Постояла с минуту, подошла к оконцу десятника:
— Иду в забой Губачева! — Бросила через плечо Тишину: — Пошли, Тимофеевка!
— Надумалась, — встретил Дуню Губачев. —А у нас, видишь, обвальчик. Придется заходкой брать. Поиграем в песочек.
— Как это? — не поняла Дуня.
— Возьмешь, стало быть, лопаточку, — Губачев подал девушке большую совковую лопату — она и пустая показалась ей тяжелой, — и будешь грузить породу в вагонеточки... Тимоха будет их гонять.
Ощупал девушку бесстыдным взглядом, покосился на Тишина.
— А не отдать ли нам, Тимоха, в промывку молоток? Он ведь покуда не нужен.
— Можно, — согласился Тимофей.
— Бери и дуй наверх, — распорядился Губачев. — Гонять буду сам. С непромытым не возвращайся... Сбоку придется лаву брать, справный должен быть молоток!
Побежал Тимофей наверх. Никогда еще не было так светло, радостно у него на душе, жизнь словно повернулась другой стороной...
Что было? Пятистенная, рубленная из кряжей на века-вечные хата, наглухо забранный кругляшами двор. Корова, телки, три вонючих поросячьих закутка. И каждый день, как только помнит он себя, одно и то же: «Тимоха, свиньям неси! Тимоха, корове сена задай! Телкам пойло приготовь!»
Парни, девки вдоль реки с гармошкой, с песнями, а Тимоха и отец с косами в лес, на закатную росу... До луны накосить, перетаскать и целый день потом ворошить треклятое сено в огороде. Да так, чтобы никто не заприметил, не полюбопытствовал, откуда сено. Разлопоушишься — ремня! Уж бритвой скоблился, а батькин ремень нет-нет да и пройдется с потягом по спине.
— Зверь! — заплачет мать.
— Не скули! — гаркнет на нее отец. — Должен Тимока самостоятельным быть. Душу вытрясу, а самостоятельным сделаю!
Начали на селе раскулачивать, поставил отец сыну штоф самогона:
— Взрослый уже, понимать должен. Расшабашат нас, как пить дать... Газету ноне видел: призыв на шахты, рудники... Почетное, стало быть, дело... Давай, малый, езжай на годок-другой. Будет в семье рабочий человек — не тронут. А там, глядишь, и поуспокоится.
На руднике только и увидел Тимофей другую жизнь: радио стал слушать, кино смотреть, в клуб ходить. Там и приглянулась парню Дуняша, будто ручейком в душу влилась...
Проводил Губачев насмешливым взглядом Тимофея, подмигнул Дуняше:
— Прытко бегает нонче — ты повлияла, — приблизился к девушке. — Влиятельная... И на меня влияешь...
— Не балуй! — сурово предупредила Дуняша.
Но Губачев привалился к ней, в лицо Дуне ударило его жаркое дыхание с водочным перегаром.
— Не дури, крикну!
— Кому? Тут, девонька, могила!
Рванулась Дуняша в сторону.
— Верткая! — покачал головой Губачев. — Силком не буду... Без интересу силком, сдружимся и так.
— Чтой-то мне дружить с тобой — жена есть!
— Нету жены, ушла...
— Пьянью беспробудной стал — вот и ушла.
— Душу скребет, с того и пью... Забыться бы хоть чем...
Цепкими, как клешни, руками он сгреб Дуняшу, впился пропахшими махоркой губами в рот девушки.
Вырвалась Дуня, не помня себя, ударила Губачева по голове лопатой. Схватился за голову, отпрянул.
— В кровь рассекла! Что бывает за такое, знаешь?! Могилка уже вырытая!
Бросилась Дуняша бежать. Поймал. Закричала — стиснул так, что не вздохнуть.
— Ну что ерепенишься? Не я, так другой... Не в конторе своей, под землей... Знала небось на что шла!
Изловчилась Дуня, ударила со всей силы головой ему в переносье, но стукнулась виском о выступ, осела в беспамятстве.
Губачев озверел, темным хмелем налились глаза...
В забой вбежал вернувшийся Тимофей.
— Что делаешь? Га-ад! — с отбойным молотком в руках он двинулся на Губачева.
Тот прижался к Дуняше:
— Убьешь и ее, дурак!
Изловчившись, дернул Тишина за ногу. Покатились оба хрипящим клубком по забою. Увидел кто-то драку, сбежались вагонщики, крепильщики. Очнулась Дуня, закрыла лицо руками, метнулась в штольню...
Судить Губачева не стали — вступился главный инженер шахты. Сам прикатил в милицию, около часа просидел с Губачевым с глазу на глаз. Потом уговорил отпустить забойщика под поручительство администрации. «Парень был на Доске ударников — не можем разбрасываться такими кадрами». Коммунарам же сказал: «Ваше воспитание налицо. Позвольте теперь заняться этим делом мне. А суда не хочет и сама пострадавшая».
Дуняша и в самом деле просила не срамить ее судами.
Через несколько дней главный инженер вызвал к себе Молодцова. Вынул из папки какую-то бумагу и, будто не было у него с Владимиром никаких стычек, дружелюбно сказал:
— Вы, Молодцов, человек политически подкованный, не вам разъяснять, какой будет на селе предстоящая весна. Сплошная коллективизация... Шлем на село лучших людей... Посоветовались мы с товарищами... Вы ж у нас председатель коммуны — имеете своего рода опыт по руководству кооперированным коллективом... Замену себе найдете — взять того же Суворова, крепкий парень... А сами вы нужнее сейчас на селе...
— Я мобилизовался на уголь. Вы сами говорили: «Уголь — хлеб индустрии».
— А речь идет о хлебе народу, — продолжал главный инженер. — Весенний день год кормит. На село даны трактора, а вот механизаторов, организаторов не хватает.
Инженер говорил убедительно, но что-то в его тоне настораживало.
Вошла секретарша, доложила:
— К вам опять те девушки.
— Пропустите! — распорядился инженер. — Коммунарки, — вздохнул он. — Вот, возись теперь. Предложил им подать заявления о переводе на наземную работу, раз в забоях не получилось.
Вошли девушки.
— Написали? — спросил инженер Дуню.
— Написали, — ответила она. — Вот.
Подала несколько листков. Инженер бегло просмотрел их, пожал плечами.
— Не понимаю, что это?
— Еще пять заявлений в забой, — бойко ответила Дуняша.
Инженер деланно усмехнулся:
— Девичий бунт! Ну что ж, попробуем разобраться еще раз, — продолжал он подчеркнуто спокойным тоном. — Пошло рудоуправление вам навстречу? Пошло. Выдали вам даже отбойный молоток. Но возразили ваши же товарищи, — инженер кивнул в сторону Владимира, — и возразили не без оснований. Пришлось распределить вас подсобницами по забоям. И получилось опять черт знает что... Как прикажете поступать?
Побарабанил выжидательно пальцами по столу, бросил сухо:
— Ладно. Можете идти... Разберемся!
Девушки ушли.
— Так как же, Молодцов, — вернулся инженер к прерванному разговору, — ваше окончательное слово?
— Слово то же, — ответил Владимир.
— Что ж‚ — уже с нескрываемой неприязнью продолжал инженер. — Поговорим начистоту... Ораторствовали вы на вечере ударников насчет помойной, козыряли фактами...
Инженер потряс в воздухе какой-то бумагой:
— Вот они, факты! Заключение комиссии, авторитетной комиссии из главка. Прорыв сточных вод произошел из-за самовольных работ в соседствующей со штреком сбойке.
— Каких работ? — не понял Владимир.
— Вам виднее. Двойные, тройные нормы — дело, конечно, хорошее, но если погоня за ними вызывает такие аварии?! А?
— Вызывает аварии? Не понимаю!
— И понимать нечего, — инженер уже не скрывал злорадного торжества. — Где нашли вас? У сбойки с лопатой в руках! Подбирались к лаве сбоку... Рубанем, мол, жилу с двух сторон — нормы три на-гора сразу и выдадим. Выбрали из кровли грунт — она и рухнула.
— Вы что же, — не веря своим ушам, переспросил Владимир, — хотите коммуну обвинить в аварии?
— Факты обвиняют! — язвительно припомнил инженер Владимиру его же слова, сказанные на вечере ударников.
Владимир молчал. Заключение комиссии главка... Значит, и главк заодно. Прав Федот Данилович: «За хвост ящерицу поймаешь — хвост в руках и останется. А у нее есть голова». Есть, конечно, есть. Сжал кулаки. Не сказав ничего, вышел из кабинета. Сбежал по скрипучей деревянной лестнице на улицу, свернул с освещенной фонарями дороги в проезд между складскими заборами.
Заборы тянулись почти до отвалов и заканчивались у поросшего бурьяном пустыря. Ветер гнал по пустырю поземку, напористо, колко бил в лицо, в грудь. Вобрав голову в плечи, Владимир шагал навстречу ветру. Так легче думалось... Дело принимало не шуточный оборот, нужно было во многом разобраться. Враг оказался изворотливым.
Предлагают на село — ясно, хотят избавиться. Значит, знают за собой грехи... Но где доказательства? Владимир шагал быстрее и быстрее. Нет, не время ему уезжать на село, надо выводить на чистую воду затаившихся врагов. Борьба, конечно, не равная, не опытен он в таких делах... Съездить бы хоть в Кратово, посоветоваться с Солдатовым — ведь чекист. Поговорить бы с Тоней. Вот как получается: приезжала в такую даль, а потолковать ни о чем по существу не успели. Всегда так: встретятся и говорят о мелочах, а когда трудно, сложно, ее рядом нет... А ее, именно ее, в трудные минуты ему и недостает. Вот и сейчас: не пришлось бы даже много рассказывать — все поняла бы с полуслова...
Что же все-таки делать?
Миновав складской двор, Владимир вышел на освещенную улицу. По правую сторону ее тянулся барак общежития. Было уже поздно, но на половине девчат во всех окнах горел свет.
Владимир постучался. Дуня выбежала раскрасневшаяся, с засученными рукавами.
— Мы его не испугались, теперь уже не пять, а восемь заявлений, Молодцов, — радостно сообщила она. Хотим, чтоб и забои были свои — девчачьи. Обучимся наверху. Грузовик водили — одолеем и отбойник! Погоди-ка!
Сбегала, накинула на плечи пальто:
— Пойдем, что скажу...
Отошли от крыльца, заговорила шепотом:
— Девчонки с коммутатора слышали, как инженер начальнику милиции на тебя наговаривал. Но ребята за тебя. Володьку, говорят, замордовать не дадим.
— Спасибо, Веснушонок!
Она широко раскрыла глаза:
— Как назвал?
— Веснушек-то на носу, что звезд на небе. Вот и назвал Веснушонком, — рассмеялся Владимир.