. Для сбора рекламы образовали СП с «Бурдой». Оно приносило доходы, но руководители отдела рекламы в редакции вошли во вкус самостийной добычи информации и стали считать немецких партнёров конкурентами. Непрофессионализм и стяжательство одержали верх над компетентностью. «Известия» включились в войну компроматов, что привело к потере внешней независимости и внутреннему расколу. После путча борьбу за власть в самих «Известиях» начали внутренние группировки, готовые делить между собой прибыли от разных проектов до тех пор, пока камня на камне не останется от популярнейшего органа печати. Сначала произошёл раскол между редакцией и издательством. Потом газету приватизировали, предложив сотрудникам и собкорам купить её акции. И сразу же приватизированную газету стали рвать на части олигархи: с помощью «троянских коней», уже использованных в конфликте издательства и редакции. Для нейтрализации старой гвардии редакцию до предела насытили сотрудниками ликвидированного (не для того ли и созданного) «Русского телеграфа». Затем соперничавшие группировки распилили «Известия» на «Старые» и «Новые», уже не имевшие ни собственного лица, ни характерного почерка, ни авторитетных имён. Захват НТВ подчинил телеканал властям. Распад «Известий» сделал ненужным процедуру контроля со стороны властей. Контролировать стало нечего.
6 мая 1997 г. Москва (редакция) — Бонн (корпункт). Э. Поляновский (Эдвин Луникович) — Е. Бовкуну: Женя, состоянием газеты и отдельными её руководителями недовольны многие. Но пока ещё зависит от нас — что и как поправить, от нас — в том числе и от тебя, с твоим участием. Твои сомнения мне понятны, и я жду звонка, как договорились: первый звонок — мне. И встреча. Во всех других случаях редактора будут меняться непредсказуемо, и никто не станет тебе опорой. Не возьми грех на душу, Женечка. Жду — тел. 299–84–49 (домашний). Эд.
Этот факс я получил в самый драматичный период борьбы за акции «Известий». К тому времени мы с Эдиком дружили давно. В середине 80-х Поляновский работал над книгой о жизни мужа Марины Цветаевой Сергея Эфрона и прилетел в Бонн, чтобы разыскать бывшего агента НКВД Кирилла Хенкина, который знал Эфрона и мог о нём что-нибудь рассказать. Адреса не было. Как будто бы он жил где-то под Мюнхеном, но где? Я позвонил на всякий случай коллегам на радио «Свобода» и попал в точку, там работала жена Хенкина. Немецким Эдик не владел, поэтому я повёз его по указанному адресу на машине. По первому впечатлению я сразу же к нему расположился, за долгий путь мы успели многое друг другу рассказать, обнаружились общие интересы, и впоследствии я неоднократно убеждался в его искренности и добропорядочности. Популярный журналист Поляновский был человеком немного наивным, но высоконравственным, рыцарем, который не проходил мимо, когда обижали слабого, в юности из-за этого часто лез в драку. Он дружил с Голембиовским и относился к нему даже как-то по-отечески. Игорь тоже его любил и целую ночь простоял под окном больницы, где Эдику зашивали раны, полученные в благородной драке. Но бывшего сотрудника НКВД непосредственность Поляновского напугала, он заподозрил провокацию КГБ (поскольку Эдик настойчиво пытался узнать, какого цвета галстуки любил Эфрон), и собирался пожаловаться Голембиовскому. Нам с трудом удалось его разговорить. Но в конце 90-х меня больше интересовали внутренние проблемы «Известий». Вернувшись в корпункт, я узнал: «Лукойлу» удалось купить чуть ли не половину известинских акций. Вторая половина приглянулась потанинскому «Онэксимбанку», хотя все они уже принадлежали известинцам, в том числе и мне. Я не собирался их продавать, сказав себе: деньги обесцениваются, пусть акции останутся детям. В силу удаленности от места торговли я оказался последним или предпоследним, кого стали уговаривать. Всё закрутилось быстро. Я было согласился на более выгодное предложение «Лукойла», но тут позвонил, а затем прислал факс Поляновский. А Голембиовский срочно вызвал меня телеграммой в Москву. Меня встретил Эдик, повёл по коридорам редакции: «Посмотри, младшие редактора, секретарши, девочки из машбюро… Все они продают свои грошовые акции Потанину. Неужели ты будешь не с нами?» Солидарность сотрудников редакции была аргументом веским. Идти против коллектива меня не учили. В тот же день я услышал, как кто-то сказал у меня за спиной: «Если бы он продал акции „Лукойлу“, я бы его понял, но руки не подал бы». Покупатель сразу же предложил мне перевести деньги в зарубежный банк, но вместо этого мы с женой решили купить на них квартиру на улице Удальцова, в которой теперь и живём. К сожалению, фактическое равновесие долей крупных акционеров не решило экономических и других проблем «Известий». Обстановка в газете накалялась. Менялись редактора отделов, как и предсказывал Поляновский. Мне говорили: «Ну что ты развиваешь боковые темы. Острее нужно. Плюнул в Бундестаге один депутат на другого, об этом и напиши». С моими профессиональными принципами это не сочеталось. Да и в отношении торговли акциями я рискнул высказать особое мнение, отправив 8 мая 98-го Голембиовскому открытое письмо «ЧЬЁ ЛИЦО МЫ СПАСАЕМ?»
Дорогие коллеги, в общий узел увязались разнородные вопросы — имущественный и редакционно-политический. Личным имуществом каждый распоряжается с учётом интересов семьи; акции — это будущие дивиденды детей и внуков и к редакционной политике отношения не имеют. Но всё же предлагается по-большевистски сбросить всё в общий котёл. Ради чего? Перед решающим боем раздают последние патроны, а у нас разливают по флягам последний спирт. Для поднятия духа? Важнее второй вопрос — где пересекаются интересы сотрудников редакции, читателей «Известий» и внешних сил. Внешняя зависимость проблематична для любой газеты, но нам угрожает не это. Игорь, в недавнем интервью Вы сказали, что надо спасать лицо «Известий». Но какое лицо мы хотим спасать? Некогда газета блистала яркими индивидуальностями. Где они? Где разнообразие стилей, серьёзный анализ, уверенность подлинной компетенции? Доминирует желтизна, дворовая задиристость, парад лихих заголовков, жанровая скудость. Игорь, в феврале 92-го, беседуя с редакторами «Франкфуртер альгемайне», Вы говорили, что «Известия» ориентируются на компетентного читателя, который ценит осведомлённость и аналитику, что наша цель — всесторонняя информация о происходящем в мире. Разве мы отказались от этого кредо? В редакции клонируется неокоржаковщина (одним из руководителей нового «главного» подразделения «Известий» был некто Коржаков): «комиссары» принимают решения от Вашего имени, а заодно и от имени читателей, мнения которых не учитываются. Неокоржаковцы неоднократно «подставляли» Вас и газету (публикации о Березовском и Черномырдине), перессорив Вас и нас не столько с властью, сколько с теми, кто привык с уважением относиться к мнению «Известий». А где Ваши соратники первого часа — сторонники радикальных реформ в обществе и в СМИ, стоявшие рядом с Вами до, во время и после путча? Их растолкали по углам. Тон задаёт группа товарищей, представления которых об информационной политике преподносятся от Вашего имени. Практикуется выборочная табуизация тематики. Мы публикуем памфлет о политической цензуре и практикуем цензуру похлеще советской. В свободной журналистике, а тем более в либеральных газетах, к числу которых относились «Известия», запретных тем нет. Любую можно раскрыть по-разному: смачно расписывать сплетни о политиках или проливать слёзы о тяжкой доле русских проституток за рубежом. А можно писать о проблемах страны пребывания, осмысливая процессы, происходящие в её политике или экономике. Запреты на многие темы я ощутил на себе. Требуются сенсации, тогда как во всём мире газеты держат репортёров, чтобы показывать неравнозначность происходящего. Ставка на формальную оперативность стала убивать интересные жанры. Мозаика зарубежной жизни складывается из сенсационного и будничного. Репутация «Известий» всегда была для меня выше личных интересов и я, как мог укреплял авторитет нашей газеты. В течение трёх дней августовского путча в 91-м я дал местным СМИ более 30 интервью, включая радио и телевидение, защищая престиж «Известий» от нападок за публикацию документов ГКЧП. Ответственность перед газетой заставляла меня воздерживаться от пересказа сомнительных сенсаций. Думаю, у многих собкоров нашлись бы аналогичные примеры. Неоправданная лихость, крикливый разоблачизм, всё это стало новым, кукольным лицом «Известий», терять которое, право, не жалко. Группа товарищей наделила функциями супостата «Лукойл». При случае она поссорит Вас и с другим спонсором — Онексимбанком. Перессорить всех, сделать из трёх друзей двух врагов и одного доносчика — тактика не новая. Руководство редакции переживает тот же кризис, что и кремлёвская элита при регенте Коржакове. Только наши коржаковцы в борьбе за влияние на главного редактора и президента АО ещё и формируют общественное мнение. В ущерб репутации «Известий» в России и за рубежом.
Письмо я отправил уже из Бонна, а накануне отъезда, 6 мая поговорил с Голембиовским в присутствии Поляновского. Это была наша последняя встреча. Игорь был каким-то подавленным, «не настоящим». Словно боялся незаслуженного упрёка или неожиданной и очень опасной неприятности. Избегал прямого взгляда. В словах не было привычной твёрдой акцентировки. Да и произнёс-то он всего два-три слова. Предчувствовал ли он, что должно было с ним произойти? Эдик не выдержал: «Что же ты молчишь? Женя выполнил наши условия! Где твои гарантии?» «Пока я главный редактор, можете работать спокойно», — тускло сказал Голембиовский. Я пришёл не за этим, но понял, что сейчас на любом уровне все вопросы сводятся к одному: кто с кем, кто против кого. В то время Игорь либо ещё не сделал окончательный выбор, либо сделал, но опасался, что ошибся. Вернулся в Мелем я с тяжёлым сердцем. 1 сентября 98-го, без объявления о банкротстве, «Известия» закрыли корпункты в Вашингтоне, Лондоне и Пекине. 21 сентября фактически перестал существовать и корпункт в Бонне. Не думаю, что кем-то лично был разработан план комплексного уничтожения лучшей советской газеты. Даже гораздому на коварные выдумки Макиавелли такое было бы не под силу. Непобедимый в открытой схватке колосс СССР не подорвался на мине, подложенной группой злоумышленников, его разорвали на ч