оллегиальность. Называя свой служебный адрес зарубежным коллегам в Германии, я замечал понимающие улыбки. «Вулканштрассе? Ну, и как Вам живётся на вулкане?» Как ни странно, мы действительно жили у подножия вулкана, погасшего, правда, миллионы лет назад. Асфальтированная тропа вокруг бывшего жерла была частью нашего прогулочного маршрута и проходила над берегом, с неё открывалась живописная панорама долины Рейна и Семигорья со Скалой Дракона и исторической гостиницей Петерсберг. Оттуда же в первое воскресенье мая мы любовались вечерним праздником «Рейн в огне» с кострами и фейерверками. К вулкану поднимались по соседней Кратерштрассе. Огромная чаша в камуфляже всевозможной растительности находилась от нас всего в сотне метров, совсем немного возвышаясь над рекой. О доисторическом прошлом напоминали только внушительный базальтовый зубец и информационный щит. Но что такое время? 13 апреля 1992 года нас тряхнуло ночью на все пять с половиной баллов по шкале Рихтера. В Германии не было такого 200 лет. С башен кёльнского собора базальтовые резные украшения свалились. Одно из них, пробив крышу бокового нефа, проделало в полу двухметровую яму. Дом корпункта заходил ходуном, о чём заблаговременно предупредил нас тоскливым мявом умнейший кот Чак. А немцы по соседству с 6-этажным жилым домом советского посольства на Петер-Швинген-штрассе стали свидетелями редкого зрелища. Все его обитатели высыпали во двор, спасая «самое ценное»: женщины, как одна, были в шубах, мужчины держали в руках видеокамеры и телевизоры.
18 марта 1986 г. Премьер-министр Саара Оскар Лафонтен Е. Бовкуну:… Мне перевели Ваш очерк о Сааре в «Известиях». Мы и в самом деле — «Земля мостов». Спасибо за доброжелательный тон и за столь редкую теперь объективность в освещении исторических событий. Я разделяю Ваши обобщения и взгляд на судьбу таких регионов, как Саар. Мне как премьер-министру этой земли особенно импонировал заключительный вывод статьи — о необходимости устранения предрассудков и наведения мостов… Я решительно поддерживаю Ваш призыв. Меня порадовало, что очерк «Мосты Саара» получил благоприятный отклик у читателей «Известий». О. Лафонтен. Людвигплац, 14. Саарбрюккен.
Басни Наполеона. В марте 99-го подал в отставку один из самых ярких левых политиков Германии Оскар Лафонтен — антипод консервативного баварца Франца-Йозефа Штрауса. Даже во времена крупных скандалов политики не уходили со сцены столь шумно и бесповоротно. Лафонтена считали политиком вертикального взлёта. Он сразу стал заметной фигурой в СДПГ. Сначала обер-бургомистр Саарбрюккена, потом премьер-министр Саара. В период обновления партии и выработки новой программы его причислили к политическим внукам Вилли Брандта, Лафонтен представлял интересы левого крыла, традиционного — наиболее сильного. Но отношения с другими партийными лидерами у него не сложились. Тем не менее, в 1990 году социал-демократы выбрали кандидатом в канцлеры именно Лафонтена. Уже тогда, оправдывая популизм, он говорил: «Лучше быть популистом, чем непопулярным». Во время предвыборного митинга его опасно ранила психопатка Аделаида Штрайт. И это повлияло на его характер: он стал более резким и непримиримым оппонентом. Лафонтен дважды отказывался стать председателем СДПГ. Этот пост предлагал ему сначала Брандт, потом Фогель. В 95-м, на съезде в Маннхайме он решил, что настал подходящий момент, и блестящей, фундаментальной речью сместил конкурента Шарпинга с поста председателя. Но оставался другой соперник — Шрёдер — целеустремлённый премьер Нижней Саксонии. Он представлял в партии иное направление — центристское. В СДПГ установилось двоевластие: партийную политику продолжал определять Лафонтен, управлять государством готовился Шрёдер. Лафонтену как рядовому министру отводилась скромная роль в принятии общегосударственных решений. Он жаловался друзьям, что о многих изменениях курса кабинета узнает из газет. Позиции Лафонтена и Шрёдера вступили в неразрешимое противоречие, прежде всего, в области финансов. Лафонтен это понял и поступил неординарно. Двоевластие кончилось. Осенью того же года он окончательно рассчитался с СДПГ, опубликовав книгу «Сердце бьётся слева», которую острословы назвали «Баснями Наполеона»: из-за внешнего сходства Лафонтена с Бонапартом и фамильного — со знаменитым баснописцем. Но это были не басни, а ядовитая сатира. Автор открыл огонь по канцлеру Шрёдеру и его команде. Список обвинений был внушительным: недостаток честности и правдивости, кадровые интриги, профессиональная непригодность, а главное — забвение интересов левого большинства СДПГ. Это был самый драматичный период внутриполитической борьбы в Германии за несколько десятилетий.
28 января 1987 г. Владелец «Музея Людвига» в Кёльне, профессор Петер Людвиг Е. Бовкуну:… Меня очень порадовали публикации в «Известиях» и Ваше письмо. У меня есть идеи относительно дальнейшей судьбы моей коллекции и, если Вы не возражаете, мы могли бы обсудить их у меня дома в Аахене. Звоните в любое время…
Авангардисты, шоколад, Пушкинский музей и амбиции директрисы. Покупая плитку шоколада «Трумпф», «Линдт» или «Шпренглер», не каждый немец знал, что произведены они в империи «шоколадного короля» Петера Людвига, унаследовавшего этот бизнес от своего тестя. Но зато многим известен был в Германии и за её пределами коллекционер и меценат Петер Людвиг, в свое время основавший музей живописи, названный его именем. Собирать картины Людвиг начал не потому, что устал от сладкой жизни, искусством он интересовался ещё в студенчестве, до знакомства с будущей женой. Но потом они поставили это занятие на коммерческую основу: покупали и продавали большие коллекции, проводили выставки и открывали новые музеи. История кёльнских музеев любопытна. Она берёт своё начало в 1824 году, когда каноник Фердинанд-Франц Вальраф завещал городу собрание алтарной живописи. Через 30 лет торговец Й.-Х. Рихартц пожертвовал 100 тысяч талеров на строительство подходящего помещения. Это была первая в мире художественная галерея для широкой публики. После второй мировой войны коллекция пополнилась полотнами экспрессионистов. И наконец, в 68-м более 300 картин передал музею Петер Людвиг. Впоследствии его коллекция заняла два этажа, а позднее вытеснила даже экспозицию алтарной живописи. Я познакомился с Людвигом в 76-м при открытии его музея в Кёльне, а последняя наша встреча состоялась в 95-м, за год до его неожиданной смерти. Предмет многих бесед — сотни произведений русских авангардистов (Гончаровой, Лентулова, Татлина, Малевича, Филонова, Родченко, Клуциса), приобретённых фабрикантом в послевоенные годы. Немало картин купил он у советских функционеров, в том числе у посла в ФРГ В. Семёнова, непонятным образом ставшего владельцем полотен, которые должны были находиться в государственных музеях. В отличии от Семёнова Людвиг не наслаждался шедеврами в одиночку. Он был первооткрывателем и меценатом, стремясь открыть Западу неизвестное искусство Востока и познакомить Восток с неизвестными произведениями западных художников. Большим успехом пользовалась в Германии его выставка «От Малевича до Кабакова». Я бывал на выставках Людвига, но больше всего меня заинтересовала его идея передать России долю своих сокровищ. Он поделился со мной этим намерением, и я предложил: «А что, если написать в „Известиях?“» Меценат не возражал и подтвердил: он готов безвозмездно передать Государственному музею им. Пушкина в Москве внушительную часть картин при одном условии. Тщеславному фабриканту хотелось, чтобы зал открывался табличкой «Из собрания Петера Людвига». В этом не было ничего необычного — сотни музеев удовлетворяют такие просьбы. Но дело застопорилось. Директор музея Ирина Антонова, продемонстрировав мощную закваску советского ура-патриотизма и диктаторские замашки, не захотела «превращать Музей Пушкина в Музей Людвига». Подобная ограниченность надолго лишила москвичей возможности знакомства с шедеврами русского авангарда. Людвиг был разочарован и щедро одарил Художественный музей в Пекине, передав китайцам 115 скульптур и картин, включая работы наших авангардистов. Ему удалось открыть постоянную экспозицию в одном из музеев Будапешта, а чуть позже он обратился в Государственный Русский музей, и там с радостью выполнили его условие. Фонды, коллекции и выставки Людвига и по сей день в известной мере определяют культурный облик Старого Света. К числу крупных просветителей искусства русского авангарда, популярного на родине социализма, относилась и хозяйка кёльнской галереи Кристина Гмуржинска, с которой по поручению газеты в 94-м я обсуждал условия передачи Харджиевым своего архива России. Архив он России подарил, хотя далеко не бескорыстно. По простоте ли душевной или с расчётом подарила мне Кристина копию интересного документа: «30.9.93. Соглашение. Я, Кристина Г.-Бшер, по приезде господина Н. И. Харджиева и его жены Л. В. Чага в Амстердам обязуюсь для их материального обеспечения выдать чек в сумме 2,5 000 000 (два с половиной миллиона) долларов».
29 мая 1991 г. Меербуш — Бонн. Промышленник Клаус Беерман — шеф-корреспонденту «Известий»:… с радостью я узнал от Вернера Хёфера, что 12 октября Вы будете его собеседником на встрече производителей ведущих марочных продуктов на рынке Германии в отеле «Бюлерхёэ». Вашими собеседниками на подиуме будут журналистка Мария Хубер, президент Восточного комитета германской экономики Отто Вольф фон Амеронген и Ваш коллега, профессор Юрий Юданов. Прошу Вас передать мне факсом расширенные биографические сведения о себе…
Вечерние прогулки. Огонёк Юдановых. В детстве я любил гулять по вечерним улицам с кем-нибудь из приятелей, умевших слушать, потому что слушать я тоже умел. С коренастым Юркой Уткиным, который всегда откапывал что-то новое в районной библиотеке, мы говорили о книгах. С рослым Вовкой Марининым, которого моя мама называла «самым умным мальчиком на Ордынке», мы беседовали о жизни. У нас это называлось «ходить вокруг дома». Такие прогулки помогали сосредоточиться, находить аргументы и оригинальные решения, пробуждали ассоциации. Впоследствии профессор кинезики Вальтер Кайм объяснил мне долго остававшуюся для меня загадочной пользу таких прогулок. Взгляд собеседника, сидящего напротив, смущает, сковывает инициативу, отвлекает от главного. Поэтому диалоги во время прогулок более продуктивны. Выдающийся советский дипломат Юлий Квицинский на советско-американских переговорах о разоружении в Женеве в 82-м году выбрал именно такую форму бесед — «лесные прогулки». Пригодился и мне этот вид продуктивного обмена мнениями. В одном из первых зарубежных репортажей я рассказал, как немецкие фирмы добиваются успеха путём синхронизации усилий в смежных областях. Это называлось «эффектом синергизма». В кругах советских экспертов о нём заговорили после публикаций Юрия Игнатьевича Юданова, профессора Института мировой экономики и международных отношений. Как ни странно, именно это обстоятельство способствовало пересечению наших судеб и зарождению дружеских отношений. Мы приехали с ним на корреспондентскую работу почти одновременно, в середине 80-х: я от «Известий», он от журнала «МЭиМО» и своего