– У нас к раковине и ванной две разных трубы, что ли? Я же перекрыла воду, – крикнула я.
– Да. Я голову мою. Не волнуйся, – спокойным голосом ответила Света.
– Глеб пишет, что ты не справляешься и сейчас с собой покончишь.
– Глеб дебил!
– Он меня достал, если честно. Разберись со своим врачом. А я спать! По-хорошему, таких терапевтов слать бы куда подальше! Единственное, что меня останавливает, что он тебя реально от кошмаров вылечил.
Я отправилась спать. Но настойчивый звук вибрации на телефоне вновь меня разбудил. Я хотела заблокировать телефон к чертям и уснуть. Меня останавливала только мысль, что Глеб может быть прав и утром я проснусь с бездыханным трупом Светы. А он продолжал строчить:
«Мы сейчас развалили ее доверие ко мне, ко всему прочему. Простите, я не совсем донес свою мысль, видимо, ну зачем пересказывать ей мои сообщения, я просто хотел, чтобы вы ей имели возможность помочь. Теперь она защищает вас от меня и перестала мне что бы то ни было отвечать.
Она ничего не сделает с собой, потому что обещала, а не потому что ей полегче. Простите, я правда не понимал, что не очевидно, что выставить меня перед ней истеричным стариком – плохая идея. Вот кто его знает, что мне с этим теперь поделать. Конечно, если ее в лоб спросить, не пошла ли ты вешаться, она ответит, что нет. Я не знаю, что делать теперь. Просто не знаю».
Это все уже напоминало дешевый фарс. Я не спала двое суток и была очень зла на всех. Я ответила:
«Все с ней хорошо. Дайте ей отдохнуть. И мне».
«Защищать вас она будет до последнего живого нейрона)».
«Ну вот, еще повод не убивать себя. А теперь можно мне поспать?»
«Ну, собственно, она больше ко мне не придет))».
«Что?»
«Только что написала. Я, конечно, не навязываюсь, но ей нужна помощь терапевта… Ох уж эти травмированные перфекционисты. Она еще упрямая и умная, как хрен знает что. Я, конечно, сам дурак. Ладно, может, остынет».
«Остынет. Она вас ценит. Вот увидите. Хотя терапевтическую этику вы вертели на одном месте. Я вообще не понимаю, как вам позволили работать».
«Люблю свою работу)».
От этого абсурдного диалога мне захотелось курить. Я пообещала себе, что это последняя сигарета – и я точно лягу спать. Так больше невозможно. Я уже сбилась со счета, в какой раз я отрывала голову от подушки. Воистину, несколько суток без сна – одно из самых мерзких чувств из существующих.
Когда я пришла на кухню и закурила, я с ужасом обнаружила, что на часах уже было начало пятого часа дня. Почти вечер.
Вскоре Глеб переслал мне сообщение от Светы, которые она писала ему:
«Ладно, допустим, я нуждаюсь в вас.
Я не знаю, как собрать мысли в голове, я непрерывно тискаю собаку, чтобы не казалось, что она миф, я не понимаю, насколько реально то, что я слышу. Мне страшно каждую секунду, мне хочется кричать об этом, но меня никто не будет слушать, потому что сумасшедших боятся.
Мне очень страшно. Я не знаю, куда бежать, что делать и как справиться с этим страхом. Он меня поглощает. Я не хочу сходить с ума и не знаю, как этого избежать. Это невыносимо. Я ничего не сделаю, я смогу справиться. Просто не придумала способ. Я потерялась. От меня отвернутся все, никто не хочет видеть сумасшедших, Глеб. Я отравляю все вокруг себя. Я в панике. Я грязная, пустая и испорченная. Во мне не осталось ничего правильного или несломанного».
Я не стала ничего отвечать. Он достал пересылать мне личные сообщения. Не врач, а дерьмо. И эта Светина тирада не вызвала во мне уже ни капли сочувствия. Я потушила окурок, дошла до комнаты, упала на кровать и заснула глубоким сном.
Когда я проснулась, я не знала, сколько я спала и какое число на дворе. В квартире было тихо. Я решила спать дальше, чтобы не нарушить эту тишину. Но напоследок быстро проверила телефон. Глеб писал:
«Не волнуйтесь, сегодня был у нее утром. Она чертов феникс. Собралась, успокоилась. Рассуждает здраво. В общем, нашла как с собой договориться. Умница. Простите за вчерашнюю истерику, я перенервничал очень и боялся за нее.
Тань, я понимаю, что вы от нас устали и вам сложно, и искренне вами восхищаюсь. Простите, но вам же приходится расхлебывать, поэтому позволю себе несколько советов, чтобы вчерашняя ситуация не повторялась.
Во-первых, как понять, что она в бред уходит: она внешне абсолютно нормальная, тест – спросить про события где-то в течение последних двух часов. Они их не помнят.
Как бы ни хотелось, ее патологически острую вину мы с ней до окончания химии не проработаем: это категорически нельзя, она совсем утратит связь с реальностью, корни такого вида бреда именно в том, чтобы уйти от слишком сложной реальности, ее вина – в базе личности, от отца еще. Она винит себя за связь с ним перед матерью, это не рационально, она знает, но дети так это оценивают, тем более в три года. С этим можно работать, но очень травматично, сейчас я ее в психоз затолкаю, и ее уже от онкологии нельзя будет лечить.
Как бы ни хотелось, вообще нельзя ей говорить, что нужно собраться и стараться сильнее, она только об этом и думает, – о том, что плохо справляется. Этим просто обесцениваются усилия, и она глубже себя винит. Она правда не может это контролировать никак, – с тем же успехом можно запрещать людям в депрессии грустить или шизофреникам видеть галлюцинации. Она предельно старается, по идее, должна быть в психозе. Единственное, что реально помогает, – это просто хвалить и чем-то радовать, хоть, не знаю, чаю предложить налить лишний раз, она очень сильно ценит заботу. Спасибо вам за все, огромное!»
Я прочитала это сообщение. И, ничего не почувствовав, снова заснула.
Это не был фокус. Светлана Богачёва действительно по-настоящему сломала себе палец пополам на моих глазах. Единственное, что она сделала, – предварительно обколола его везде заморозкой. Будучи реаниматологом-анестезиологом, она знала, как провернуть все идеально. Да, потом она мучилась от боли, когда кость собирали в травмпункте, а заморозка спáла. Но в момент перелома она ничего не чувствовала, кроме, наверное, воодушевления от собственного спектакля.
Ее целью было свести меня с ума, и Светлана успешно этого добивалась – отвратительными сценами своих увечий, погромом в ванной, утомительными бесконечными сообщениями от «Глеба» и, наконец, тем, что она явно нарочно лишала меня сна. Градус ужаса нужно было наращивать, и, видимо, боль в пальце на ближайшие недели для нее того стоила.
Минутная слабость
В конце июля я снова вернулась из «1703» очень пьяной. Света была на ночном дежурстве в больнице. У нее отказывали почки, и необходим был частый диализ. Не включая света в квартире, я прямо в обуви прошла на кухню и залпом выпила графин воды.
В нос ударил запах медицинского спирта. Я уже ненавидела этот запах. Кажется, я ненавидела абсолютно все. Я сняла сапожки на высоком каблуке и по очереди швырнула их в стену.
Слезы сами полились из глаз. В груди зашевелился огромный ком. Я чувствовала его там уже давно, но сейчас он словно расширялся внутри, не давая дышать и причиняя ужасную боль.
Я начала бить себя кулаком по грудной клетке со словами:
– Это боль не настоящая, у тебя там ничего не может болеть! Это психика обманывает тебя. Прекращай!
Но боль не утихала. В голове начали проноситься один за другим дни, что я жила со Светой. Каждая ее истерика, каждая смерть, гнилостный трупный запах, ее обмороки, недержания, мои бессонные ночи, отсутствие общения и отдыха. Карусель из кадров кружилась внутри головы, и меня затошнило. Вкупе с этой болью в груди ощущения стали абсолютно невыносимыми.
Я закричала, не знаю даже кому или чему:
– Хватит! Пожалуйста! Хватит!
Но это не останавливалось. Грудь сильнее сжимало от боли, каждый вдох был мучением. Карусель в голове только разгонялась. Мне захотелось закончить это любым образом.
Я подползла к тумбе, взяла нож и с криком начала бить острым концом себе по левому запястью. Нож был тупой, а мозг автоматически тормозил руку с ножом, защищая организм. Но ярость, алкоголь и боль оказались сильнее. Я продолжала бить и наконец сделала достаточно глубокий порез. Я собрала все силы и через образовавшуюся рану с криком вспорола руку. Полилась кровь.
Внезапно стало тихо. Карусель куда-то исчезла, и ком в груди успокоился. Я смотрела на льющуюся на кафель кровь. Теперь я начала различать звуки. Я услышала, как Пепега, запертый в моей комнате, скулит и царапает дверь, стараясь добраться до меня. Услышала свое дыхание. Я начала нормально дышать. В голове стало пусто и очень спокойно. Наконец спустя пару минут я начала приходить в себя. Мне стало стыдно и страшно.
– Черт, черт, черт! – зашипела я, кинулась в Светину комнату, достала бинты и начала заматывать руку.
Я поняла, что не могу вызвать «Скорую». Как я им это объясню? За такое меня же просто закроют в психушке. И тогда я не смогу помочь Свете, и она просто умрет. «Я тут случайно вскрыла вены», – написала я в «Твиттер».
Вскоре мне написал хороший знакомый Ваня. «Таня, что с тобой? Мне приехать?»
«Да, приезжай. Апраксин переулок. Я тебя встречу. Ты скоро?» – написала я.
«Дай мне час», – ответил Ваня.
После этого я удалила твит.
Бинт был весь в крови. Я развязала его, выкинула, включила свет, раздвинула кожу в месте пореза и убедилась, что ничего не задела. Только поранила небольшую венку на запястье, откуда начала вспарывать руку. «Не для самоубийства, конечно, но в дом нужно будет купить нормальные ножи», – подумала я.
Я залила рану йодом, взяла новый бинт и аккуратно начала заматывать руку. Я не понимала, как это вообще произошло. Я же на самом деле не хочу умирать! Почему я вообще это сделала? А что я скажу Мише? Бедный Пепега! Как же ему было страшно, моя сладкая собака. А если бы я действительно умерла? У моей подруги рак, а я такое устраиваю. Как бы Света меня тут нашла? Она бы решила, что я, последний ее близкий человек, тоже ее покинула. И что она действительно проклята. Как же ей было бы больно! Вот я слабачка. Истеричка.