оже прервал учёбу. Стоило большого терпения убедить его завершить образование. Восстановиться в институте помог друг Карена Коля Широков, ставший к тому времени деканом вечернего факультета. Юрка получил, наконец, долгожданный диплом. Без него он не смог бы поехать переводчиком в Восточную Германию. У него были способности к языкам. В детстве, когда мы отдыхали на Украине, под Каменец-Подольском, он быстро освоил «мову», общаясь с продавцами на рынке и выручая нас с мамой. По-немецки выучился говорить без акцента, что по тем временам было редкостью. Ко всему прочему великолепно подражал голосам актёров и политиков. Политикой он, как и я, не интересовался, в комсомол не вступил, и с поездкой в Германию возникли трудности. Уладила их Люба, первая жена, помогла завербоваться через военкомат вольнонаёмным в ЗГВ. По контракту он должен был пробыть в Вюнсдорфе три года, но уехал, отработав пол срока. Причиной стал его независимый характер. Будучи беспартийным и считая себя вправе не во всём подчиняться воинской дисциплине, во время выборов в Верховный Совет СССР не пошёл голосовать, поскольку и в Москве не ходил на избирательные участки. Сидел и слушал музыку, а когда в дверь постучался агитатор, сказал, что плохо себя чувствует. Тогда постучали, вернее, «настучали» в другую дверь. Пришлось вернуться досрочно. Талант вдохновенного кулинара, проявившийся с детских лет, когда он помогал маме на кухне, позволял нам и нашим друзьям чревоугодничать. Он великолепно готовил, превзойдя этим умением маму, которая тоже была неплохой кулинаркой. Кое-чему научился у него и я, но достичь равного совершенства в приготовлении различных блюд не смог бы. Два или три лета Юрка работал шеф-поваром в пионерском лагере, и его звали куда-то в этом качестве на постоянную работу. Помешала страсть к перемене мест. В отношениях с людьми он был очень добрым, но вспыльчивым (в маму), и эта черта создавала порой необратимые конфликтные ситуации. В Стендале, где наши специалисты строили АЭС, у него возник разлад с родителями второй жены — Гали, приехавшими погостить. Познакомившись с одним из строителей, прошедшим чистилище «Афгана», и крепко с ним выпив, он привёл его домой, усадил за стол и потребовал: «Мы все должны встать перед ним на колени: этот человек рисковал ради нас своей жизнью» и первым это сделал. Тесть, ветеран Великой Отечественной нашёл сцену нелепой и участвовать в ней не захотел. Вскоре после этого Юрка и Галя разошлись. За время двух командировок в Германию (от АПН и от «Известий») мне удалось повидаться с братом. Подъезжая к Вюнсдорфу на «мерседесе» с западным номером, я остановился у железнодорожного переезда и минут пятнадцать ожидал, когда поднимут шлагбаум. К машине подошёл пожилой немец и тихо сказал: «Будьте осторожнее, рядом — русские». Он принял меня за гостя из ФРГ. У меня не хватило духу признаться, что я — русский. По красноречивым взглядам местных жителей я оценил их отношение к советским войскам и к западным братьям. Позже восточные немцы мне сами об этом рассказывали. В контакты с освободителями они почти не вступали, видели их на военных парадах, да в магазинах. Посетители же с Запада были для них редкими птицами, залетавшими из богатого соседнего сада в тесный закрытый вольер. Умер Юра 10 июля 92-го при странных обстоятельствах. Дверь квартиры, где он жил один, взломали через несколько дней, потому что выла его собака Ральф. Он лежал на диване перед включённом телевизором, а на кухне стояла на плите сковородка с жареными грибами. Отравление, инфаркт, инсульт или постороннее вмешательство? Диагноза не было, потому что не было вскрытия. А я прилетел из Германии только 18-го. Что случилось с тобой, мой любимы брат Юрка, Юра, Юрочка? Почему меня не было рядом в последние дни твоей жизни?
В полдень, у ратуши. Исповеди на стенах подвала. В конце 70-х я возвращался из первой длительной командировки в Германию, основательно исколесив её и увидев те разнообразные ландшафты, которые вставали перед глазами русских путешественников, начиная от новгородских купцов. В Кёльне, на Апельхофплац, мне довелось провести журналистское расследование судеб узников бывшего гестаповского подвала: русских и украинцев — восточных рабочих, ожидавших казни за саботаж (что считалось активным сопротивлением гитлеровскому режиму) и оставивших на стенах свои обращения. «Следующая очередь на вешалку — наша», — написали на странице каменного дневника Аскольд Куров и Владимир Гайдай. По возвращении в Москву я опубликовал в журнале «Молодая гвардия» большой очерк, признанный лучшим материалом года, и включил его в свою первую книгу о Германии.
3 июня 1982 г. Н. Н. Бунин Е. Бовкуну: Сэр! Позвольте Вам сказать, Вы — молодчина! Мог бы сказать: «Вашу книгу читал — одобряю», как говорилось в исторической записке, которую зачитал Эренбург в конце дебатов на Правлении СП, где все ругали «Бурю»: её подписал Сталин. Не скажу, потому что… Во-первых, «Буря» мне и самому не нравилась. Во-вторых, ты, слава Богу, не Эренбург. А в-третьих, на тебя пока никто не набросился, наоборот — многие хвалят. Я тоже хвалю: например, за смелость введения неологизмов. Некоторые включил в свой арсенал. Говорю своему Жень Женю (правдисту Евгению Григорьеву): «Скажи, как интеллигентно пишет Бовкун!» Скупо соглашается. Ревнует. Твори дальше. Уверен, что не переусердствуешь. За мной два стакана шампанского. Выбирай: Домжур или Домлит. Ник Ник.
24 марта 1983 г. Ответственный секретарь по работе с молодыми литераторами правления СП СССР Юрий Лопусов — Е. Бовкуну: Женя! Секретариат ЦК ВЛКСМ, Коллегия Госкомитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли, секретариат правления Союза писателей СССР подвели итоги Всесоюзного литературного конкурса имени М. Горького на лучшую первую книгу молодого автора. Сообщение об этом опубликуют в «Комсомольской правде в субботу, 26 марта. Тебе присуждена Премия I степени. Поздравляю со званием лауреата. В здании ЦК ВЛКСМ получишь диплом.
В свое время я составил подробные списки русскоязычных узников и передал их в советский Комитет ветеранов войны, но ими не заинтересовались: угнанные на каторгу ещё считались коллаборационистами. Лишь годы спустя стала возможной реабилитация этих людей. А я продолжал интенсивно работать с материалами об угнанных или добровольно бежавших от сталинских репрессий в Германию соотечественниках. Многие найденные документы были уникальными, никогда доселе не публиковавшимися. Интерес усиливался и личными впечатлениями. Помнилось, как под ногами хрустел серый гравий превращённого в музей концлагеря Дахау, создавая впечатление, будто идёшь по костям мёртвых узников. Работа спорилась, но в полном объеме очерки о судьбах иностранных рабочих в Германии опубликовать не удалось, возражала цензура. Чуть позже они вышли отдельной книгой в Польше, куда отправила мою рукопись сотрудница издательства АПН Маша Серебренникова. Гонорар за публикацию присвоил ВААП, откуда пришло уведомление, что могу получить причитавшуюся мне „долю“ — 6 рублей, 38 копеек. Даже по тем временам сумма была смехотворная. Получать её я не стал.
26 апреля бывший заведующий бюро АПН в ФРГ Дмитрий Гудков опубликовал в многотиражке АПН рецензию „Наши коллеги — Евгений Бовкун и Владимир Молчанов — лауреаты Премии им. Горького“. Меня он перехвалил, переборщив с эпитетами. Сам я считал основным достоинством своей первой книги лёгкий стиль, которым не принято было писать на такие темы, и обоснованные неологизмы, за которые потом похвалил меня Ник Ник. Редакторы и корректоры в „Известиях“ потом долго вычёркивали в моих репортажах слова „беруфсфербот“ и „парковка“, вписывая вместо них: „запрет на профессию“ и „стоянка автомобилей“. Требовали писать по-русски слова „бюргер, ландтаг, ландсер, октоберфест“ и другие. Оправданным неологизм становился только в том случае, если был благозвучен и, если при использовании его соблюдалось чувство меры. Хотя, разумеется, у неологизмов есть свои недостатки. А существенный недостаток второй книги „Бег времени. Тень войны“ (о военной реформе в ФРГ и вооружениях бундесвера) состоял в том, что, пользуясь материалами независимой западной печати, я непроизвольно сместил акценты в оценке качества гонки вооружений между Востоком и Западом в сторону критики империализма, оставив без внимания встречную активность советского ВПК. Сотрудники издательства „Молодая гвардия“ выдвинули мою вторую книгу на соискание Премии Воровского. Но у меня оказался влиятельный соперник. В издательстве мне сказали: „Не повезло тебе, Женя. Номинацию все одобрили, но сверху пришло распоряжение — премировать в этом году Анатолия Громыко и его соавтора“. Я не завидовал сыну влиятельного министра иностранных дел, поскольку к наградам был относительно равнодушен. Ведь каждая из них к чему-то обязывала, создавая зависимость от „оказанного доверия“, а это было жёстким ошейником.
Варианты особого мнения. Коллеги-собкоры. Погоны, корпоративная и цеховая этика. По возвращении в Москву из Кёльна меня назначили исполняющим обязанности ответственного редактора Объединённой редакции стран Центральной Европы и обещали утвердить в этой должности через месяц, чему я совсем не обрадовался, поскольку к административной работе не стремился. Но творческих единиц в Главной редакции Западной Европы АПН было всего две, и они были закреплены за опытными обозревателями — Димой Ардаматским и Феликсом Алексеевым. Я стал подумывать о переходе в одну из газет (об „Известиях“ и мечтать не смел), но меня неожиданно вызвал Первый заместитель председателя правления АПН Павел Алексеевич Наумов. Ещё со времён работы в журнале „За рубежом“ он был для меня образцовым журналистом-международником и к тому же германистом. Его книга „Бонн: сила и бессилие“ в своё время удивила меня простым слогом, отточенными формулировками и почти полным отсутствием пропагандистских клише. „Женя, хочу с Вами посоветоваться“, — сказал он, и я по ассоциации вспомнил кадр из фильма „Небесный тихоход“, где опытный генерал-майор авиации умело подслащивает пилюлю, пересаживая бывшего истребителя на кукурузник. Аналогия, конечно, хромала, асом я не был во всех смыслах, но кое в чём оказался прав. „Понимаете, — продолжал Наумов, — возвращается из Западного Берлина заведующий нашего бюро, но нам некуда его посадить, кроме как на ваше место, потому что он умеет только командовать. А вам мы предложили бы место в группе обозревателей“. „Но она же полностью укомплектована“, — робко возразил я. „Мы увеличиваем число обозревателей, — быстро сказал Наумов. — Я знаю, что Вам по душе творческая работа, но с корреспондентскими местами у нас туго. Если умеете ждать, подождите“.