оизводства фарфора и красок, строили фабрики. Многим страна была обязана вендам и лужицким сербам (сорбам), славянским племенам, развивавшим приграничную торговлю. Пришельцы делились с приёмной матерью своими навыками и опытом выживания в трудных условиях. Изгнанные — беженцы, обречённые пожизненно оставаться чужими там, где они поселились. Изгнанные из родного отечества властями или обстоятельствами, они стали нужны землям, приютившим их. Без них Германия не смогла бы превратиться в крупную европейскую, а затем и в мировую державу. Копилку национального благополучия успешно пополняли изгнанные из Богемии, Силезии, Восточной Пруссии и других бывших восточных областей германского рейха, а затем — дважды изгнанники — «русские немцы», выдавленные обстоятельствами жизни и политики сначала из Германии в Россию, а затем из Советского Союза в Германию. Многое дала Германии еврейская иммиграция, об истоках которой писал в середине позапрошлого века в своих исследованиях историк, теолог и лингвист Карл Зимрок. После войны в ковчег германского благополучия хлынул поток иностранцев, привлечённых новым законодательством, обещавшим гонимым защиту и приют. Но качество иммиграции изменилось. С началом нового века и тысячелетия Германию стало захлёстывать набиравшее силу половодье мигрантов иного качества. Они хлынули в Европу с окраин Азии и Африки, из бывших колоний (по забытой терминологии 60-х годов — из стран «третьего мира»). Хлынули, чтобы получить «свою долю» благополучия, создававшегося народами Европы на протяжении столетий. В советском боевике «Ночной патруль» бывший «медвежатник», решив «завязать», приходит домой к комиссару милиции, сломав замок. Комиссар (Лев Свердлин) извиняет его: «главное, не куда пришёл, а с чем». С чем же приходят в Германию мигранты? С клочками мультикультуры или с вирусами монокультуры, мутация которых непредсказуема? С желанием начать всё с нуля, реализуя свое право на равенство и свободу и на свою долю благополучия? Должна ли страна делиться благополучием? По неписаным законам земной цивилизации благополучные страны делятся с другими историческим опытом, результатами научных открытий, рецептами лечения болезней и плодами научно-технического прогресса. Решения об этом принимают правительства и другие институты власти. Но благополучие страны — это её политическое, нравственное и физическое здоровье, неделимое достояние всего народа, и делиться им с теми, кто его не создавал, это значит распространять величайшее достижение человечества — благотворительность до масштабов легкомысленного расточительства. Мне больно было видеть, как в половодье социальных мигрантов растворяется благополучие граждан Германии. На улицах немецких городов стало грязно, чистая немецкая речь, не замусоренная иностранным сленгом, звучит всё реже. Самолёты, поезда, трамваи и автобусы опаздывают. На улицах долгострой, в учреждения наползает плесень бюрократизма, в политике — дробление полномочий и программ и опасное распространение популизма. В языке избыточность неоправданных неологизмов. В настроениях — сомнения и разочарования. Я иду по улице, наступая на окурки и плевки, еду в переполненном трамвае и меня толкают тусующиеся подростки, не думая извиняться. На детской площадке пожилой господин предлагает двум десятилетним мальчишкам, надолго захватившим качели, уступить место младшим. В ответ они начинают кривляться и хамить на ломаном немецком. Полная женщина лет 45-и перелезает через железный забор, чтобы попасть на парковку. Её примеру следует мама с пятилетним ребёнком. На секунду зажмурив глаза, я пытаюсь понять, где же я, в какой стране? Та ли это Германия, которую я когда-то знал? Не становимся ли мы свидетелями колонизации Германии бывшими колонистами? Не превращается ли Европа в колонию бывшего «третьего мира»? Не превысил ли определённой нормы процент чужеродности в немецкой культуре? Не приходит ли Германия к тому, от чего уходит Россия? И не вернётся ли призрак интернационального социализма (марксизма, коммунизма) в ту страну, откуда много десятилетий назад он ушёл громить мировую буржуазию? Кто знает, кто знает… Очевидно, человечество ещё не доросло до этнического саморегулирования. Национальные и социальные интересы окраин и центра периодически вступают в противоречие с интересами тех или иных политических сил. Парадоксальным образом неконтролируемые вспышки националистических конфликтов в равной степени сопровождали процесс дезинтеграции разваливавшегося СССР и объединяющейся Европы. Беженцы, беженцы… По всему миру. Они бегут к чужому колодцу благополучия, торопясь утолить жажду, но неиссякаемых источников не бывает, а радушным хозяевам колодца не приходит в голову помочь жаждущим выкопать такой же колодец возле их собственного дома. Общие проблемы, общая боль. Достоевский более ста лет назад, произнося речь на Пушкинской площади в Москве, заметил, что настоящему русскому Европа и судьба большой арийской нации столь же дороги, как и сама Россия, как судьба собственного отечества.
Я долго узнавал и успел полюбить свою Германию. Три её образа сливаются в один. Изредка я приезжаю в Бонн навестить любимую дочь и любимого внука Пашку, возвращаюсь в Москву к любимому сыну и любимым внукам-двойняшкам ГриФедам (Грише и Феде), вновь ненадолго посещаю страну, с которой я был на «ты». Но с трудом узнаю её и говорю:
Здравствуйте! Вы меня ещё помните? Я Вас Любил! Не отчаивайтесь! Верю, что своё будущее Вы сделаете достойным!