убежных композиторов и режиссёров. Плагиат или ремейк? Подражание или всплеск собственного вдохновения? Грань нередко становилась зыбкой или вообще ускользала. Вспоминаю драматичную полемику, поводом которой стало схожее звучание мелодии у Френсиса Лея и Микаэла Таривердиева. Родственные ассоциации вызывали вступительные музыкальные пассажи к мультфильму про Карлсона и аккорды кёльнской музыкальной группы «Блэк Фёсс». А в 80-е годы по немецкому телевидению показали старую комедию, напомнившую мне сюжетом «Весёлых ребят». Сцены игры пастуха на флейте и пьяной оргии домашних животных на праздничном столе были абсолютно идентичными. Немецкий источник плагиата исключался, поскольку речь шла о послевоенной ленте. Но ведь и местные кинематографисты ездили в Голливуд, где режиссёр Александров «подсматривал» для советского зрителя сюжеты и трюки. Плагиат, ассоциативное подражание или безобидный ремейк — решать специалистам. Лично меня удручали и удручают не столько активность и успех ремесленников в искусстве и литературе, сколько нетребовательность «пользователей». Особенно много небрежностей и халтуры в современном художественном переводе, включая литературу для детей. Положительные герои детских книжек и мультиков заговорили на языке дворовой шпаны. Кич в современной литературе клонируется, как некогда гипсовые бюстики вождей.
Первые друзья. Они появились на Ордынке. Двор. Школа. Во дворе сверстников немного: Юрка Уткин, Валерка Шкатов, Борька Никитин и Витька Чижиков. Остальные — много старше или младше. Смешливый Борька казался мне легкомысленным, Витька — зазнайкой. С «Утиком» мы гуляли по переулкам, обсуждая прочитанное, обменивались на день библиотечными книгами, бегали в Филиал Малого театра и пересмотрели там все спектакли. Правда, только со второго действия, на которое после антракта пускали без билета. Валерка постоянно задирался. Драки на Ордынке чаще случались без повода, от нечего делать: двор на двор или индивидуально. «Пойдём стыкнёмся!» Физически он был не сильнее меня, но «стыкаться» мне было не интересно, и драк не получалось. Всё изменилось после того, как в ноябре 51-го родители отправили меня на полтора месяца в Боярку — зимнюю школу под Киевом. В купе мы ехали вчетвером: трое Женек (Клюев, Иванцов и я) и Борька Кормышев — Колбаса, прозванный так за то, что под Малым Ярославцем выбросил из окна батон «любительской». Мы оказались самыми старшими, всеми хороводили. В довершение всего каждый влюбился. В силу одних этих обстоятельств произошло самоутверждение. Во дворе я немедленно подрался со Шкатовым, после чего мы стали друзьями. Но вскоре случилась трагедия. Возвращаясь с ребятами из Парка Горького, мы с Валеркой решили подъехать остановку на трамвае, который, миновав Крымский мост, немного притормаживал. Вышли на середину улицы, чтобы вспрыгнуть на ходу. Мы оба делали это не раз и хорошо знали: прыгать нужно на заднюю площадку последнего вагона. Но Валерка поторопился вскочить в первый вагон. Плащ защемило гармошкой, а его затянуло под колёса и отрезало обе ноги. Он дико закричал, ругаясь матом. Страшная картина долго стояла у меня перед глазами. Ему сделали протезы, мы вместе ходили в школу и дружили до тех пор, пока он не переехал в другой город. В классе «А» 557-й мужской школы оказалось всего двое ребят из соседних дворов — Белёв и Баранов, остальные — с Полянки и Житной. С Мишкой Барановым я подружился раньше, часто бывал у него дома, но он погиб два года спустя, катаясь на велосипеде в Казачьем переулке, где в незапамятные времена селились выходцы с Украины. После этого родители категорически отказались покупать мне велосипед, на который я копил, откладывая родительские «чаевые». Потратить их пришлось на первый фотоаппарат — зеркалку «Любитель». С Вовкой Белёвым познакомился в первом же классе и через 8 лет вместе с ним переведён был в женскую 556-ю в порядке слияния. В день окончания 7-го класса, 15 июня 1953 года учительница вручила мне подарочную книгу «Портрет» Н. Гоголя с надписью: «Юному поэту, дорогому Евгению Бовкуну от классной руководительницы Софьи Каримовны Ишмаевой». Когда я принёс её домой, мама восприняла это как должное, а папа, улыбнувшись, с особой теплотой сказал: «Наш поэт». Я знал, что они гордятся мною незаслуженно, и по-настоящему понял их состояние только после того, как сам стал гордиться своими детьми и внуками. Это ни с чем не сравнимое ощущение счастья с годами приобретает дополнительные оттенки. Если в свои ранние годы дети радовали меня разнообразием способов познания окружающего мира, повышенной чуткостью в отношениях к людям и животным, вызывая мои восторженные оценки, то теперь мне нравиться любоваться ими молча, слушать и наблюдать, как они трудятся, воспитывают своих детей, о чём-то рассказывают или беседуют с друзьями. Но основной источник вдохновения теперь — мои внуки: Гриша и Федя (ГриФеды) и Павлушка, для которых я написал две книги стихов и рассказов — «День ГриФедов» и «Пашкин Дом».
До 2-го Спасоналивковского переулка, то есть до школы, из дому ходу было минут 20, мимо булочной в Погорельском переулке, которую, кажется, прославили съёмки фильма «Место встречи изменить нельзя». Запомнилась она потому, что за хлебом я чаще бегал именно туда. Однажды, желая доказать ребятам, что могу преобразиться до неузнаваемости, нарядился в мамино платье, нацепил туфли на каблуках и в таком виде явился в магазин. Продавщица, хорошо меня знавшая, заулыбалась, но я приложил палец к губам, поскольку за мной «следили», и она сделала вид, что не узнала. Спор я выиграл. Споры у нас, тоже были в моде. «А спорим… Слабо?..» Я такие соревнования не любил, принимая в них участие эпизодически, чтобы не оторваться от коллектива. Но процедура перевоплощения меня привлекла возможностью «театра». Пьесы я обожал, Островского читал взахлёб, и, когда при школе создали кружок, немедленно туда записался. На школьной сцене мы поставили несколько эпизодов из пьесы «Баня», где я играл главначпупса Победоносикова, усиленно подражая Игорю Ильинскому. И, видимо, настолько успешно, что дирекция решила показать самодеятельный спектакль в клубе наших шефов — кондитерской фабрики «Марат». С тех пор сатирический образ Маяковского «эта великая Медведица пера» вспоминается мне всякий раз, когда я слышу напыщенные выступления скороспелых ораторов.
Юность принесла более крепкую и длительную дружбу. В 9-м «А», после перехода в бывшую женскую школу, будущих друзей оказалось шестеро: Лёва Черных, Валя Семёнов, Юра Тихонов, Вова Белёв, Стасик Губанов и Эдик Шилов. Серые кители и гимнастёрки с чернильным отливом утонули в море коричневых платьев с белой кружевной отделкой. В этом малиннике мы чувствовали себя как на экзамене, постоянный контроль изучающих глаз не позволял расслабиться. Не только наши достоинства, но и слабости оказались на виду. Многие ученицы мне нравились, хотя девушки моей мечты среди них, к счастью, не было. Взаимные симпатии с лёгким оттенком школьного флирта способствовали тому, что в классе установилась дружеская атмосфера. Все мы немножко выпендривались перед девчонками. Написав стихи «Монолог скелета из ботанического кабинета», я перед уроком в знак тесной дружбы с этим экспонатом набросил ему на плечи куртку и застыл с ним в обнимку, дожидаясь учительницы, чем напугал и возмутил её сверх всякой меры. В другой раз мы с Борькой Никитиным устроили набег на раздевалку и отвинтили с вешалки десятка полтора крючков. По виду они напоминали дюралевые, но содержали магний и горели как бенгальские огни. Наверное, их выпускало оборонное предприятие. Нужно было только хорошенько разжечь крючки. Одноклассницам, очевидно, тоже хотелось привлечь к себе внимание смелой выходкой и как-то они вовлекли нас в нехорошую проделку, смысл которой до нас не сразу дошёл: намазали чесноком доску перед уроком классной руководительницы Веры Ароновны Мерецкой. До сих пор ощущаю чувство вины за невольное участие в этом недостойном спектакле. Зачинщиков никто не искал. Мы загладили постыдный акт добрыми поступками, навещали нашу учительницу дома после окончания школы и подарили ей альбом с фотографиями, к которому я написал наивные лирические стихи, тронувшие её до слёз. Малочисленность мужской команды не помешала нашему классу стать самым проблемным, но и самым сплочённым. Мы отмечали дни рождения, ездили с ночёвками в палатках на Сенеж, всем классом хоронили любимого физика Юрия Фёдоровича. У каждого появились новые дружеские и родственные связи, но тем и ценны школьные привязанности, что остаются неповторимыми и служат психологической основой новых союзов. Человек, ни с кем не друживший в школе, редко обретает новых друзей потому, что не научился ценить чужие достоинства. По естественным причинам уменьшавшимся коллективом продолжали встречаться: у Льва Черныха, нашей старосты Аллы Варущенко, а в последний раз у меня, на улице Удальцова в 50-ю годовщину со дня окончания школы.
Антимиры во сне и наяву. Кому из нас не снились таинственные, жутковатые, давящие тяжестью непонятных видений, пугающие сюрреалистичностью происходящего сны! Достойные доверия «очевидцы» рассказали нам об этом повестями Гоголя и Кафки, картинами Босха и Мунка, сочинениями Орвелла и Булгакова. Народное творчество запечатлело ночные кошмары в образах вампиров и вурдалаков, верфольфов и летцельбетцелей… В юности, задолго до появления киноэпопеи о звёздных войнах, мне снился один и тот же «страшный» сон: днём на улице неожиданно темнеет, и на город во всё небо угрожающе надвигается из-за горизонта круглое днище космического корабля с мерцающими по краям огоньками. Меня охватывает ужас, я зажмуриваюсь, тороплюсь проснуться. А ещё снилось, что через тёмное окно на первом этаже за нами кто-то подглядывает. Образы военного детства.
Два социализма. В деревне Теньки на берегу Волги, куда нас с мамой вместе с другими семьями служащих Генштаба вывезли с началом войны, далеко не все местные жители были настроены к эвакуированным радушно, по маминым рассказам, ей говорили в лицо: «когда немцы придут, мы вас не выдадим, сами убьём!» Это не была острая неприязнь жителей села лично к нам, это была ненависть раскулаченного крестьянства к сталинизму, а точнее сказать — к тому пролетарскому, интернациональному социализму, который олицетворял собой наш «великий кормчий». Раскулаченных, как и тех же власовцев, больше устраивал национальный социализм немецкого фюрера. Не на жизнь, а на смерть враждовали две идеологические системы, два социализма, а доставалось простым русским и немцам. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат. В то время армия национального социализма наступала. С фронта возвращались в Россию раненные и калеки. В нашем дворе на Ордынке у многих мальчишек не вернулись с войны отцы и старшие братья. Бабушка рассказывала о своих братьях, не переживших войну. Родной брат Иван, в четвёртый раз женившийся в 80 лет на учительнице и усыновивший троих её детей, был расстрелян немцами в Краснодаре, когда ему исполнилось 103 года: за то, что укрывал в подвале еврейскую семью. Кузен (тоже Иван) пропал в Киеве, и ему было больше ста. Да и сама она чудом избежала расправы. Немцы занесли её в списки подлежавших расстрелу, поскольку оба сына сражались в Красной Армии. К счастью очередь