившие на Старом Арбате наши друзья Голубовские — Зинаида Францевна и её дети Карлуша и Аля — в нём души на чаяли. А тётя Надя (Надежда Францевна) влюблённая в папу, утверждала, что он похож на него. Мама, очевидно, ревновала папу к тёте Наде, потому что испортила ножницами фотографию, где тётя Надя стояла рядом с сидящим папой, положив ему руку на плечо. У Юрочки нашли абсолютный слух и приняли в музыкальную школу по классу скрипки. Он быстро научился владеть кистью руки, освоил несколько мелодий, но ленился играть гаммы. Преподавательница сольфеджио (мать дирижёра Кирилла Кондрашина) говорила ему в моём присутствии: «Юра, у вас большие способности, вы в тысячу раз талантливее Яши (мальчика из той же группы), но он станет музыкантом, а вы — нет, вам не хватает прилежания, усидчивости». Родители купили подержанный рояль-прямострунку, занимавший вместе с печкой половину комнаты, но это не прибавило энтузиазма и тщеславия моему брату. По характеру он был восторженным, увлекающимся. Однажды на автобусной остановке (я вёз его в детский сад, находившийся между кинотеатром «Ударник» и «Домом на набережной») он дёрнул меня за рукав и громко зашептал, сияя от восхищения и указывая пальцем на симпатичную рыжую женщину: «Смотри, у тёти волосы золотые!» Стать выдающимся за счёт упорства он не собирался: в музыкалку ходить перестал, обычную школу бросил после 8-го класса, чтобы зарабатывать деньги. Мы с мамой так на него наседали что через два года он всё же решил получить аттестат. Поступил на вечерний факультет Иняза, но т