но публика в Германии требует от исполнителя народных песен известной театральности. В России было иначе, в советские времена Огнивцев и другие певцы выходили на сцену во фраках и пели, застыв как соляные столбы. У вас так было принято. Магомаев, пытавшийся завоевать расположение западной публики длительными гастролями, потерпел фиаско потому, что держался по-советски скованно». В 60-е годы Ребров прославился во Франции исполнением роли Тевье-Молочника в музыкальном спектакле «Анатевка», с удовольствием пел партии дона Базилио, полицмейстера в опере Шостаковича «Нос», любил хоралы и мечтал спеть Ивана Грозного, Распутина или Генриха VIII-го: его интересовали трагические характеры. Но широкую известность ему принесло исполнение русских песен. При первой встрече Ребров признался, что с огромной радостью выступил бы в Советском Союзе. Чуть позже на благотворительном концерте в Гамбурге, сбор от которого пошёл в фонд помощи пострадавшим от землетрясения в Армении, был представлен новый макси-диск Реброва; я добился разрешения редакции поставить на них логотип «Известий». А затем, в декабре 88-го я опубликовал в газете очерк о Реброве, задавшись целью помочь организовать его поездку в СССР. В редакцию пошёл поток писем: «Пригласите Реброва!» Читатели хотели ближе познакомиться с творчеством певца, более 20 лет пропагандировавшего по всему миру русскую народную песню. Объясняя верность ей, он говорил: «Россия — родина моего сердца». Посоветовавшись с Ребровым, мы решили: неплохо было бы для пользы дела бесплатно выступить в советских учреждениях за рубежом. Посольский клуб в Бонне 8 марта 1989 года был переполнен. Но дипломаты держались скованно, были застёгнуты на все пуговицы. На лицах читались вопросы: «Кого это привёл корреспондент „Известий“? Эмигранта?» Смущался и певец, раскрепощавшийся, когда публика прихлопывает в такт ладошами и подпевает. Теплее прошла встреча в кёльнском Торгпредстве: Реброву подпевали, а после концерта угостили пельменями. Стояла на столах и «столичная»: бесславная антиалкогольная компания к тому времени закончилась. Бюрократическая машина работала медленно, но поездка всё же состоялась, хотя организатор гастролей — болгарская фирма — ободрала Реброва как липку. Неприятность с лихвой окупилась сердечностью и восторженностью русских зрителей. В «Лужниках» Реброва встречали рукоплесканиями. Состоялось воссоединение русской зарубежной песни и отечественной. Германия неоднократно отмечала заслуги певца в деле укрепления взаимопонимания между народами. В 1986 году его наградили Федеральным Крестом, а в 96-м торжественно отметили его 65-летие. Российские власти заслуг Реброва перед русской культурой так и не оценили.
26 декабря 1988 г. Киев-Бонн. Народный артист УССР, композитор Ю. С. Мейтус — Е. В. Бовкуну:… прочитал Вашу интересную статью «Русская песня популярна во всём мире» о Реброве. В ней Вы упомянули, что он мечтает спеть Ивана Грозного. В 1983 году я написал оперу «Иван Грозный» на либретто Александры Васильевой по мотивам повести А. Н. Толстого. Если она его заинтересует, я вышлю клавир. Буду рад, если контакты с этим выдающимся певцом осуществятся. С наилучшими пожеланиями к Новому году, лауреат Госпремии СССР Мейтус Юлий Сергеевич. Киев.25, ул. Владимирская, д. 14, кв. 8. Это письмо я переслал в Оффенбург Веберу, но на все отклики ответить не смог. Их было слишком много.
1 февраля 1990 г. Кристиан Кирш Е. Бовкуну: Дорогой Евгений! Меня порадовал твой визит. Наконец-то мы узнали друг друга лично. Пользуюсь случаем поблагодарить тебя за помощь нашей ассоциации «Музыка Магна», которая пытается возродить Дельфийские игры. Мне очень помогли твои советы и особенно статья в «Известиях» После неё дело сдвинулось с мёртвой точки. Надеюсь, что со временем твоя страна сыграет решающую роль в развитии этого процесса. Ты был совершенно прав, когда говорил о неиспользованных резервах. В скором времени я собираюсь отправиться в Афины, чтобы заручиться поддержкой Мелины Меркури. Огромный тебе привет от фрау Кинлин. Она уже нашла у себя в архиве и вышлет тебе обещанные мемуары своего прадеда о коронации последнего русского царя. На всякий случай сообщаю телефон гостиницы в Афинах. Отель «Орион» — (0030) 1–362, комната 23. Сердечно обнимаю, Кристиан.
«Музыка-Магна» и «Дельфийские игры». Будущий руководитель новых Дельфийских игр объявился в корпункте на Вулканштрассе в начале января 1989 года и с места в карьер нарисовал фантастическую картину ближайшего будущего, когда в Европе вновь начнут проводить Олимпиады музыкальной культуры, существовавшие в Древней Греции. В разных странах ежегодно устраивают всемирные конкурсы, но они в недостаточной мере становятся достоянием широкой публики, сетовал Кирш. Причина — отсутствие единого центра, который обеспечивал бы достижениям искусства гласность и сравнимость. У музыкальных конкурсов много общего со спортивными состязаниями, но им не хватает соревновательности. Рассматривать и тем более соизмерять художественные достижения, разумеется, труднее, чем спортивные, но всё же нельзя отказываться от расширения музыкальных соревнований, рассуждал Кирш. Он говорил настолько горячо и убедительно, что пробудил во мне интерес к своим идеям. Между нами затеялась интенсивная переписка, и я стал регулярно получать толстые конверты с текущей информацией по проекту, которым руководила учреждённая международная ассоциация ММ. Существовала она большей частью на бумаге, но Кирш компенсировал этот недостаток своей исключительной активностью. Вскоре я получил от него полный список тех, кому были отправлены (на русском языке) письма с изложением идеи возрождения Дельфийских игр. В числе получателей значились: президент Михаил Горбачёв, советские послы и посланники в Германии и Швейцарии, дирекция Большого театра, Союз композиторов и Министерство культуры в Москве, многочисленные СМИ и отдельные общественные деятели. Эффект от переписки оказался тогда нулевым. Это обстоятельство, собственно, и побудило меня использовать возможности прессы. В январе 89-го я опубликовал в «Известиях» заметку «Господин Кирш ждёт ответа», не ожидая существенных сдвигов в проекте Кирша. К счастью, я ошибся. Мы оба радовались успеху, но по мере появления новых структур Кирш объявлялся всё реже, я продолжал выполнять свои обязанности, связь прервалась. Сейчас Йозеф Кристиан Кирш — исполнительный директор ассоциации «Дельфийские игры», имеющей филиал в Афинах и Москве. Главный офис её находится в Берлине.
20 октября 1988 г. Зав. Кафедрой славянских литератур Тюбингенского у-та Рольф-Дитер Клюге Е. Бовкуну:… спасибо за помощь, но боюсь, что в этом году поезд уже ушёл. Разочаровали меня московские чиновники. А с Вашим выступлением в Тюбингенском театре в разговоре с депутатом Бундестага Эрмером хочу Вас поздравить. Вы правильно и хорошо ответили на его — увы! — расплывчатые и неточные высказывания. Думаю, симпозиум был нужным и успешным.
На шварцвальдском перекрёстке. Чеховиана. В ноябре 88-го я получил письмо от литературоведа Рольфа-Дитера Клюге, с которым познакомился на симпозиуме в Тюбингене. Он сожалел, что наши чиновники (делопроизводитель в Госкомитете по народному образованию) сорвали его поездку в Москву для работы в архивах. Между тем усилиями этого слависта было столько сделано для лучшего понимания Чехова в Германии, что ему могли бы позавидовать опытные советские чеховеды, занимавшиеся интерпретацией его творчества у себя дома. Стражи литературы в СССР пытались встроить Чехова в систему коммунистических моральных ценностей, упирая на социально-критическое значение его творчества, в чём изрядно преуспел лауреат Сталинской премии, один из основателей ассоциации пролетарских писателей (РАПП) В. Ермилов. В его трудах Чехов выглядел чуть ли не революционером. Такая репутация посмертно повредила писателю в Германии, когда встал вопрос об открытии ему памятника в Баденвайлере. Не заинтересовались советские журналы и записками доктора Юрия Балабаева, жителя Баденвайлера, посвятившего себя изучению германского периода жизни Чехова. Небольшую рукопись, полученную мною от него в конце 70-х, опубликовать не удалось. С тем большим любопытством я приглядывался к Баденвайлеру через 10 лет. В центре всё так же стояла гостиница «Парк-отель» с табличкой на балконе «Здесь жил Антон Чехов в июле 1904 года». Памятник Чехову в курпарке — небольшой валун у Лебединого пруда. О событиях начала века могли рассказать только архивы и воспоминания из вторых рук. Старожилов, знавших Чехова, в живых не осталось. Но живы были потомки доктора Швёрера, лечившего Чехова, и Лина Краус, дед которой позаботился об останках писателя. Первый памятник ему поставили в июле 1908 года, в присутствии Станиславского, Боборыкина и литературного критика Веселовского. Раньше, чем на родине. Он стоял у подножья развалин римской крепости — бронзовый бюст на гранитном пьедестале. Идея принадлежала Станиславскому, осуществил её российский посланник при баденском дворе фон Айхлер. Ему помогала свояченица великого герцога Баденского Фридриха I, княжна из рода Романовых. В 1914-м бюст переплавили: цветной метал требовался для пушек. Доктор Швёрер сделал гипсовый слепок и хранил его в подвале. Слепок пережил войну, но потом исчез. Вопрос о восстановлении памятника немецкие друзья Чехова поднимали в 56-м и в 60-м, но вновь открыть его удалось только в 63-м, при содействии советолога Клауса Менерта. (Мир тесен, я познакомился с ним в конце 70-х, когда группа журналистов летела на международную встречу в Среднюю Азию. Мы сидели рядом, разговорились. «Москвич?» — спросил он. Я подтвердил его догадку. «Большую Ордынку знаете?» — «Конечно, я там родился и вырос». — «А дом?» — «49». — «Да что вы? А рядом был когда-то и мой»). Из свидетельств, собранных местными чеховедами, создавалась такая картина. Чехову не повезло с Баденвайлером. Он оказался там в период, когда курорт менял профиль — из лёгочного превращался в сердечно-сосудистый. Педантизм, безвкусица и отсутствие фантазии у немецких интеллектуалов угнетали Чехова. Он осуждал «азиатчину», посмеивался над попытками «славянской имитации» Запада и всё же терпимее относился к западной цивилизации, чем Достоевский и другие его земляки. Нельзя сказать, что Чехов сразу полюбил Германию, но, приехав туда, он понял, что не сможет остаться бесстрастным созерцателем и принялся изучать её с присущим ему педантизмом. А поскольку западный быт пробуждал в нём желание повысить культурный уровень российского крестьянства, в Шварцвальде он приглядывался к сельским нравам. Ездил по деревням, знакомился с местным бытом.