В мужской половине барака светились только два окна — в коридоре и на кухне. Видно, все уже спали. Владимир оскреб у порога сапоги, вошел. В коридоре у печки, кутаясь в тряпье, переминался с ноги на ногу Чаша.
— Ты что?
— Греюсь вот, — пряча глаза, ответил пропойца.
Жалко стало Владимиру спившегося откатчика. Повел его на кухню, усадил за стол, снял с плиты горячий еще чайник, налил кружку до черноты крепкого чая. Поднес парень трясущимися руками кружку к губам, обжигаясь, начал пить. Но глаза его по-прежнему испуганно, беспокойно бегали.
Кто-то нетвердой походкой шел по коридору. В дверях появился Губачев, конечно, «под градусом», — трезвым его не видели уже давно. Чаша заерзал на табурете.
— Чего пришел? — уставился на него злыми глазами Губачев.
— А чего бы ему и не прийти? — вступился за бродягу Владимир.
Чаша молчал.
Опять послышались в коридоре шаги, вошел милиционер.
— Вот ты где, Молодцов... А ты мне нужен. Велено доставить тебя в отделение.
— Доставить? — не совсем еще понимая, переспросил Владимир.
— Доставить, — как бы извиняясь, повторил милиционер. — Так что прошу одеться и проследовать.
Владимир снял с гвоздя пальто.
— Стой! — ошалело преградил ему дорогу Губачев. — Стой! — И повернулся к милиционеру: — Меня веди — не его! Меня! Камнем лежит это все на мне, петлей душит... Вот и он... — Показал пальцем на Чашу: — Зачем он пришел сюда? Знаю, совесть мучает. А подговорил его я... Я! За литр водки подговорил рукав лопатой перерубить... Зальет, думал, один забой, и амба... А получилось... Страшно, что получилось...
Губачев задыхался.
— Инженеру, когда в милиции разговаривали, все выложил. «Молчи, — говорит, — мертвых теперь не воскресишь. Да есть и повиновнее тебя». Думал, насчет проектирования он, а выходит, вон на кого вину взвалить хотят... Меня веди, я виноватый. Все одно, не жизнь с камнем таким на душе. И водкой не зальешь...
Губачев сел на табуретку, его била хмельная дрожь. Испуганно жался в углу Чаша. Молчал озадаченный милиционер.
Владимир накинул пальто, надел шапку и вышел первым.
В милиции, в кабинете начальника отделения, его ждали, оказывается, Федот Данилович и какой-то уже немолодой человек в гимнастерке с орденом Красного Знамени.
— Вот и главный наш «виновник», — представил Владимира Федот Данилович. — Парень горячий, невыдержанный, но принципиальный.
Мужчина в гимнастерке улыбнулся:
— Наслышан.
Поглядел на Владимира добрыми, внимательными глазами и сразу на «ты», как своего, спросил:
— В школу ОГПУ не пойдешь? Комсомольское слово? Его, конечно, надо держать. Но парни такие нам очень нужны. Подумай, не за горами и следующая осень, новый набор.
Владимир хотел спросить, зачем его вызвали в милицию, но Федот Данилович опередил:
— Хочешь знать, нашли ли голову? Нашли. Теперь и хвост обрубать можно.
— Было, значит, вредительство? — спросил Владимир.
Федот Данилович переглянулся с чекистом. Тот закурил, уклончиво сказал:
— Словом, в школу, если надумаешь, — осенью... А пока проведешь гостей по шахте еще раз. Разумеется, уже других и по всем заслуживающим того штрекам. Надо доводить начатое до конца!
Все лето работала на руднике государственная комиссия. Вскрыты были факты не только саботажа, но и преднамеренной порчи важнейшего оборудования — пустила ядовитые отростки «Промпартия» и в Подмосковном угольном бассейне.
Молодцов был включен в комиссию как член оперативно-плановой группы рудника, в которую его выбрали после вечера ударников.
За лето он очень привязался к чекисту, с которым познакомил его Федот Данилович, — Александру Антоновичу Тулякову.
— Вот и будем работать вместе, — сказал однажды Александр Антонович, — мне как раз такой помощник и нужен, знающий шахты. Только прежде подучишься.
У Владимира у самого созрело решение перейти на чекистскую работу.
Одну из требовавшихся для поступления в школу рекомендаций дал Александр Антонович.
— Но учти, — сказал он, — эта мобилизация не на год — на всю жизнь!
Лишь при выпуске из школы узнал Владимир, что Александр Антонович Туляков работает в Центральном управлении НКВД начальником отделения. В это отделение, к Тулякову, и направили по окончании школы Владимира Молодцова.
В то же управление, только по вольному найму, поступила работать и Тоня Бадаева. Оформляли Бадаеву, а в приказе о приеме на работу пришлось исправлять на Молодцову: как-то само собой стало ясно и Владимиру и ей, что друг без друга им не обойтись…
Глава третья
В июле 1941 года капитана госбезопасности Владимира Молодцова вызвали в оперативный отдел Центрального управления Наркомата внутренних дел.
— Ты ведь у нас шахтер?
— Был когда-то.
— Придется кое-что вспомнить, — сказал начальник оперотдела и достал из сейфа какую-то схему. — Всем даем двухкилометровки, а твой район полностью не картографирован. Имеем лишь приблизительный план.
Молодцов прочитал на схеме надписи: «Нерубайское», «Усатово», «Дальник».
— Одесские катакомбы?
— Они.
— Сдадут и Одессу?
— По-видимому, будет временно оккупирована. Поедешь туда под фамилией жены — Бадаевым. Надеюсь, не возражаешь? Вместе с тобой поедет капитан Гласов. Его группу законспирируете в глубоких шахтах как резерв. Помнишь легенду о Самсоне, копившем силы в подземелье? Будет накапливать их и Гласов, его так и зашифровали «Самсоном». А тебя — «Киром».
— Тоже какая-нибудь аналогия?
— Отчасти. Как с помощью купцов был обезоружен Киром Вавилон, помнишь? А Одесса купеческая издревле. Нагрянут в нее тугокошельники и теперь... Через коммерсантов, всякого рода «бывших» можно добывать и военно-политическую информацию. Это — одна из твоих задач. Будут задания и боевого характера... — Начальник оперативного отдела глянул на часы. — Ну вот что... Разговор наш будет долгим, а семьи эвакуируются с архивом управления сейчас. Твои на вокзале?
— Да, наверное.
— Поезжай, успеешь еще увидеть. — Коснулся участливо руки Владимира. — Да, да, к сожалению, не увидеться, а только увидеть... с соседнего перрона. Приказано законспирировать сразу же. Официально ты уже улетел на Урал. «Улетел» для своих и я, да еще и в неизвестном направлении.
Он посмотрел в окно:
— Машина внизу. Эвакуация — знаешь: с Курского... Третий тупик. Третий — для них, а для тебя соседний. Понял?
Погрузка эшелонов заканчивалась. Люди с наскоро увязанными узлами, чемоданами толпились у набитых уже до отказа товарных вагонов. Вспышки спичек, карманных фонарей, поминутные окрики: «Граждане, соблюдайте светомаскировку».
Владимиру вспомнилось, как с этого же вокзала он провожал Тоню в одесский санаторий имени Дзержинского. Впервые в жизни ехала она отдыхать, да еще на побережье Черного моря, в место с идиллическим названием «Аркадия». Аркадия, мифическая страна благоденствия...
В купе пахло свежей краской и дерматином. На столике белела салфетка, светилась под оранжевым абажуром лампа. Из репродуктора. с платформы доносилась музыка. По трансляционной сети предупреждали: «До отправления поезда остается пять минут. Граждане провожающие, просьба освободить вагоны». А Владимир все сидел, теребя Тонину сумочку.
— Ну иди! Придется ведь прыгать на ходу! — упрашивала Тоня. — Отец семейства, а ведешь себя, как мальчишка.
Проводил Владимир Тоню в санаторий, а через несколько дней семье Молодцовых дали ордер на новую квартиру. Каким радостным событием для детей был переезд! Шурик, как и подобает старшему, трудился в поте лица. Люсенька носилась по комнатам, заливалась звонким, как колокольчик, смехом, пока не стукнулась о косяк двери и не разразилась безутешным плачем, «потому что больно» и потому что уже «давным-давно» нет мамы. А неделю спустя затосковал по матери и Шурик. «Когда только наотдыхается она там? — говорил он сердито. — Еще ведь со старой квартиры уехала». Будто на новой квартире прожили уже вечность!
И вот уезжает опять... На этот раз не в страну благоденствия — в суровое Зауралье, одна с тремя детьми.
Вспыхнул у одного из вагонов луч карманного фонаря, и Владимир отчетливо увидел жену. Да, это была Тоня. Выбились из-под платка волосы, на руках трехмесячный Вовка, рядом, с чемоданами, Шурик и Люсенька. Защемило у Владимира сердце — ждал отправки на фронт, сам подавал об этом рапорт, но чтобы вот так расстаться с семьей, даже не простившись...
Нависшая над крышами туча придавила к земле духоту угасшего дня. Паровоз дал короткий свисток, и состав с перестуком буферов тронулся, скрылся в душной июльской темноте.
Третий месяц сдерживали защитники Одессы впятеро превосходившие их по численности войска противника.
Город был блокирован. Только по морю поддерживала Одесса связь с Большой землей. Захвачена насосная станция, снабжавшая город пресной водой. Солдатская фляжка питьевой воды отпускалась на сутки целому отделению — по глотку на человека. На исходе были запасы продовольствия, боеприпасы.
Еще 9 августа Геббельс заявил по радио: «Наутро Одесса станет столицей Транснистрии»[1]. На штурм города двинулись восемнадцать дивизий. Но наступление захлебнулось. Взятие «столицы» перенесли на 20-е, затем на 25 августа. Однако все атаки были отбиты защитниками города.
Гитлер вызвал по прямому проводу Антонеску. В ту же ночь диктатор Румынии сам прикатил в осаждавшие Одессу войска. Он назначил парад в Одессе на 4 сентября. По три-четыре раза в день поднимали солдат в наступление — рубежи обороны города оставались неприступными. Не удалось посрамленному генералу устроить обещанный фюреру парад и в сентябре.
Наступил октябрь. Фашисты обстреливали город и порт из дальнобойных орудий, бомбили с воздуха — сотни тонн смертоносного металла ежесуточно... В руины были превращены целые улицы. Но работы на оборонительных рубежах не прекращались. Разобраны мостовые — брусчатка пошла на баррикады. Для их сооружения использовались и мешки с землей, и трамвайные вагоны, и даже домашняя утварь.