арагезьян мог поехать куда заблагорассудится. Так начались наши путешествия по Германии. Однажды мы настолько увлеклись, что чуть было не въехали во Францию по никем не охранявшемуся мосту через приток Мозеля. Тогда это было бы вопиющим нарушением режима нашего пребывания в ФРГ. Опомнились на мосту. Пришлось давать задний ход, благо дорога была пуста. В последующие годы вплоть до возвращения в Москву мы вместе бывали в стольких заветных уголках Германии и соседних стран, что рассказов об этом хватило бы не на одну книгу. Города, замки, крепости, живописные деревни. Благодаря Нине, Карену и другим друзьям — участникам коротких и длинных путешествий — лучшие годы нашей жизни обогатились незабываемыми впечатлениями.
Чутким отношением, профессиональными советами и дружеской поддержкой обязан я и другому корифею международной журналистики — Владлену Кузнецову, долго работавшему в журнале «Новое время». До этого он трудился в «Правде», нрав имел независимый и порядочность ценил выше всего. После известного доклада Хрущёва сталинизм осудил бесповоротно и потому в Бонне, куда он приехал корреспондентом «Социндустрии» в 1971 году, на дипломатической вечеринке по случаю Дня Конституции пить за Сталина отказался. Куда надо донесли, Кузнецова выслали, и он более 10 лет числился невыездным. С началом перестройки последовало формальное извинение от КГБ. Кузнецов перешёл на дипломатическую работу — Генеральным консулом России в Гамбурге, плодотворно и чутко руководил отправкой в нашу страну гуманитарных грузов немецких благотворителей. В трудные для России 90-е годы активно содействовал развитию партнёрских связей между С.-Петербургом и благотворительным фондом самаритян Гамбурга (они помнили его и приехали в Пахру на юбилей большой делегацией). Он с честью выдержал кампанию травли и клеветы, которую развернули на чужой территории (в немецких СМИ) бывшие партаппаратчики, не прогнулся перед ложными авторитетами и не сломался. Я написал об этом большой очерк и предложил его, разумеется, «Известиям». Его не напечатали, а я получил из редакции следующий факс: Зам. гл. редактора В. Надеин Е. Бовкуну: Женя, над материалом о Кузнецове сейчас в отделе работают. Но коллеги выражают опасение относительно того, удастся ли после публикации доказать истинность приведённых утверждений в случае, если «задействованные» в истории немцы обратятся к суду. Мой ответ: после того, как автор получит по факсу правленый текст и согласится с ним, он будет нести ответственность за каждую букву материала. Не наше дело, говорю я, учить Бовкуна немецким законам. Вопрос: правильно ли я говорю? Привет — Надеин. 10 марта 1992 г. Я готов был нести ответственность за все буквы, но, очевидно, мнение коллег отдела перевесило полномочия заместителя главного редактора. Очерк опубликовали другие СМИ. И я восхищаюсь гражданским мужеством Владлена Кузнецова, его мастерством профессионального журналиста и талантом дипломата. Душа его осталась чистой перед Богом, людьми и самим собой. В последние годы наша многолетняя дружба приобрела дополнительную — «хлопотливую» основу — соседство по дачам в кооперативах «Известий» и АПН.
Завистники и недоброжелатели. Если человек, успешно завершающий свои проекты, скажет, что у него нет завистников или недоброжелателей, значит, скорее всего, он об этом просто не знает. В детстве родители не говорили мне: «С этим мальчиком не дружи, он плохой». О некоторых опасениях мамы на этот счёт я догадывался по её демонстративным вздохам, а сам привык руководствоваться простым правилом: чувствуешь проявление искренней встречной симпатии, значит всё в порядке. Недостойные, конечно, были. В институте на одной из тусовок с ребятами из МГИМО я познакомился с Валентином Беловоловым — симпатичным, но разбитным парнем, любителем красивой жизни. Мне он не понравился ни своим подобострастием в обращении с иностранцами, ни тем, что шепелявил. Но он оказался прилипчив и гораздо лучше меня владел разговорной немецкой речью. В разных компаниях Беловолов пробивался ко мне, «опекал» меня, взяв на себя роль опытного наставника по части установления интересных контактов. В то время я интенсивно изучал немецкие диалекты и захотел овладеть голландским языком, хотя бы основными навыками. Кое в чём преуспел и по заказу одного издательства перевёл с голландского небольшой рассказ. Пожилая женщина-редактор перевод похвалила. Мы поговорили о том — о сём, после чего она, ненадолго остановив на мне взгляд, сказала: «Знаете, что — не дружите вы с Беловоловым. Вчера он заходил к нам и все уши прожужжал про вашу бездарность и навязчивость». Я перестал думать о Беловолове и бывать в компаниях, где можно было с ним пересечься. Годы спустя на банкете с зарубежными гостями он полез ко мне обниматься, шумно расхваливая меня какому-то незнакомцу. Я поспешил уйти и с тех пор, слава Богу, больше его не встречал. А когда собирался в Кёльн заместителем редактора журнала «Советский Союз сегодня», моим приятелем на несколько лет стал Сергей Гук. Сблизили нас журналистские интересы, а также общие заботы: как лучше отдохнуть зимой и где достать хорошее мясо. Мне импонировали люди с чувством юмора, а Гук без конца сыпал шутками и анекдотами. Правда юмор его часто опускался до грани непонятного внутреннего ожесточения. Он ушёл учиться в аспирантуру, потом вернулся в АПН и уехал в Западный Берлин заведующим бюро. А я в это время вернулся из первой командировки и трудился над рукописью книги «В полдень, у ратуши». Гук написал роман о террористах, напечатав отрывки из него в «Молодой гвардии», где за год до этого вышел мой очерк «Правда, которую держат в подвале», составивший центральную часть премиальной книги. Затем я перешёл в «Известия» и уехал в Германию собкором, а он приезжал туда в командировки, и я возил его Бонну на журналистские мероприятия. Однажды, когда мы выруливали на людную улицу, дорогу перебежал подросток. Гук пошутил: «Дави ты эту немчуру!» Меня это неприятно покоробило. Гук очень хотел тоже перейти в «Известия» и своего добился. За рюмкой признался: «Честно сказать, надоело идти по твоим стопам». В газетах, действовало правило ротации собкоров. Я считал Гука вполне подходящей кандидатурой и готовился, когда выйдет срок, передать эстафету именно ему. Но Голембиовский с заменой не торопился, и Гука это стало раздражать. Он завёл дружбу с одним из пришлых, втягивал его в свои интриги. Обычно преемники стараются поддержать коллегу, которого должны менять, следят, чтобы его материалы публиковались вовремя. Гук проталкивал свои заметки. Я не стал «принимать ответные меры», жаловаться начальству, руководствуясь принципом: надо добросовестно делать свою работу, а там как Бог даст. Приятельство наше кончилось, словно его и не было.
Третья Германия
«Известия» и жизнь «на вулкане». Вторично, весной 85-го, меня забросила в Германию судьба в лице «выездного отдела» ЦК КПСС. Если «вторые корреспонденты» ведущих газет нередко проходили контроль по линии спецслужб и не были обязаны отчитываться перед Старой площадью, то «первые лица» должны были пройти собеседование в ЦК, даже если были беспартийными. Нас с женой (она оставалась беспартийной) пригласил к себе заведующий выездным отделом Севрук. Через несколько лет, при очередной перетряске аппарата ЦК, его по иронии той же судьбы, направили в «Известия», и он пробыл в должности заместителя главного редактора до августовского путча 91-го, после чего его уволил коллектив. А тогда он наставлял нас на путь истинный, советовал «не залезать в государственный карман». О соблюдении идеологической нравственности речь не шла. Видимо, она считалась делом второстепенным. Заповедь «Не укради!» заботила партийного работника куда больше, и в чём-то он был прав. В зарубежных представительствах на воровстве или пьянстве сотрудники АПН попадались. У руководителя кёльнского бюро Вадима Ананьева при загадочных обстоятельствах пропали из сейфа 20 тысяч марок. Об аналогичных эпизодах я вспоминал потом, а тогда советы Севрука меня шокировали. И мог ли я предположить, что столь незначительная беседа с партийным бюрократом положит начало 20-летнему периоду моей жизни в той Германии, которую в юношеские годы я представлял себе, как достойный самого внимательного и всестороннего изучения объект своих чисто литературных интересов… Закрыв за собой дверь кабинета на Старой площади, я вскоре перешагнул порог боннского корпункта «Известий» в доме на Вулканштрассе, который надолго стал моей служебной квартирой. Но благодарить за это я должен был не Севрука. Ключевую роль в неожиданном перемещении сыграл совсем другой человек — мой старший коллега и опытный журналист, предыдущий многолетний шеф-корреспондент «Известий» в ФРГ Альберт Григорьянц. На южной окраине Бонна в Мелеме, где с обычными виллами соседствовали резиденции Нигерии и Непала, на втором этаже небольшого дома он занимал трехкомнатную квартиру, чем-то напоминавшую обиталище «трёх медведей»: огромная гостиная, затем комната поменьше, она же — кабинет и спальня и совсем маленькая — детская. Квартира не слишком часто меняла хозяев, но в распоряжении корпункта «Известий» числилась давно. Николай Полянов снял её для газеты еще в конце 60-х. А затем она перешла к Григорьянцу. Я бывал у него во время первой командировки вместе с корреспондентами «Правды» и «Нового времени» Володей Михайловым и Кареном Карагезьяном. В одно из летних воскресений 78-го, когда мы с женой гостили в Бонне у Карагезьянов, Альберт пригласил нас в Мелем полюбоваться панорамой правого берега Рейна со знаменитой Скалой дракона и оценить кулинарное искусство его супруги. Тогда у меня и в мыслях не было, что я унаследую этот беспокойный райский уголок на целых 20 лет. А несколько лет спустя, когда я, вернувшись из первой командировки, надумал уйти из АПН (Михайлов и друг Ник Ника Жень Жень Григорьев приглашали в «Правду», в «Труде» предлагали работу с шансами сменить в Бонне Сашу Анциферова) мне домой позвонил Альберт (случилось это весной 84-го, рокового года по Орвеллу): «Толкунов уходит в „Верховный Совет“ и позвал меня с собой. Газета остается без германиста. Хочешь перейти в „Известия“?» Я хотел, но меня не отпускали. Секретарь парткома Нукзар Матиашвили отрезал: «Мы не можем остаться без ведущего германиста. А уйдёшь самовольно, влепим выговор с занесением, и тогда уж уволим без характеристики». Поначалу не хотел меня отпускать и Наумов. Примерно за год до этого он сказал мне, что скоро освобождается место корреспондента в ФРГ. Но назначение затягивалось. Наумов перестал о нём вспоминать, а когда я решился задать вопрос, он с оттенком сожаления произнёс: «Знаете, Женя, не всё от меня зависит. Звёзды вмешиваются». Коллеги раскрыли секрет: ставку отдали родственнику одного генерала. Незадолго до телефонного звонка Альберта Павел Алексеевич предложил мне место заведующего бюро АПН в Швейцарии. Но административная работа не прельщала меня, я отказался, и хорошо сделал, потому что через месяц швейцарцы закрыли это представительство в Берне, а заведующего бюро А. Думова выслали, обвинив его в шпионаже. Шутливо отговаривал меня от Швейцарии и Ник Ник: «Ну куда ты поедешь? Они же говорят не по-немецки, а на своём швицер тютч»! Я твёрдо решил покинуть АПН, хо