Старенький локомотив «овечка» дал свисток, потащил затарахтевшие на стрелках зеленые вагоны. Провожающие взбежали на бугор. Только Тоня осталась почему-то в стороне одна...
Прощайте, Батрацкие выселки! Володя помнил их еще полупустырем с недостроенными фон-мекковскими домами. Теперь из вагона видны были ровные, длинные улицы.
Приезжающие после долгого отсутствия старожилы удивляются: «Как вымахали Батрацкие-то!» Вымахали они на глазах у Володи. И скоро станут еще краше. Жаль, что это произойдет уже без него.
Московский комитет комсомола похож был на мобилизационный пункт военного времени. К окошечку, где выдавали путевки, невозможно было протиснуться. Только к вечеру получили свои комсомольские направления Молодцов и Почаев. Выбрались, работая локтями, из толпы, глянули: путевки-то не в Донбасс, а в Подмосковный угольный бассейн, в какой-то Бобрик-Донской. Такие же направления оказались и у других. Снова протиснулись к окошечку.
— Куда посылаете?
— Где прорыв, туда и посылаем! — ответили им.
Поразмыслили, и в самом деле: мобилизовались-то на прорыв, какой может быть выбор? Где хуже, туда и ехать...
Не порадовали встречей на шахте. Не оказалось на складе ни спецовок, ни сапог. Отправились на работу кто в чем был.
Шахтеры стояли у спусковых клетей длинными очередями. Дошла, наконец, очередь до новичков.
Клацнула защелкой дверь.
— Пошел!
— Стой! — остановил рычажного шахтер, на непокрытой голове которого выделялась четкая, словно мазок кистью, полоса седых волос. — По мобилизации, что ли? — спросил он Молодцова. — Сапоги где?
— Нет, говорят, сапог.
— У кого это нет? Федюха! — крикнул шахтер стоявшему в конце очереди парню. — Мигом две пары сапог... Доставишь в нарядную. Ясно?
— Ясно, Федот Данилыч.
— Вот теперь пошел!
Клеть вздрогнула, чуть приподнялась и камнем ринулась вниз.
У Владимира от непривычки сжалось сердце. Кто-то крикнул ему в ухо:
— Держись, комсомолия!
Через несколько секунд клеть остановилась. Потянуло затхлостью.
Штольня была старая. Под ногами — лоснящаяся угольная грязь. По сторонам — гулкая частая капель. Лицо обволакивает липкой сыростью, трудно дышать, во рту — кисловатый привкус.
— Веселей шагай, молодежь! — поторапливают ребят шахтеры.
— Далеко до забоев-то?
— Дотопай сначала до нарядной.
— А до нее сколько?
— Верста с гаком. А гак — еще версты полторы!
Шли в прыгавших бликах света от шахтерских ламп. Из штреков доносилось стрекотание отбойных молотков.
Наконец дошли до нарядной — расширенного штрека с двумя сбитыми из горбылей длинными скамьями. В отгороженной каморке — десятник. Через узкое оконце шахтеры брали у десятника наряды, расписывались в конторской книге за инвентарь, разбирали лопаты, отбойные молотки, расходились по забоям.
Подошли к оконцу Владимир и Михаил.
— Новенькие? — десятник пометил что-то в табеле, крикнул: — Губачев, забирай к себе!
— У меня что — всеобуч? — недовольно отозвался рыжеватый дюжий парень.
— Бери, бери, — строго повторил десятник, — самого-то учили? Не готовеньким пришел! Да и нет у меня откатчиков, один в забое будешь? — Подмигнул ребятам: — На язык скрипуч, но дело знает. Дуйте к нему!
Подошли ребята к Губачеву. Тот оглядел их с головы до ног, сплюнул сквозь зубы:
— Вы бы еще в лакировках пожаловали!
— Будут сапоги, — повернулся к Губачеву Федот Данилович. — Федор принесет.
— Принес уже, — послышалось из глубины штрека.
Парень поставил перед Владимиром и Михаилом две пары стоптанных, но крепких еще, задубевших от грязи и угольной пыли сапог.
— Вот вам скороходы!
И опять — протоптанная вдоль узкоколейки лоснящаяся в бликах ламп стежка, липкая сырость, гулкая капель.
Забой... Нависшие над головой уступчатые пласты лавы, беспорядочно сваленные стойки, горбыли, съехавшая с рельсов вагонетка. Матюгнулся по адресу предыдущей смены Губачев, сунул в руки ребятам совковые лопаты, ткнул пальцем в вагонетку:
— Такое чудо техники видели? Каждому по одной. Впрягайтесь и гоняйте... Вся наука!
Но «наука» оказалась трудной.
В первый же день ребятам пришлось работать не только вагонщиками, но и крепильщиками и путеукладчиками. Дело у Губачева действительно спорилось, уголь из-под его отбойного молотка буквально тек. Давно уже скинули ребята рубахи. Пыль ела глаза, щекотала горло, скрипела на зубах. Дьявольски хотелось пить, но Губачев разрешал только полоскать рот.
— Набуздаетесь воды, размякнете! — То и дело подгонял: — На полнорме сидеть не буду! Рысцой с вагончиками бегать надо, рысцой!
Старались ребята как могли. К концу смены еле доволокли ноги до нарядной, сели на скамейку. Услышал Михаил о какой-то «лимонадке», толкнул локтем Владимира:
— Вот бы сейчас бутылочку...
Усмехнулся услыхавший это Губачев:
— За чем дело стало? Поди и попроси!
— У кого?
— У десятника. Он лимонадчик у нас!
Не понял насмешки Михаил, подошел к десятнику:
— Дайте, пожалуйста, лимонадки...
— Че-го-о? — вытаращил тот глаза.
— Лимонадки, — повторил Михаил.
— Что, что он просит? — послышалось со всех сторон.
— Лимонадки!
Нарядная разразилась хохотом. Оторопевший Михаил пожимал плечами. И это смешило всех еще больше. Губачев шепнул что-то соседу — здоровенному, смахивавшему чем-то на медведя парню. Сделал парень серьезное лицо, крикнул:
— Чего гогочете?! Пить хочет человек!
Достал из заднего кармана спецовки пакетик, подозвал Михаила, насыпал ему в пригоршню розоватого порошка. Губачев подал кружку воды:
— Пей, малый! Пей!
— А что это? — спросил Михаил.
— Лимонадка. Она самая и есть! Освежающая!
Михаил хотел высыпать порошок в кружку.
— Э-э, нет, — остановил его похожий на медведя парень. — Нашу лимонадку так не пьют. Сыпь в рот и запивай, самый вкус!
Здоровяк смотрел на Михаила так простодушно, что тот поверил ему, высыпал в рот всю пригоршню, хлебнул воды... Во рту зашипело, запенилось, ударило в нос, перехватило дыхание — это был, конечно, обычный питьевой порошок, который полагалось добавлять в воду малыми дозами и размешивать. Хохот сотряс нарядную. Громче всех хохотал здоровяк.
Вскочил Молодцов, подошел к насмешнику:
— Извинись!
— Что-о-о?
— Извинись!
— Смотри-ка, — здоровяк повернулся к Губачеву, — прыткий вагонщик у тебя!
— Извинись! — настаивал Владимир.
— Ой-ой-ой! — состроил гримасу парень. — Может и ты лимонадки хочешь? Освежись! — протянул пакетик.
— А ну перестань безобразничать, — раздался голос Федота Даниловича. — С-сукин ты сын! Чего измываешься? Лимонадку вспомнил?! Да знаешь ли ты сам, что такое лимонадка?! Забой — еле проползешь на четвереньках... И волоком груженные до отказа углем сани тащишь, аж спина трещит — вот что такое лимонадка. Хлебнул бы ее сам, кисло бы стало, не ржал бы жеребчиком! Комсомол помощь шлет, а они гогочут. Извинись, говорю!
— Ладно уж, — пробормотал парень. — Посмеяться нельзя, — повернулся к Михаилу: — Извиняюсь...
Федот Данилович подошел к окошку десятника:
— Беру ребят к себе!
— Ну, братва, — шепнул ребятам кто-то сзади, — считайте, что повезло: депутат райсовета Данилыч-то наш — заступа надежная!
Три пятидневки проработали Владимир и Михаил у Федота Даниловича. Потом его перевели мастером на другую шахту. И десятник вновь назначил новичков подручными к Губачеву.
— К нему не пойдем! — заявил Владимир.
— Идите к Суворову! — кивнул десятник на забойщика, сыгравшего злую шутку с Михаилом.
— И к нему не пойдем! — выступил вперед Михаил.
— Ишь ты! — хмыкнул десятник. — Как разборчивые невесты!
По нарядной прокатился смех. Владимир молча взял лопату и направился в забой Суворова. Пришел через некоторое время и Михаил...
Напрасно назавтра в обеденный час звонил на тумбочке Владимира и Михаила будильник — ребята не только не поднялись, но даже не открыли глаза, проспали до ужина.
По скользящему графику бригада после четырех ночных смен шла в утреннюю. Вечер свободен. Решили пойти в клуб.
Шел фильм «Бенефис клоуна Жоржа». Первый сеанс уже начался. Взяли билеты на второй. Зашли в буфет.
У самого входа сидели Губачев и Суворов. На столике перед ними стояла бутылка воды, а под столом — опустошенная поллитровка водки.
— Про-ошу! — пригласил ребят изрядно захмелевший Губачев.
Попытались пройти мимо, но Губачев усадил обоих насильно. Подставил непочатую бутылку воды.
— Ли-мо-над! Натуральный! — Перемигнулся с Суворовым. — Люблю смелых!
Суворов вертел в руках пустой стакан:
— Не забуриться бы... смелым этим!
— Что значит забуриться? — спросил Владимир.
— Не знаешь? — усмехнулся Губачев. — Забуриться — значит, сойти с рельс... с катушек долой... Понял? В ладах надо жить...
— С кем?
— С нами... Ну и с десятником, конечно.
— Все пути к нему ведут, — вставил Суворов. — Неподмазанная букса скрипит!
— Подмазка, значит, нужна? — подытожил Владимир.
— А ты думал: горбом, лимонадкой возьмешь? — захохотал Губачев. — Голым притопал — голым уйдешь. Кто такие Суворов и Губачев? Первейшие на шахте семь-бис забойщики! А вы: «К нему не пойдем и к нему не пойдем». Портреты у входа видал? Мотай на ус!
— И то мотаю, — ответил Владимир. — По портретам — ударники, а на деле, оказывается, — рвачи.
— Во-она! — покачал сокрушенно головой Суворов. — Ой, не забуриться бы смелым этим... Ой боюсь!
— Не бойся! — отрезал Молодцов.
Раздался звонок. Вошли в зрительный зал, сели. Владимир оказался у стены. Между стульями и стеной был узкий проход, по нему шныряли пытавшиеся остаться еще на один сеанс мальчишки. Наконец, их выдворили. Потух свет, начался киножурнал. И вдруг Володя почувствовал, что его дергает кто-то тихонько сзади. Девичий голос зашептал на ухо: