Занимавшийся в свое время граверным делом Алексей Гордиенко изготовил факсимиле. И появился еще один «порученец командующего», ходивший, правда, лишь по городу, но и в городе располагалось немало военных объектов, о которых нужны были точные сведения.
Особенно интересовался Бадаев в последнее время Дальником. Поселок был наводнен жандармами, переодетыми в штатское полицейскими. Скрытых выходов Дальницкие катакомбы не имели, все шахты Дальника были на виду, и каратели их, конечно, блокировали. Ни спуститься к Гласову, ни вывести его отряд ве́рхом было уже невозможно, оставалось одно — пробиваться к отряду под землей. Сбойка, которую помнил Кужель, оказалась заваленной — не только она сама, но и подступы к ней. На расчистку завалов по подсчетам опытного в этих делах Гаркуши требовалось около двух месяцев. Работы уже велись, но их надо было ускорить. Подбирались к сбойке со стороны Кривой балки, там и располагались выполнявшие эту работу люди; руководили ими Гаркуша и Кужель.
Бадаев не терял надежды на вывод ве́рхом хотя бы людей дальницкого отряда — склады можно было эвакуировать потом. Могли же каратели ослабить наблюдение за поселком; таким моментом и следовало воспользоваться...
Бадаев никому еще не сказал о спецэшелоне, с которым прибудут новые офицеры и чиновники для карательных частей и комендантских служб. Это значительно ухудшит положение партизан. Будут, конечно, блокированы катакомбы и Нерубайского, и Усатова, и Кривой балки. Надо было всеми возможными средствами оттянуть прибытие спецэшелона, чтобы успеть расчистить завалы у сбойки. Но как это сделать? Рельсовая война — ее успешно ведет группа Иванова и Зелинского. Каждая диверсия — это день, а то и два аварийно-восстановительных работ. Но на одном перегоне каратели смогут сосредоточить надежную охрану. Надо, чтобы на дороге действовала еще одна группа. Гордиенко? Но справятся ли ребята со взрывчаткой?
Горючая смесь! Пузырьками «горючки» Яша поднял на воздух целый склад. А если такие пузырьки посыплются на платформы, в вагоны на всех въездных путях Одессы? Пусть не все разобьются — груз сам будет давить их при движении составов. Это даже лучше: пожары, взрывы в пути. А везут в основном боеприпасы, значит, взрывы с повреждениями колеи, восстановительные работы...
Одним ребятам, разумеется, все это не по плечу. Нужно связать их с «десяткой» путейцев и с диспетчерской. Связь с диспетчером придется держать круглосуточно — спецэшелон будут пропускать по особому графику, строго засекреченному. Необходима постоянная готовность. Нужно обсудить все это с командирами городских «десяток», вызвать Гордиенко, Федоровича...
Разные бывают у людей склонности. О Федоровиче говорили: «человек с коммерческой жилкой». И она у него действительно была, эта жилка — знал сам. Поэтому и согласился легализоваться на время оккупации в городе. До войны при портовых сделках встречался и с немцами, и с румынами — иные были даже сговорчивее англичан или американцев. Фронт отодвинется далеко, рассудил Федорович, главной «оккупационной» силой портового города останутся люди предпринимательско-торгового круга. С ними общий язык найти можно. Не так уж страшен черт, как его малюют.
Чтобы остаться в Одессе на «законных» основаниях, Федоровичу и пришлось стать хозяином слесарной мастерской Петром Ивановичем Бойко. Мастерами он взял братьев Гордиенко, Якова и Алексея — так решил совет отряда. Жену определил буфетчицей в ресторан «Ша нуар». Это было удобно для связи. Однако на красивую Жеку (так называл ее сам Федорович) стали заглядываться офицеры. Один румынский капитан, да еще, как узнал Федорович, контрразведчик, повадился провожать ее до дому. Ухаживания его за Жекой становились опасными: ведь в городской квартире Федоровича проживали и братья Гордиенко. Жека, правда, была довольна — ребята услужливые: таскали воду, дрова. Но она не знала их «работы» в городе.
Каждую среду и воскресенье из катакомб от Бадаева приходили связные. А румынский офицер стал заходить даже в квартиру и однажды передал «просьбу следователя по особо важным делам» заглянуть в гестапо:
— Он мой друг, и я обещал обеспечить явку без официальных уведомлений, — сказал капитан. — Надеюсь, все сведется к чистейшим формальностям.
Поднимаясь в гестапо на второй этаж, Федорович слышал душераздирающий женский крик. В кабинет следователя его сразу не впустили, с полчаса просидел в коридоре. Наконец, дверь приоткрылась, и Федорович увидел два стула, на спинки которых была положена водопроводная труба. На ней, как на трапеции, покачивалась девушка. Кисти рук ее были стянуты ремнем под коленями. Локти вывернуты, голова в беспамятстве откинулась, волосы разметались по полу. На обнаженных ногах синели рубцы и кровоподтеки.
Из двери высунулся солдат, окликнул грубо Федоровича:
— Входи!
Девушку сняли, прикрыли испятнанной кровью простыней.
За столом сидел гестаповец с зачесанными вверх черными до синевы волосами, смуглым лицом, лакированно-темными глазами. Предложил Федоровичу стул с заметной вмятиной на спинке, видимо, один из тех, на которых только что пытали. Словно извиняясь, довольно чисто заговорил по-русски:
— Перекрашиваем: из красных делаем синих. Что поделаешь — упрямы.
Он развел картинно руками, вынул из стола папку. На ней по-русски было написано: «Бойко Петр Иванович (очевидно, кличка)».
— С вами, следуя правилам предпринимательства, будем, надеюсь, взаимно вежливы, — офицер улыбнулся собственной шутке, протянул Федоровичу несколько листов чистой бумаги. — Писать прошу разборчиво, особенно фамилии.
— А что... писать? — оторопело спросил Федорович.
— Все, — ответил следователь. — Биографические данные, родственные и политические связи, партизанские обязанности, — он перечислил все это обыденно, как ассортимент каких-нибудь товаров. — Больше напишете — меньше будет разговоров!
Бросив равнодушный взгляд на стонавшую под простыней девушку, тем же обыденным тоном распорядился:
— В карцер! За вас, — продолжал следователь, — ходатайствует мой друг. И я, как видите, не беру вас под арест. Идите домой! Не употребите наше доверие себе во вред! До завтра!
Протягивая руку, гестаповец даже привстал.
Воскресшим из мертвых почувствовал себя Федорович на улице. Но дома, когда выложил на стол пронумерованные уже чистые листы бумаги, по спине его опять пробежал холодный, как прикосновение самой смерти, озноб. Что писать?
Взял ручку, очистил бумагой заржавевшее перо, обмакнул в чернильницу... Встал, прикрыл плотнее дверь, вытер перо, обмакнул опять, написал: «Я, Бойко Петр Иванович...» Вспомнил приписку на деле: «Очевидно, кличка» — задумался. Очевидно — значит, еще не уверены. А может, это только на обложке, а внутри имеется уже и настоящая фамилия, и биография?
Вытер, обмакнул перо в третий раз, написал год рождения...
Не ко времени постучали. Жены дома не было, посмотрел через замочную скважину — у дверей стоял румынский капитан...
Пришлось впустить. Глянув на стол, капитан сочувственно покачал головой:
— Исповедь?
— Дали вот, — усмехнулся, стараясь казаться спокойным, Федорович, — совсем чистые. Хоть бы опросник какой — что, как писать.
— Пишите, что подсказывает совесть, — посоветовал капитан. — Без опросников: «Кем была бабушка, чем занималась до тысяча девятьсот семнадцатого года» и тому подобное... Гляньте на себя как бы со стороны: кем были при большевиках вы, человек незаурядных коммерческих способностей. — Капитан прохаживался по комнате и разглагольствовал. — Вспомните и вдумайтесь в лозунги, которые вдалбливали вам. Иные из них, кстати, неоспоримы... «Колесо истории не повернуть вспять... Ничто не возвращается в прежнем виде... Новое неодолимо». Национал-социализм, между прочим, значительно моложе большевизма. Впрочем, не смею навязывать какие бы то ни было суждения, забежал по делу. Вы владелец слесарной мастерской, знаете мастеровых людей. В котельную комендатуры незадолго до взрыва прошли трое водопроводчиков. Часовой у ворот впускал их, а вышли они со двора или нет — не знает. Все они были из депо, а депо само уничтожено партизанами. Видите, как получается: не можем даже установить, живы люди или нет.
Офицер помолчал и добавил:
— Не вернете же вы эти листы чистыми? Что-то писать надо. Предавать кого бы то ни было мерзко, я понимаю, но помочь разыскать людей, выяснить их судьбу — это же просто порядочно. А услуга будет зачтена. Удачнейший, по-моему, для вас выход... Подумайте!
Он откланялся и ушел.
У Федоровича на лбу выступил пот. Слесарей депо хорошо знал Алексей Гордиенко. Написать об этом — его вызовут в гестапо. Ну и что? Назовет десяток-другой людей, а кто именно ходил в комендатуру, наверняка не знает и он — на этом все и кончится. А почему разыскивают водопроводчиков? Подозревают в причастности к взрыву? Но говорили же, что взрыв произведен по радио. Может, водопроводчики нужны лишь как свидетели — тогда их допросят раз-другой и отпустят... Не велика, значит, беда, если и найдут... Да, пожалуй, это выход. Ни о чем другом можно пока и не писать, а там, глядишь, и не потребуют... Легализовался наверху — придется как-то выкручиваться...
Федорович достал из буфета графин с водкой, выпил и сел за стол.
План «рельсовой войны» был разработан в деталях, с вариантами дублирования. В старых, обгоревших, полуобвалившихся пакгаузах ребята из отряда Яши Гордиенко оборудовали пост наблюдения. Отсюда хорошо видны были пристанционные пути и окно диспетчерской. При первом же известии о специальном эшелоне окно должны были наглухо занавесить, якобы для пущей осторожности.
Об этом сигнале Якову Гордиенко или его дублеру — Алексею — надлежало немедленно сообщить в катакомбы Бадаеву.
Наблюдателей пакгауза дублировала вторая связная Бадаева Тамара Шестакова — «Тамара большая», как называли ее в лагере в отличие от «Тамары маленькой» — Межигурской. Утром Шестакова торговала у вокзала семечками, а в обеденные часы носила диспетчеру вокзала молоко. Яша и Алексей сделали для этого бидончик с двойным дном. В н