— Постой, постой! — остановил Дуняшу Владимир. — Ты не торопись. Кто сказал: «Девчонка в забое, что баба на корабле?»
— Губач.
— Неумное заявление. Не пойму одного: о каких девчатах речь?
— Не все ли равно, о каких? Настя-экспедиторша, Феня-приемщица, Таня-уборщица...
— Весь узел связи?
— На связи справятся и несоюзные... Комсомолкам место в забое! — решительно заявила Дуняша, повернулась, ушла.
Молодцов посмотрел на Тишина.
— Ну, а это-то, — он обвел глазами комнату, — кто все-таки затеял?
— Она — кто же! — широко улыбнулся Тишин. — Стыдно, говорит, за такую бескультурную коммуну перед товарками. Вот и скоблим цельных два дня.
Владимир оглядел еще раз тумбочки, кровати. Все как в образцовой красноармейской казарме. И кто наводит чистоту! Тишин — парень, подряжавшийся в поселке на самые грязные работы. Станут, бывало, смеяться над ним — отрежет: «Деньги не пахнут, а одежа выветрится». И он скоблит два дня общежитие! Даже не верилось.
Усадил Владимир Тишина рядом.
— Давай-ка по порядку. Ребята что же — против девчат?
— Да против, по правде говоря, один Губач...
— А он разве коммунар?
— Весь барак в коммуне. Куда ж его? Пить, правда, стал, каждый день. Но комсомольский секретарь сказал ребятам: «На то и коммуна, чтоб перевоспитывать».
— И ты, смотрю, перевоспитался? — засмеялся Молодцов. — Замок-то с тумбочки снял?
— Что ж одному против всех? — Тишин обмотал швабру тряпкой, намочил в ведре: — Посторонись-ка. Протереть велено. Будет еще за то, что ты наследил!
Владимир встал.
— Девка, выходит, бой?!
— Ой-ей-ей! — многозначительно протянул Тишин.
— Нравится?
— Так уж сразу и нравится? Хозяйская, вот и нравится...
— Ну, ну, — улыбнулся Владимир. — С тряпки вон лужа натекла. Вытирай, а то будет и тебе.
Молодцов заглянул в другие комнаты. Те же нововведения, чистота, порядок.
На улице шел снег. У дверей клуба фонари освещали красочную афишу: «Новогодний вечер ударников». Внизу приписка: «Вход свободный» — не так уж много было на руднике ударников. «Устроить бы вечер коммунаров, — подумал Владимир, — возникли бы, глядишь, коммуны и на других шахтах».
Открыли вечер ударников сообщением о контрольных цифрах наступавшего нового года. Директор отсутствовал, с докладом выступил главный инженер. Цифры он пересыпал лозунгами:
— Уголь, товарищи, — хлеб индустрии! Контрольные цифры — вехи новых побед!
В зале царило оживление. Самодеятельный духовой оркестр то и дело исполнял туш.
Вторым вопросом праздничной повестки дня был почин комсомолок. Дуняшу с тремя ее подружками вызвали на сцену. Под захлебывающиеся звуки туша преподнесли девушкам новенькие спецовки и отбойный молоток.
— Девушки идут в забой! Это знаменательно, товарищи, — говорил с трибуны главный инженер. — Производственные победы не дадутся им завтра же. Придется помогать девушкам, основательно помогать! Но это будет нашей политической победой!
Перешли к премированию ударников. По седьмой-бис премировали полуботинками Суворова.
— Молодцов в списке был! — крикнул кто-то из зала. — Почему исключили Молодцова? Зашумели.
— Переходим к следующему, последнему вопросу— поспешил загладить инцидент председательствующий. — Выборы оперативно-плановой группы по механизации рудника.
Зал продолжал шуметь. Владимир поднял руку.
— Что у тебя, Молодцов?
— Прошу слова в порядке справки.
— Ну, давай!
Владимир вышел.
— На руднике я новичок, к тому же долго пролежал в больнице. Так что премия была бы незаслуженной, — начал он. — Но сказать кое-что хотел бы.
Председательствующий постучал карандашом по стакану:
— Не время для прений, товарищ Молодцов!
— Дайте человеку высказаться! — выкрикнули из задних рядов.
— Пусть говорит! — подхватил зал.
Председательствующий развел руками, сел.
— Во-первых, о девушках, — неторопливо продолжал Владимир. — Что девушки идут в шахты — это важное дело. И новые спецовки, новый молоток — все, конечно, хорошо. Только спецовка — не модное платьице!
— Вульгаризируете, Молодцов, — отозвался из президиума главный инженер. — Между прочим, девушки-то к вам в коммуну вступают!
— Вот мы и не хотим, чтобы их почин смешали с грязью, — повернулся к инженеру Владимир. — У меня записано дословно, — он достал блокнот. — «Производственные победы не дадутся им завтра же... Придется помогать девушкам, основательно помогать. Но это будет нашей политической победой». Подытожим: девушек никто не обучал. А под землей работать непросто, нужны навыки. Значит, будет систематическое недовыполнение плана. В большую копеечку обойдется такая «политическая победа». Политическое позерство это, а не победа! Опять же удар по коммуне, уже не первый.
Главный инженер встал:
— Легче на поворотах, Молодцов! За клевету привлекают к ответу!
— Так то за клевету, — запальчиво ответил Владимир.
Инженер побледнел.
— Вот как?! В чем же конкретно обвиняете меня?
— Факты обвиняют!
— Например?!
Владимир почувствовал вдруг, что зашел слишком далеко.
— Что же молчите? — наседал почувствовавший замешательство Молодцова инженер.
В зале начали опять шуметь, кто-то проехался насчет «петушиных наскоков» молодежи. Отступать было поздно.
— Будут примеры, — перекрыл шум зала Владимир. — Пожалуйста: помойная! Как оказалась она над нашим штреком?! Кровля не толще двух метров!
— Ты что — промерял?
— Пролезал через сбойку наверх!
Инженер замялся:
— Разговор, конечно, не для торжественного вечера... Произошла ошибка... Роковой казус проектирования...
— Казус?! — грохнул зал. — Трое убитых, пятеро покалеченных... Казус?!
— Я сказал: роковой казус, товарищи, роковой, — спохватился инженер.
Но люди в зале уже повскакивали с мест. Грохот откидных стульев, выкрики. Как сорвавшийся камень порождает в горах обвал, так и тут одно неосторожно брошенное слово стронуло лавину подспудно копившегося гнева и подозрений.
Чья-то рука отстранила Владимира, властный голос перекрыл шум зала:
— Товарищи! Виновные будут найдены и преданы суду!
Это был Федот Данилович.
Появление уважаемого старого шахтера, депутата райсовета, его решительность и уверенность произвели впечатление. Постепенно зал стих.
Откашлялся, заговорил опять сразу осипшим голосом председательствующий.
Федот Данилович увел Владимира за кулисы, долго огорченно глядел на него.
— Понимаешь ли хоть свое мальчишество?! Ясное дело: неладно на руднике. Но за хвост ящерицу поймаешь — хвост в руке и останется. А у нее есть голова! Нужна, братец, выдержка.
В зал Федот Данилович и Владимир вернулись, когда торжественная часть вечера была уже окончена, начались танцы.
На сдвинутых к стенам стульях, лузгая семечки, сидели старухи, старики. Именинницами были принарядившиеся девушки с узла связи. Подтрунивали над ними балагуры:
— Каблук забурился, глянь!
— А пятки-то, пятки — сзади!
Обернется, не поняв насмешки, кто-нибудь из девчат — хохочут ребята. Кружатся в танце завтрашние забойщицы. Стройные ноги у Дуняши. Изрядно подвыпивший Губачев не спускает с нее глаз. Толкает Губачева в бок не менее хмельной сосед:
— Во н-нака какая пропадает! Бери, Губач, в свой забой... Она будет уголек долбать, ты вагончики катать. Веселая жизнь пойдет!
— А что-о? И возьму!
— Не хотел же в коммуну брать, — подзадоривали Губачева дружки.
— Вчера не хотел, нонче захотел!
Передохнув, оркестранты заиграли снова. Танцующие начали подпевать:
Девочка Надя,
Чего тебе надо?
Ничего не надо,
Кроме шоколада!
В шахте девушек ждало разочарование:
— Молоточек, барышни, придется сдать, — виновато улыбнулся новый десятник.
— Вчера вручили — сегодня сдать? — не поверила Дуняша.
— Распоряжение начальства, — подтвердил десятник. — Сноровка, говорят, для молоточка нужна, а для виду если, так и за показуху сочтут. Один из-за нее — тю-тю! Мне его дорогой не резон идти. Распределить бы вас хоть откатчицами пока — пообвыкли чтоб, присмотрелись...
Закусила губу Дуняша:
— Распределяйте откатчицами.
— Стараюсь — никто не берет. За работу-то вам платить с общей выработки. А работа поначалу какая будет? Гляделками моргать?
— Не надо нам платить! — чуть не плакала Дуня.
— Не имею права, — развел руками десятник. — В Советской стране живем, эксплуатация женского и детского труда карается законом. Полным рублем рассчитываться с вами должны. А трудовой рубль кому карман трет? Тут уж где-нибудь пристрою вас покуда, подле себя.
Вышел из темноты штрека Губачев. С утра хмельные, блуждающие глаза.
— Одну, что побойчее, вон хоть ту, — кивнул на Дуняшу, — могу взять!
— Не пойду одна! — отрезала Дуня.
— Ну и сиди у десятника, — Губачев смерил девушку насмешливым взглядом, ушел.
К Дуне робко подошел Тишин:
— А может, пойдешь? Вдвоем с Губачем мы. Одного гонца как раз не хватает. Гонять буду я, ты — только насыпать.
Дуняша молча глотала слезы. К открытому оконцу нарядной подошел Молодцов.
— Трех девушек беру в свой забой!
— Много наработаешь с ними! — усмехнулся десятник.
— Сколько наработаю!
— Четверо нас, Молодцов, четыре «модных платьица-то» выдали, — с горечью напомнила Дуня Владимиру сказанные им в клубе слова.
— Четверых взять не могу — сверх всяких норм. — Владимир подошел к девушке. — А обижаешься зря — не для того говорил.
— Не обижаюсь, — ответила Дуня. — Только, видишь, вчера хлопали, а сегодня насмех поднимают.
— Смеется, Дуня, тот, кто смеется последним! Бороться же собиралась за новый быт, за нового человека! Так не сдавайся сразу.