«Варыкино» во Фрисландии. Чем дольше живёшь и работаешь в другой стране, тем больше проникаешься стремлением глубже изучить нравы тех, кому она — родина. Но душа и судьба собственного отечества не замещаются тем, что увидел и осознал. Любовь к родному очагу и верность ему с годами только крепнут. И тем острее желание понять, чем же привлекательно твоё отечество для иностранцев. В силу этой закономерной любознательности меня живо интересовали немцы, полюбившие Россию. Бывшие военнопленные и студенты-слависты, политики и деятели культуры… У каждого своя причина, свой интерес. Хайнц Вельхерт выделялся импульсивностью, характером почти русским. Типичный интеллигент-разночинец XIX века. В юности был штукатуром, служил в полиции, потом увлёкся педагогикой и сочинениями русских писателей, полюбил Россию, не побывав в ней. Родился он в Рурской области — промышленном муравейнике, который называют плавильным тиглем Германии, где варится сталь, а иммигранты переплавляются в характерную идентичность «жителей Рура», говорящих на особом диалекте. Хайнца притягивал иной жизненный уклад, и он уехал на север, в Норден. Теодор Фонтане, посетивший город в 1882 году, записал в дневнике о его жителях: «Все они, начиная с графов, очень любезны, просты и естественны и судят о политических вещах чрезвычайно свободно». Каналы, ветряные мельницы, рапсовые поля, напоминающие о произведениях романтика Теодора Шторма… Оттуда рукой подать до скалистого Гельголанда, где Хофман фон Фаллерслебен написал слова «Песни всех немцев». Или до Евера. В одном из замков есть там «русские комнаты», где висят портреты русских военачальников, освобождавших город от Наполеона. При Екатерине II существовала уния Евера с Россией: в Петербург сообщалось обо всех важных городских делах. Освобождённый русской армией в 1813 году Евер пять лет оставался «русским», пока не перешёл во владение герцогов Ольденбургских.
Восточные фризы — люди степенные, несуетливые, радушные. Предки их, родственные англосаксонским племенам, были корабелами и воинами, крестьянами и торговцами, водили корабли в Англию и Египет, торговали с Россией и Ганзой. Сегодня их зачисляют в особую категорию чудаковатых и эксцентричных поморов, часто рассказывая о них притчи и анекдоты. На самом же деле они — азартные и способные торговцы и упрямо придерживаются традиций, любят, чтобы все было понятно и потому недоверчивы к новшествам, осторожно заводят знакомства и крепко привязаны к родному крову. Фризов отличают многие привычки, но две из них устойчивее всего: уединённо спать (все кровати установлены в нишах) и пить крепкий чай со сливками и кандисом, не портящим вкус напитка. По культуре чаепития они занимают второе место после англичан. Впрочем, Хайнц не похож на типичного фриза. В доме у него чересчур много книг. Самая любимая — «Доктор Живаго». А потому на щитке у ворот по-русски написано — «Варыкино». Познакомившись с Хайнцем, я при случае заглядывал в его усадьбу, где всё сколочено, посажено и выращено собственными руками. Но в феврале 91-го он сам позвонил в корпункт: «Мои коллеги-учителя и я решили помочь детям Чернобыля, но наши обращения в ваше посольство успеха не принесли. Надеюсь на твою газету. Приезжай!» Время тогда было смутное, тревожное, советские учреждения за рубежом осторожничали, к странным предложениям относились с опаской. И я отправился на север — разобраться на месте, чем собираются помочь детям Чернобыля Хайнц Вельхерт, Лило Крёгер и другие учителя фрисландского Нордена. Оказалось, они готовы принять на отдых наших детей, оплатив им дорогу, проживание и лечение. Единственное, чего они опасались, что вместо больных детей приедут «номенклатурные». О подлогах такого рода много писали. Вот и предпочли они обратиться в «Известия». Я созвонился с собкором в Белоруссии Матуковским, взявшимся за формирование группы, и опубликовал небольшую заметку в «Известиях». Она вызвала обвал писем. Всего Хайнц получил их более восьмисот. В результате жители Нордена выразили пожелание разместить на летний отдых уже не 20, а 30 детей и не на месяц, а на всё лето. И опять Хайнц пригласил меня приехать, чтобы почитать корреспонденцию. Несколько дней подряд я знакомился с письмами, полученными со всех концов СССР. Некоторые пришли из Венгрии, Австрии и от солдат Западной группы войск. Люди благодарили за душевную теплоту, делились тревогами о состоянии экологии, но большей частью это были просьбы о помощи, изложенные с превозмоганием стыда и боли за то положение, в котором оказались больные и одинокие люди, потерявшие веру в чиновников и в будущее, угнетённые параличом системы социального обеспечения, утомлённые обещаниями политиков. Порой отчаяние било через край. 77-летний старик из Краснотурьинска признавался, что хотел бы перед смертью поесть мяса. Молодая мать из Ровно сообщала: «Прочла и разрыдалась: жители другой страны хотят помочь нашим детям, а в собственной стране никому нет дела до наших бед». «20 человек — это капля в море — писали две студентки из Бреста, — но как благодарны вам матери. Пусть не их дети поедут к вам, но у них появилась надежда. Голос матерей услышан, вы взяли на себя крупицу этой боли. Спасибо, хорошие, милые немцы. Спасибо от русских, украинцев, белорусов, всех, кого коснулся страшный „Чернобыль“». Дети приехали и хорошо отдохнули, поправили здоровье: воды Северного моря богаты йодом. Семь человек разместились в одном лишь «Варыкино» у Хайнца. Письма продолжали приходить к нему в течение многих лет. О гуманитарной помощи советским людям, страдавшим от социальных последствий эксперимента по строительству социализма в одной стране, писали, разумеется, не только «Известия».
12 июня 1994 г. Барон Филипп фон Бёзелагер корреспонденту «Известий»:… госпожа Корнелия Герстенмайер передала мне Вашу просьбу. Жду Вас у себя в замке в эту субботу. Если поедете из Мелема, держитесь указателей на Меккенхайм, а дальше — согласно прилагаемой схеме. 25 июля 1994 г. Л. Млечин — Е. Бовкуну: … Женя! После твоего блистательного выступления по 20 июля прошу тебя срочно подумать над другой важной датой — 80 лет первой мировой войне. Участника войны тебе, конечно, не найти, но, может быть, у немцев что-то есть интересное. Твой Леонид Млечин.
От вражды к сотрудничеству. Диктаторы, Сопротивление и наивные читатели. Убить человека, глядя ему в глаза нелегко. На это способны только законченные отморозки, отъявленные психопаты или трусы. Для нормального человека, даже для солдата, осознанное желание убить стоящего перед ним врага противоестественно. Психологи давно это доказали. Понятно, за что национал-социалисты ненавидели роман Ремарка «На западном фронте без перемен», он описывал солдат, которые не хотели убивать. Зато как много дружеских встреч бывших солдат враждующих армий. Ветераны американской дивизии, пытавшейся в 45-м разрушить в Ремагене мост через Рейн, много лет ежегодно приезжали 8 мая встретиться и выпить пивка с бывшими противниками. Встречаясь в Германии с бывшими солдатами, побывавшими в советском плену и в особой степени обязанными настойчивости первого послевоенного канцлера Аденауэра, я всякий раз ощущал их искреннюю симпатию к русским. Вспоминал «своего» Фрица и задумывался об отношении русских и немцев к диктаторам. В июне 94-го, пол века спустя после неудавшегося покушения полковника фон Штауффенберга на Гитлера, я нашёл повод поговорить на эту тему с очень компетентным человеком — бароном фон Бёзелагером, с которым заочно познакомила меня Корнелия Ирина Герстенмайер. Бёзелагер был боевым соратником её отца и в то время одним из последних живых участников антигитлеровского Сопротивления. Он пригласил меня на чашку чая, и мы несколько часов гоняли чаи в садовой беседке его фамильного замка. Я задавал всё новые и новые вопросы, накручивая записи на магнитофонную плёнку, опубликовал очерк в «Известиях» и потом неоднократно возвращался к волновавшей меня теме, используя новые материалы и дополняя их мало известными подробностями из архива другого участника покушения на Гитлера — первого председателя Бундестага Ойгена Герстенмайера. Тогда это была сенсация: картина заговора, нарисованная бароном, перечёркивала представления, распространявшиеся нашей печатью. Все заслуги Сопротивления приписывались у нас антифашистам коммунистической закваски. На самом деле всё было куда сложнее. 20 июля 1944 года стало самым светлым и самым чёрным днём германской истории. Светлым потому, что немцы поняли: национал-социализм не вечен, многие ненавидят его и борются с ним. Чёрным потому, что гитлеровцы в очередной раз восторжествовали. А осложнялось всё тем, что даже после войны участникам Сопротивления долго отказывали в признании, и тем, что левые пытались поставить в один ряд с ними «антифашистов» В. Ульбрихта и В. Пика. После войны уцелевшим участникам Сопротивления и родственникам казнённых, имущество которых было конфисковано национал-социалистами, ничего не вернули и даже отказывали в пенсии, а вдова Фрайслера её получила. Гитлеровский палача Роланд Фрайслер, которого фюрер ласково называл — «наш Вышинский», не пал жертвой заговора. В январе 45-го рядом со зданием суда упала бомба. Оно не пострадало, но в здании суда обрушилась балка, ею-то и убило Фрайслера. Пенсия за случайную смерть палача. Какая гуманность!
Дневники заговорщика-дипломата Ульриха фон Хасселя, которого после удачного покушения предполагалось сделать министром иностранных дел, увидели свет сначала в Швейцарии и Швеции. Почему? Заговорщики хотели поражения Германии, а в глазах обычного патриота, даже не националиста, это не нормально, объясняет мой собеседник. «Нелепо было бы утверждать, будто Ульбрихт и Пик не боролись с Гитлером, но боролись они против одной тоталитарной системы — гитлеровской — на стороне другой — сталинской и были послушным орудием в руках Москвы». В значительной мере борьба эта осуществлялась извне — Национальным Комитетом «Свободная Германия», если не считать отдельных групп типа «Красной капеллы», действовавших внутри, но также управлявшихся Москвой. К тому же коммунисты ставили перед собой задачу установления собственного тоталитарного строя. Их борьба не была сопротивлением режиму изнутри самой системы. Участники же Сопротивления разных политических и религиозных убеждений — чиновники, военные, промышленники и учёные — ставили перед собой иные цели. Они не были ни революционерами, ни реакционерами, но боролись против маленьких гитлеров в себя в стране, собираясь уничтожить режим и его вождей, аппарат гестапо, СС и СА и сформировать демократическое правительство. Впрочем, и на Западе Антигитлеровское Сопротивление далеко не сразу получило объективную оценку. Первым это сделал Черчилль в 46-м году: «В Германии была оппозиция, слабевшая с каждым днём из-за приносимых жертв, эти люди боролись без помощи извне и снаружи, руководствуясь лишь собственной совестью». Заговорщик граф Петер Йорк фон Ватенбург сказал на суде: «Самое главное, против чего мы боролись, что нас не устраивало, был тоталитаризм государства против каждого отдельного гражданина». Такую фразу никогда не произнёс бы ни один из советских военачальников, казнённый как «враг народа». Обилие покушений на Гитлера объяснялось структурой Сопротивления. Не кучка офицеров готовилась устранить диктатора, а организованные группы военных, правительственных чиновников, представителей промышленности и церкви. Сталину же с самого начала было выгодно, чтобы власть в Германии захватили национал-социалисты. Бывший рейхсканцлер, генерал-майор Курт фон Шляйхер, устранённый потом как опасный свидетель, писал в дневнике, что Гитлер получил из тайных средств рейхсвера на предвыборную кампанию 1930 года 40 миллионов марок золотом после того, как Сталин написал ему, Шляйхеру: «Чтобы активно осуществлять германо-советскую политику, вы должны развернуть в Германии кампанию на вооружение, а во главе её лучше поставить Гитлера». Барон показывал мне этот документ, существование которого у нас замалчивалось. После захвата власти национал-социалистами легальная оппозиция режиму стала невозможной, но Германия всё же пыталась отторгнуть гитлеровский социализм, тогда как у нас возможную оппозицию сталинизму уничтожили в корне. Размышляя после бесед с бароном о реальных и м