института, директором которого был Евгений Примаков. Я консультировался с Юрой, когда брался за экономические темы, ему пригождались мои связи в деловых и политических кругах и сведения из области германистики. Опыт экономиста и знание страны создавали своеобразный эффект синергизма. Взаимодействие этих факторов сослужило нам хорошую службу. На пресс-конференциях и мероприятиях для более широкого круга журналистов мы с Юрой тоже старались держаться рядом. После одного из моих выступлений по телевидению он сказал: «Моя жена опять видела тебя в пресс-клубе и считает, что ты чем-то похож на её отца. Приходите с Ольгой к нам завтра в гости». И мы охотно нанесли визит в жилой дом посольства, где первоначально поселились Юдановы и где двери всех квартир запирались исключительно снаружи. Внутренних запоров и щеколд «от своих» советским людям иметь не полагалось. Учитывая особенности акустики в этом доме, при первых встречах мы старались говорить на общие темы, но день ото дня дружба наша крепла в неформальном общении. Жена Юры Валера (Валерия Викторовна) была его секретарём, внимательной матерью и бабушкой, искусной кулинаркой и интересным собеседником, а ещё, подобно одному из героев А. Гайдара, «умела петь песни». После нескольких рюмок удешевлённой для дипломатов посольской водки мы дружно затягивали «По Муромской дороженьке». Полюбили Юдановых и наши дети, а старшая внучка Юдановых Люшка, которой очень нравилась наша Татка, рассказывала им: «Вчера видела трёх девочек. Одна совсем не похожа на Татку. Другая немного похожа на Татку, а третья очень похожа на Татку, но не Татка». После увлекательных бесед с Юрой на темы мировой экономики наш Иван решил: «Буду поступать на экономический в МГУ». Беседуя на разные темы, мы с Юрой гуляли по тихим вечерним улочкам Мелема и Бад-Годесберга, по набережной Рейна, доходя порой до соседнего городка Ремагена. Однажды, не успев договорить, остановились у жилого дома посольства. Я собирался ехать на север, в рыбацкую деревушку Гретсиль, чтобы закончить очерк о Восточной Фрисландии, и предложил Юре поехать со мной. Он сказал: «Давай отложим. Шеф приезжает на два дня (директор института Примаков), надо кое-что обсудить. И Валера уже хлопочет. Но если хочешь, вечерком заходи. Он тебя понаслышке знает». В эту минуту к нам подкатил щекастый корреспондент АПН Марков, которого у нас в группе журналистов не жаловали за самонадеянность и самовлюблённость, и зачастил: «Юрий Игнатьевич, я слышал, к Вам Евгений Максимович собирается. Вы не знаете его программы? В посольстве ещё ничего не известно…» Юра напустил на себя несвойственную ему важность и холодно отчеканил: «А, может быть, так надо!» Прилипалу словно ветром сдуло. Мы посмеялись, а я сказал: «Здорово ты его! Я так не умею». По странной ассоциации припоминается и другой случай. Встретившись с ребятами из советского Торгпредства в Кёльне, куда я приехал договориться о бесплатном выступлении там Ивана Реброва, я услышал конец их разговора. Они говорили о прибывшем проездом из Рима своём главном начальнике. Имя, фамилия, некоторые привычки… Всё совпадало. Я невольно воскликнул: «Не может быть! Вовка Маринин! Мы же с ним гуляли!» И мои собеседники как-то странно на меня посмотрели. А с Юрой Юдановым мы совершили ещё немало познавательных поездок по Германии. Как хорошо, что память хранит образы друзей, помогая воссоздавать по ним картины прошлого, без которого наше настоящее и будущее наших детей сильно потускнели бы.
4 мая 1988 г. Москва — Бонн. Толпегины — Бовкуну: Дорогой Женя! Поздравляем со славным юбилеем. Ждём новых — всё более выдающихся произведений. В том числе и для нас (для «За рубежом»). Например, ты мог бы написать разворот о какой-нибудь земле или городе. Горячий привет всем домочадцам, от нас и от редакции, где все тебя помнят! Будьте здоровы, дружны и жизнерадостны! Обнимаем. Земфира, Саша.
Беляши у Толпегиных. Кто как пишет. Кто как читает. Кулинарные излишества, которым подвергали свои желудки герои Франсуа Рабле, стали бы невозможными, если бы не потребность в неформальном общении. При такой-то снеди как не быть беседе, говорили и на Руси. Дань кулинарному искусству хозяйки, изумительно готовившей беляши, мы отдавали всякий раз, собираясь на посиделки-попивалки в служебной квартире Толпегиных на окраине Бонна. С Сашей Толпегиным, журналистом с обострённым чувством гражданской ответственности и твёрдыми моральными принципами меня познакомил Юра Юданов, когда мы по пути на бал журналистов в Ганновере остановились в придорожной гостинице нижнесаксонского городка Пайне. Вечером, соединив дорожные припасы и выполнив нехитрый традиционный ритуал знакомства — «сразу за всё по маленькой», разговорились. Саша расположил меня к себе оригинальностью суждений, основательностью и кропотливостью в работе, а ещё и тем, что представлял журнал «За рубежом». Когда мы с Юрой хвалили Сашу в присутствии его жены Земфиры, она говорила с трогательной почтительностью, растягивая слова: «Мой Саня, он та-а-акой у-у-умный!» «Наши жёны про нас так не скажут!» — соглашались мы с Юрой. И сразу же создавалась непринуждённая домашняя обстановка, в которой даже несовпадение точек зрения не приводит к ожесточённой полемике. А тогда мы обсуждали текущие темы. Ежедневная газета, еженедельник, ежемесячный журнал. У каждого своя тема, свой ритм, свой объём. Юра писал о глобализации, Саня — о демонстрациях антивоенщиков, а меня волновала предвыборная обстановка в одной из земель ФРГ. Я сказал, что из-за уплотнённого графика мне пришлось поторопиться и свой материал я накануне уже передал в редакцию. «Ты хочешь сказать, что за один день написал статью на такую сложную тему?» — спросил Толпегин, и я уловил нотку недоверия. Я объяснил, что привык работать без черновиков: выбрав тему, долго вынашиваю её, отбираю и сопоставляю факты, придумываю заходы, бегло зашифровываю ассоциации, а потом сажусь и пишу статью, которую остаётся отредактировать. Редактируя, я безжалостно выбрасывал лишние союзы, глаголы, определения и повторы, придавал огромное значение синонимам. Но не это главное. Кто как пишет, вопрос не новый, и рецептов тут как не было, так и нет. Куда важнее решить, о чём и для кого писать, а соответственно — кто и как это будет читать. Контингент русскоязычных читателей в Германии в 90-е годы составляли переселенцы из всех регионов СССР, большей частью — с окраин. И привыкли они к определённому стилю газетных статей — строгому и даже казённому, без примеси какой-либо иронии, если только это были не фельетоны. Журналисты «Известий», начиная с периода гласности и перестройки чаще пользовались иронией и даже сарказмом. И я мог бы назвать десятки имён моих более популярных коллег, которые стали лауреатами престижных премий как обладатели особого стиля. Каждый из них был легко узнаваемым автором, у каждого были «свои» читатели. Были они и у меня, но я понимал, что для русскоязычных изданий в Германии нужно писать иначе. Не всем нравились мои сравнения, гиперболы и выводы. Полемизировал. Когда стал работать для русскоязычных газет («Восточный экспресс», «Европа-Центр», «Контакт ам Зоннтаг», «Рейнская газета», «Русская Германия») писать приходилось много, потому что после ухода из «Известий» на квартплату и содержание машины уходили почти все гонорары, а других источников дохода у меня не было. Статьи, очерки, фельетоны, полит-эссе, комментарии, интервью, портреты земель, авторские колонки, дайджесты, ответы на письма читателей… Мне отводили целые полосы. Недостатка места для своих публикаций я не испытывал. Но недостаток времени… Если я вёл постоянные рубрики, которые порой занимали не одну страницу, подпись мою ставили выборочно. Чтобы не смущать и не путать читателей, «Русская Германия» опубликовала такое сообщение: От редакции РГ: «Этот, как и другие материалы на 2-й и 3-й полосах, написаны нашим политическим обозревателем. Его подпись стоит над страницами. Маленькое это пояснение адресовано тем читателям, которые этой подписи не обнаружили и удивляются анонимности нашей аналитики. Здесь нужно добавить, что Евгений Бовкун обладает, по мнению множества читателей — его поклонников, таким самобытным слогом, что спутать его с другими авторами или не распознать довольно сложно». О собственной узнаваемости мне судить трудно. Могу лишь сказать, что в числе моих художественных средств немаловажное место занимала ирония. Сборник избранных стихов разных лет я так и назвал «Ироническая имажелирика», но пользовался и другими приёмами отечественной публицистики.
Судаки Удомельские. Обстоятельства сделали меня многостаночником. Потребовались псевдонимы: Виктор Оксен, Алексей Дёмин, М. Гурский, Василий Штольц, Саша Штеглиц, Свен Вильде и даже Ольга Остара. Был у меня и основной псевдоним, записанный в удостоверение Союза журналистов РФ — С. Удомельский. Готовясь к вступлению в СЖ, я никак не мог придумать новое имя. Его непременно нужно было указать в анкете. Как раз в то время я услышал от Юры Гаузе легенду о знаменитых судаках, которых вылавливали в озере Удомля и доставляли к царскому столу. Псевдоним родился сам собой — С. Удомельский. Я крайне редко им подписывался. Он стал неким талисманом, охранявшим воспоминания о пребывании на озере и на небольшом безымянном острове, где прятались в яблонях и соснах академические избушки. Одна, покрупнее, принадлежала семейству Збарских, другой дом поделили между собой Василий Кузьмич Дудник и Юра Гаузе, отец которого Георгий Францевич синтезировал антибиотик грамицидин, получив за это Сталинскую премию. В свою половину Юра несколько раз приглашал нас с женой. Грибы, малина, великолепная рыбалка, на которую я как-то уговорил приехать своего школьного друга Юру Тихонова… Прогулки по лесу, в чаще которого прятался тихий и потому таинственный Дом инвалидов. Рейды на моторной лодке по заводям. Иной раз становилось не по себе от того, что глубина под тобой достигает десятков метров. Зимой тёплая печка и рождественский гусь. Мы купили его живым в деревне и вынуждены были резать самостоятельно, но сделали это так неумело, что он взлетел с отрубленной головой и застрял в ёлке. Остров был одним из тех немногих мест, где, общаясь с Юрой Гаузе, и в долгих беседах с ним на разные темы я познавал его достоинства и учился познавать самого себя: на совпадении или несовпадении взглядов, противоположности привычек и вкусов, противоречивости своих и чужих поступков. Человек оригинального склада ума, ироничный рационалист и в меру циничный романтик, он привлекал меня своими парадоксальными суждениями и достаточно глубокими знаниями психологии научной среды, которая интересовала меня как «чистого гуманитария». Очевидно, и у него были причины искать моего общества. Своеобразие нашей недолгой дружбы состояло в том, что мы были женаты на кузинах, в отношениях которых не было полной задушевности, а жена Юры, с которой он вскоре развёлся, обладала явными мизогиническими наклонностями. Мы много говорили о произвольном характере добра и об особенностях физиологических влечений, что очень волновало Юру, любившего анализировать вслух свою интимную жизнь. Он развивал, в частности, такую теорию: гениальные или просто одарённые мужские ос