— Говорят: «забуриться» — значит, хотят устроить темную, побить тебя. Один домой не ходи, слышишь, Молодцов?
Оглянулся: кто это? Узнал почтальоншу Дунящу. Молодцов поболтал с ней однажды, отправляя письма в Кратово.
— Они будут, конечно, ждать, — шепнул Михаил, слышавший предупреждение Дуняши.
— Пусть ждут, — спокойно отозвался Владимир.
— Медведя с печки хорошо дразнить!
— Ну и сидел бы на печке, коли так!
Фильм назывался «Бенефис клоуна», но был скорее героическим, чем смешным. Забыл Владимир и о неприятном разговоре в буфете, и о том, что шепнула ему перед фильмом почтальонша.
Картина кончилась. Кто-то сказал Молодцову сзади:
— Выйди к карьеру — дело есть!
В полумраке он не разобрал, кто это был. Выходя из клуба, нарочно громко, подчеркнуто спокойно сказал Михаилу:
— Дуй в общежитие, ставь чайник, я сейчас, — и направился к карьеру.
Из-за угла вышел Суворов:
— Куда идешь, знаешь? — глухо прогудел он.
— Знаю. Бить меня хотите.
— И идешь?
— Иду.
— Согласен драться со мной?! Да я ж, — он поводил в воздухе кулаком, — пришибу тебя!
— Это еще поглядим.
Кто-то нетерпеливо свистнул. Через минуту еще... За ограждением карьера пряталось по крайней мере четверо.
Суворов покачивался и молчал. Потом повернулся и крикнул в темноту:
— А ну убирайтесь, мелочь косоротая! Самим темную устрою, гниды трусливые!
Подскочила неизвестно откуда взявшаяся почтальонша:
— Правильно, Гришенька, пугани их!
— И ты тут? — усмехнулся Владимир.
— А как же?! Они ведь и убить могут.
Из-за ограды и в самом деле вышли четверо парней, поспешно скрылись за клубом.
— Иди, малый, домой, гоняй чаи, — сказал Владимиру Суворов.
Пошатываясь, ушел и сам.
Дуняша шла с Молодцовым до самого общежития. Он и не думал, что у веселой веснушчатой девчонки столько забот и планов.
Всех девушек узла связи сагитировала вступить в комсомол. «Всем узлом связи» решили бороться за новый быт на руднике, против пьянок и драк. «И еще решили — научиться водить почтовый грузовик, чтоб парни не задирали носы...»
Михаил вскипятил чайник и стоял у крыльца, всматриваясь в темноту. Стыдно стало Молодцову за друга — девчонка и та готова была вмешаться, помочь, а он словно и не догадывался ни о чем...
Пить чай Владимир не стал, лег на койку, положил руки под голову.
— Так говоришь, лучше медведя с печки дразнить?!
Повернулся к стене, укрылся с головой одеялом. Но спать не пришлось. Собравшись пить чай, Михаил обнаружил пропажу. Купил накануне пачку печенья, спрятал под замок в свою корзинку, сунулся сейчас — полпачки нет... Проверил замок — исковырян, открывали, видно, гвоздем. Растормошил задремавшего Владимира:
— Печенье брал?
— У тебя ж на корзине амбарный замок, — усмехнулся в ответ Владимир.
— Сумели открыть и его! — Михаил подошел к спавшему в углу новичку — вагонщику.
В общежитии вечером оставался только он, и на его тумбочке стоял теплый еще жестяной чайник.
Сдернул Михаил со спящего одеяло:
— Печенье брал?
— Что... крал? Где крал? — всполошился не сразу очнувитийся ото сна парень.
— Ясно! — процедил Михаил.
— Не брал, ничего не брал, — спохватился вагонщик.
— Гвоздем, гад, открывал, замок испортил! Откручу вот головешку и пусть болтается, — разошелся Михаил.
— Не брал, не брал, — жался на кровати вагонщик.
— Оставь его, — вмешался Молодцов. — Кулаком честности не вдолбишь!
Встал, подкинул на ладони замок, покачал головой:
— Тяжелее самой корзины. Что хранит человек под таким замком? Можно подумать, клад... А там — две пары белья да пачка печенья. Сам же и виноват, разжигаешь любопытство.
— Не предложишь ли с такими коммуной жить? — иронически бросил Михаил.
— А что... и предложу! Разве только работать приехали? А борьба за новый быт, за нового человека? Замки с корзин, с тумбочек долой! Продукты — в общий котел! И не будет любопытных! — Подмигнул вагонщику: — Верно говорю?
— Не брал я, — испуганно твердил парень, — ей-богу, не брал.
Молодцов посмотрел на него понимающим, беззлобным взглядом, и тот, смутившись, опустил голову.
— Ну взял... Сам не знаю, как получилось... Уплачу, — вынул из кармана рубль.
— У-у, гад! — наскочил на парня с кулаками Михаил.
Молодцов остановил его, взял протянутую вагонщиком рублевку, торжественно произнес:
— Пусть это будет первый рубль первой на шахте семь-бис коммуны.
Вытряс свой кошелек.
— Клоунада! — фыркнул Михаил. — Насмотрелся на клоуна Жоржа!
Со смены пришли ребята второй бригады.
— Соображаете на водку? — спросил, увидев на столе деньги, забойщик Маркелов, не по летам степенный, обстоятельный парень.
— Создаем коммуну, — объявил Молодцов. — Первый пай внес Николай, — кивнул он на вагонщика, — второй — я. Кто третий?
Маркелов подсел к столу:
— Нет, вы что — серьезно?
— Серьезнее некуда! — подтвердил Владимир. — Замки долой, деньги — в общую кассу, продукты — в общий котел. Какие будут суждения?
Пришедшие переглядывались.
— Ну? — торопил их Молодцов.
Подошел к Маркелову:
— Хотел что-то сказать? Говори!
— Что ж, дело неплохое, — сказал Маркелов. — Который лодырь или залить за воротник любит — того, конечно, в расчет не брать. А который старается, хоть и новенький, не сноровистый еще, не беда: научится. По мне: вместе живем — вместе и столовка! Я, в общем, за.
Подошли еще ребята. Началось дело в полушутку, а кончилось серьезным разговором.
— Подведем итоги, — говорил Молодцов. — Молодежи на руднике много, будет еще больше. На свой заработок новичку концы с концами свести трудно — отсюда неминуема текучка. Тем, кто приехал за длинным рублем, это на руку — они задирают нос. При общей кассе, общем котле пропитаться легче, да и сдружатся ребята, сплотятся в коллектив. Коллектив всегда сильнее одиночек...
Протокола не вели, не голосовали, но решили: всем новичкам и сознательным забойщикам объединиться против рвачей в производственно-бытовую коммуну. Начать с обобществления зарплаты и питания.
Спать легли поздно. Намаявшиеся за смену ребята уснули быстро, а Владимиру не спалось. Лежал, думал. Завтра же надо черкнуть письмецо в Кратово — сколько событий за эти дни... Горячие деньки сейчас и у них. Последний день пятидневки. Было, вероятно, бюро. Все разошлись, осталась Тоня, перебирает папки, вспоминает, может быть, как и он, те последние, так быстро пролетевшие предрассветные часы: посеревшее окно, силуэты домов... А на вокзале она была уже не в гимнастерке, а в платье.
Тогда, в поезде, сразу же принялся писать ей письмо. Перечитал — слащаво. Порвал. Написал всего несколько строк. Тоня ответила подробным товарищеским письмом о делах ячейки, о своих трудностях: «Двое кратовских ребят, изрядно выпив, сорвали концерт самодеятельности. Вызвала на бюро, полезли целоваться: «Секретарюшка наша сладкая!» Выставила за дверь, думала: отношения натянутся — вышло наоборот, стали товарищами. Но все же нелегко...»
Не мог Владимир уснуть.
Вспомнился дом. Что-то делается сейчас там? Отец, может быть, вернулся из рейса, мать кормит его, он рассказывает... Иришка уже, наверное, спит. Под подушкой, конечно, какая-нибудь из книг Владимира. Добралась, наверное, и до сундучка в чулане. Там — стихи, рисунки... С легкой руки Наташи увлекся Володя рисованием, стал писать стихи. Первые посвящал, конечно, ей.
Отсияет синь неба, нахмурится,
Проплывут облаками года,
Уплывет с ними что-то, забудется,
Но березка одна никогда!
Росла березка под окном, кочевала березка по Володиным стихам. Вспомнил о старых — стали складываться в голове новые, но совсем уже иные строчки:
Я сегодня иду в забой,
Как в атаку иду, как на бой...
Мать... Как она там? Письма присылает скупые: «Все, слава богу, здоровы и тебе желают того же. Коленька учится хорошо, Иришка помогает по хозяйству...» От начала до конца все в том же духе. Но чувствуется — тоскует. На первое ее письмо ответил было стихами:
Не ругай меня за мой характер.
Есть такое слово «дефицит»:
Если угля Родине не хватит,
Сын твой в уголь сердце превратит...
Но отослать не решился. Так и остались стихи в тетрадке.
За окном уже заметно поблек месяц, скоро утро. Завтра коммунары пойдут в забой, «как в атаку, как на бой».
Перед боем надо выспаться.
Что-то за минувшую ночь произошло в шахте: преобразилась вдруг главная штольня — всюду лозунги, плакаты.
Гудит от пересудов нарядная:
— Кого-нибудь ждут?
— Корреспондентов, говорят...
— Показать велено лучший забой.
— Чей же выбрали?
— Губачева, конечно... Обставили забойчик, будь здоров.
— Марафет навели!
— Губачев-то десятнику — зять, — шепнул Молодцову Маркелов. — Вот и толкает всюду — и на Доску ударников, и в газету!
Отметились Молодцов, Почаев и Маркелов в табеле и бегом в забои. Думали, там идет уже работа, а застали всех лежащими в вагонетках — ноги кверху.
— Что случилось?
— Перекур с дремотой!
— Почему?
— Десятник для забоя Губачева рельсы поснимал.
— А сверху рельсы спустить нельзя было?
— Сверху когда-то, а тут рядом!
— С десятником кто-нибудь говорил?
Суворов махнул рукой:
— Корреспондент с ним сейчас, спец из главка... До нас ли?
Кинулись Молодцов и Маркелов обратно в нарядную.
Десятник сидел в своей увешанной плакатами каморке, отвечал на вопросы корреспондента.
— Следят ли на шахте за техническими новшествами? Конечно. Плакаты по технике безопасности, техминимуму... новинки какие... вывешиваются в штольнях. Доводятся, так сказать, до передовых рубежей...