10 августа 1989 г. Пос. Беково пензенской обл. — Москва. В редакцию «Известий». Бековский райвоенком Крычко:… Обращается к Вам военный комиссар Бековского района, Пензенской обл. капитан Крычко Валерий Иванович. Ко мне обратилась Никулина Вера Алексеевна по поводу статьи Е. Бовкуна и А. Плутника «Процесс», напечатанной 22-го апреля. Она узнала в ней своих братьев (похороненных в Биберахе): Никулиных Степана и Акима 1907 и 1910 г. р. Имена и даты рождения сходятся. В ноябре 1941 г. их мать получила извещение, что сыновья пропали без вести. И с тех пор о них ничего не известно. И вот Ваша публикация вселила надежду в родственников. Сообщите, куда обратиться. Капитан Крычко.
30 марта 1988 г. Артур Хёнер ван Гог Е. Бовкуну:… Ваше выступление в Цюрихе состоится 3 мая, во вторник, в 18 часов. Название выбрано «провокационное» — «Почему нас не понимают?» Желаю Вашей семье счастливо провести Пасхальные каникулы. Ваш Хёнер Ван Гог. 6 мая 1988 г: … Евгений! Еще раз огромное спасибо за доклад и ответы на вопросы публики. Рад сообщить, что всё это вызвало живой отклик участников мероприятия. Запоздало поздравляю с личным юбилеем (50-летием), о котором узнал, к сожалению, только после Вашего отъезда. Большой привет от Францины! Ваш Хёнер ван Гог. 20 апреля 1989 г.: Дорогой Евгений! Клуб «Консультант» празднует 25-летие. Разрешите пригласить Вас на торжественное собрание членов Клуба в конференц-зал гостиницы «Нова-парк». Ваше имя возглавит список почётных гостей. Францина и я рады предстоящей встрече и возможности неформального общения у нас дома. Официальное приглашение высылаю.
Дюссельдорфский клуб. Юбилей в Цюрихе. Портрет Ван Гога. Открывая очередное заседание Промышленного клуба в Дюссельдорфе, председатель никогда не употребляет обращение «Дамы и господа!» За длинным овальным столом на втором этаже японской гостиницы «Никко» раз в месяц собираются исключительно «господа», местная знать: бизнесмены и юристы, издатели и врачи, руководители фондов и депутаты: послушать и обсудить выступление крупного политика, популярного писателя, представителя федеральной спецслужбы или именитого зарубежного гостя. Выступив несколько раз на этом престижном форуме, я сделался почётным членом клуба и на протяжении 15 лет получал от его бессменного председателя Карла Циммерера письменные приглашения, хотя бывал там не так часто, как хотелось бы. Своей привилегией я пользовался в основном в тех случаях, когда предстояла встреча с особенно интересным собеседником. Во время одной из них сидевший рядом отрекомендовался, как Артур Хёнер ван Гог, председатель аналогичного элитного учреждения в Швейцарии. «Вы не хотели бы выступить в цюрихском клубе „Консультант“? — спросил он. — Моим коллегам еще не приходилось беседовать с представителем столь информированной советской газеты». Услыхав редкую фамилию, я проявил закономерное любопытство и от соблазна не устоял. «Нет, нет — улыбнулся моему вопросу собеседник. — Я не потомок знаменитого живописца, но женат на правнучатой племяннице его брата Тео. Кстати, она тоже художница — портретистка». Это усилило мой интерес к поездке в Цюрих. В Швейцарию мы отправились вместе с женой на машине и провели несколько дней в состоянии перманентного восхищения альпийскими вершинами, серпантинами на перевалах, озерами и узкими улочками городов Гельвеции. Напоследок — вечерний чай у ван Гогов, который плавно перешёл в затянувшуюся до утра беседу с Франциной. Высокая худощавая женщина, чертами лица напомнившая мне мать моего школьного друга Зою Сергеевну Черных, оживлённо смеялась, рассказывала интересные истории из жизни местного бомонда, не переставая курить. Она «показалась» мне. Сработал психологический эффект: мы скорее проникаемся симпатией к тем, в ком обнаруживаем внешнее сходство с друзьями и близкими. Мы беседовали с Франциной о её предках, об импрессионизме, русском авангарде и российских буднях, а перед отъездом получили подарок. Сначала она принесла фотокопию написанного ею портрета темпераментного баварского политика Франца-Йозефа Штрауса и небольшую гуашь с изображением сидящей возле дома марокканки. А потом достала настоящий холст и, закурив очередную сигарету, сказала: «Дарю вам портрет двоюродного прадеда. Он не похож на канонические, но я почему-то всегда представляла его себе именно таким». Сходство, однако, было, и притом немалое, потому что на границе произошла смешная сцена. «Что везёте?» — «Мелкие сувениры и картину». Немецкие таможенники, услыхав слово «картина», немедленно потребовали предъявить её, а, увидев портрет и прочитав надпись, позвали на помощь других сотрудников. Не слушая сбивчивых пояснений, они долго допытывались, откуда у меня «неизвестное полотно ван Гога», пока, наконец, один из них не обратил внимания на дату. «Смотри-ка, присвистнул он, — 1988 год!» После этого меня выслушали, и нас отпустили восвояси. С Франциной ван Гог нам довелось ещё увидеться, когда я приезжал на «круглый стол» швейцарского телевидения, а с Артуром я нередко встречался у Карла Циммерера.
1 июня 1988 г. Муниципалитет Киля представителям СМИ ФРГ: Уважаемые коллеги, наш отдел печати впервые проводит в рамках «Кильской недели» круглый стол для журналистов Востока и Запада «Роль СМИ в устранении образов врага». На встречу приглашены 40 журналистов из 10 стран — ГДР, Голландии, Дании, Исландии, Норвегии, Польши, СССР, Финляндии, ФРГ и Швеции. Модерирует встречу корреспондент советской газеты «Известия».
«Прекрасные кильки». Журналисты и оружейный бизнес. На эту встречу я сразу же согласился, хотя предложенное амплуа и внушало мне определённую тревогу: ведь нужно было не отвечать на вопросы, к чему я давно привык во время своих поездок по Германии, а задавать их, да ещё и журналистам. Сразу же выяснилось, что бить по чужим воротам проще, чем защищать свои. Встреча, конечно, закончилась вничью, потому что опять «победила дружба», но зато я в ещё большей мере смог оценить достоинства Киля: волшебство и азарт регаты и строгую северную красоту жительниц города, которых язык не повернулся бы назвать «кильками». Впрочем, этот лингвистический казус на репутацию Киля в моих глазах никак не повлиял. Во время нашей встречи мы много говорили о способах устранения стереотипов мышления, затрудняющих продуктивное общение, и по ассоциации я не мог не вспомнить дружественный визит в Киль советских военных кораблей. Готовя репортаж, я поочерёдно побывал тогда вместе с дочерью и в рубке советского эсминца, и в соответствующем помещении корабля бундесмарине. Моё внимание сразу же привлекла характерная деталь: символы мишеней, по которым предстояло нанести ответный удар в случае военных действий, однозначно говорили о государственной принадлежности мишеней. «Образы врага» разрядка напряжённости не изменила. Улучив момент, я собирался поговорить на эту тему с командиром немецкого корабля и уже начинал формулировать вопрос, не заметив, что меня мягко взял за локоть представитель нашего консульства. «Ай-ай-ай! — улыбаясь, тихо сказал он. — Тебя разве не учили, что неприлично задавать в гостях трудные вопросы!» «Учили!» — вздохнул я и подумал: «Но ведь у нас то же самое!» А тогда, во время встречи с коллегами за «круглым столом» я не мог не вспомнить и другое событие — «Аферу Баршеля». Тема эта долго не сходила со страниц мировой печати. Речь шла о трагической смерти кильского политика, премьера Шлезвиг-Гольштейна в женевской гостинице «Бо Риваж». Самоубийство или убийство? Детектив развивался в стиле Агаты Кристи: как только очередная версия начинала казаться всё более правдоподобной, вступал в силу закон жанра, и подозрение падало на другого. От романов Кристи трагедию отличало одно: об неё обломала зубы опытная германская юстиция. Опубликовав несколько оперативных заметок, я решил глубже изучить доступные материалы следствия и съездил в Киль, чтобы побеседовать со вдовой Уве Баршеля. Речь шла о подпольной продаже оружия ближневосточным режимам, и этим, разумеется активно интересовались разведки многих стран: СССР и ГДР, США и ФРГ, а также Израиля, Ирана, Пакистана и Швеции. Пока версия о самоубийстве казалась правдоподобной, конкурирующие разведки хранили молчание, но потом стали наперебой сбрасывать в печать компроматы на конкурентов. Автор книги «Секретная папка Моссад» и не скрывал, что сам он — бывший агент одной из спецслужб. Изучив и сопоставив совпадения и противоречия разных версий, я пришёл к выводу — Баршеля устранила международная мафия (торговцы оружием, связанные с упомянутыми спецслужбами). По результатам своих размышлений я опубликовал в «Известиях» очерк «Человек, который умер семь раз». А на следующий день мне позвонил из Гамбурга тамошний заведующий ДПА и, не скрывая иронии, сказал: «Господин, Бовкун, в логичности Ваших предположений трудно усомниться. Вы, очевидно, получили какие-то дополнительные материалы из КГБ?» Я ответил, старясь выдержать тот же тон: «Ну, что Вы! На трудные задачки нам никто ответ не подсказывает».
Подсказки и подножки. Сейчас, на склоне лет, могу сказать, что подсказки я не любил с детства и в школе предпочитал получить кол, но не повторять то, что шептали на ухо. Тем более, что нашептать могли заведомую чушь. Привычка осталась на всю жизнь. В детстве я часто болел ангинами. В силу этого обстоятельства, а также потому, что мама хорошо знала русскую поэзию и литературу, а папа активно помогал нам создавать домашнюю библиотеку, я много читал, и в школе любимыми были уроки литературы. Мне нравилось декламировать стихи, учительница литературы Любовь Константиновна всегда вызывала меня что-нибудь «прочитать с выражением», когда открывала журнал и произносила коронную фразу: «Пойдёт отвечать очень хороший ученик…» Двоечники облегчённо вздыхали. Вслед за этим называлась, как правило, одна из трёх или четырёх фамилий. Я неизменно попадал в число фаворитов, но как-то сильно разочаровал любимую учительницу. Мы проходили «Мёртвые души», и я, желая блеснуть богатым опытом внеклассного чтения, собирался рассказать классу о переписке Белинского с Гоголем, которую проглотил накануне, решив оставить чтение романа на закуску. Но у педагога были свои планы, Любовь Константиновна охладила мой пыл, предложив рассказать, как жили крестьяне у Плюшкина. Мне стали подсказывать, я гордо молчал, потом решительно произнёс: «У этого скупого крепостного помещика крестьяне жили плохо!» — «Как плохо?» — насторожилась Любовь Константиновна. — «В бараках», — выпалил я под хохот одноклассников, демонстративным невежеством поразив любимого педагога в самое сердце и получив свой первый и последний в жизни кол по литературе. А вообще-то я привык доходить до всего самостоятельно отчасти из самолюбия, но также из нежелания оказаться от кого-то в зависимости. Возможно, что предрасположенность к «особому мнению» передалась мне от отца.