Миша учится, я комик. Нам деньги не лишние, грубо говоря. Плюс всеми вместе потрачено более 15 000 000 ТОЛЬКО на Светину химию, не считая всего остального. Помимо жестких финансовых трудностей, наверное, можно войти в положение, что твоя дочь каждый день на протяжении года жила с лучшей подругой и вытаскивала ее из могилы, бесконечно находя ее в крови, собственной моче – дома, на улицах, везде. И что, наверное, я хочу поддержки и покоя и поэтому обратилась к, блин, МАМЕ!!! Ведь семья поможет всегда и поддержит.
Совершенно посторонние люди за всю жизнь сделали для меня в бесконечность раз больше. И не потому, что ты не могла, а потому что не хотела. Договор, аренда – это все решается. Легко и быстро. Мне не пять лет, и очень глупо меня так обманывать.
Это последняя капля боли, и сейчас, находясь в любви и заботе, я не хочу и не могу больше убиваться по тебе. Я больше не верю, что у нас может хоть что-то получиться.
Я хочу прекратить с тобой любое общение. Удачи».
Какой яростью, какой обидой и каким бессилием было рождено это сообщение! Как я всегда хотела, чтобы мама просто любила меня. И сейчас на кухне сидит взрослая чужая женщина, которая говорит, что мечтала бы о такой дочери, как я. И мой лучший друг, которому больно смотреть, как я пытаюсь быть для мамы хотя бы не обузой. А где была моя мама все это время? Пару раз посочувствовала Свете и ее ситуации в сообщениях?
Я утопала в жалости к себе. Я почувствовала себя совсем крохотной и беззащитной. Брошенной своей мамой здесь, в чужой квартире и с чужими людьми.
Проблемы с государством
Я осталась жить у Светы. Она была очень заботлива и добра ко мне. Я поняла, что она совершенно замечательная. И быть такой всегда ей мешала страшная смертельная болезнь. Миша старался приходить каждый день после института и часто оставался на ночь. Наша жизнь стала намного приятнее. Вечером мы втроем смотрели сериалы, также приходил Федька, и мы вместе играли в карты. Даже Даня наконец-то пришел в гости и познакомился со Светой.
С мамой я не общалась. Света поддержала мое решение и говорила, что мама никогда и ничего мне не даст, кроме боли. И Федя, и Миша были с этим согласны.
Света также старалась убедить меня, что мне нужно перестать общаться с бабушкой. Мол, та нарциссична и груба по отношению ко мне. Я понимала, что в этом есть рациональное зерно, но не могла прекратить общение. Бабушке было уже восемьдесят лет. Я последний человек в мире, который может о ней заботиться, да к тому же и единственная внучка. В отличие от мамы, бабушка действительно всегда любила меня, просто не умела это показывать. Видимо, это у нас семейное.
Тем временем на открытых микрофонах стало неспокойно. Сначала мне назначил встречу один из главных людей бара «1703». Когда я пришла, он сказал мне: «Таня, у тебя на микрофоне очень много шуток про политику. К нам пришли люди и попросили, чтобы ты была потише. Каждую среду по двести человек здесь собирается тебя слушать. Это самый большой микрофон в России, и я очень горжусь тобой, но сейчас существует запрос не говорить лишнего. И поверь, я сам стоял бы с тобой в первых рядах. Но “1703” – это не только ты и я, здесь много других сотрудников, и последнее, чего мы хотим, – закрыться».
Для меня это было немыслимо. Комедия для меня всегда была главным символом свободы слова. Я очень уважала человека, который донес до меня эту информацию, и действительно старалась быть тише. Но мне было очень обидно.
В середине декабря в «1703» приехала полиция прямо перед мероприятием. Людей еще даже не впустили внутрь, и очередь на стендап растягивалась на улице. Бармен открыл полиции дверь. Двое полицейских вошли внутрь и спросили:
– Кто организатор?
Я улыбнулась и подошла к ним, глядя в глаза:
– Здравствуйте. Я организатор. Какие-то проблемы? Ковидные меры вроде уже отменили.
– Нам сообщили, что здесь собирается митинг.
– Бред какой. У нас просто открытый микрофон. Вот. Посмотрите на афишу. Просто шутники по очереди выходят и рассказывают шутки. Самый смешной забирает деньги. Никаких митингов.
Полицейские улыбнулись, переглянулись, поблагодарили и ушли. Весь бар провожал взглядом их машину. Я поймала себя на мысли, что все еще глупо улыбаюсь. Сердце ушло в пятки. Самое смешное, что буквально вчера я стояла на Невском проспекте с одиночным пикетом.
В кругах комиков ходили неприятные слухи. Что полиция приходит на открытые микрофоны по всему городу. Я часто видела у себя на мероприятии взрослых мужиков с надвинутыми на глаза кепками, которые записывали комиков на видео. Обстановка была тревожная. На одном из микрофонов такой мужик схватил меня за руку, когда я выходила курить, придвинулся лицом к моему уху и прошипел: «Аккуратнее, Таня Щукина». После этого я перестала шутить про президента. Зато стала шутить про этого мужика.
Мы переписывались с Яном. Он сказал, чтобы я не беспокоилась, и, если вдруг мной заинтересуются, я об этом узнаю от него.
Параллельно мы делали с Даней Поперечным шоу «20 шуток», где тоже шутили про политику. Другому известному комику, Идраку Мирзализаде, запретили въезд в Россию за шутку про матрас. Но говорили, что на самом деле это потому, что он шутил о чиновниках. А шутка про матрас была всего лишь предлогом. В общем, причин беспокоиться было предостаточно.
21 февраля 2022 года Света разбудила меня криками:
– Таня. Таня. Мне пишет Ян. За тобой пришли. Началось! Тебе срочно надо уезжать из страны!
Спросонья я подумала, что это какая-то шутка. Еле открыла глаза, потянулась. И вдруг резко пришло осознание услышанного.
– ЧТО??!
Я вскочила с кровати и схватила телефон. Ян писал:
«Таня, ты должна срочно уехать из страны. У тебя есть трое суток. Но лучше сегодня».
«Стой, погоди. Ты чего?! О чем ты? Откуда информация?»
Ян скинул мне фото документов. В них были мои шутки, записанные на бумаге. Напротив каждой шутки была указана статья современного уголовного кодекса РФ, под которую попадала та или иная шутка. Внизу документа были какие-то подписи и печати. Не успела я разглядеть все файлы, как Ян удалил фото из переписки и написал:
«Все очень серьезно. Я рискую уже тем, что прислал тебе это».
«А я-то им зачем?»
«А Идрак зачем?»
«Я не такая известная, как Идрак».
«Это значит только то, что у тебя меньше защиты».
Я сразу же написала папе, маме и бабушке. Объяснила ситуацию. Ответ от всех был один – «уезжай». Я хотела написать и Дане, но Света была против.
– Даню наверняка читают. Не подставляй его и себя, – отрезала она.
Сейчас я понимаю, что Даня просто единственный, кто решил бы как следует во всем разобраться. Светлана Богачёва тоже это понимала и решила максимально отгородить его от меня в этот момент. Честно говоря, я уже была очень сильно напугана. Мое ментальное состояние было сильно повреждено ужасами, произошедшими за последние пару лет, а также конскими дозами антидепрессантов. К тому же, учитывая последние события на микрофонах, у меня не было ни одной причины не верить в происходящее. В момент очередной проблемы у меня включилась какая-то защитная реакция психики сродни выученной беспомощности – не анализировать ситуацию, а просто покорно что-то делать, полагаясь на более компетентных людей.
Светлана управляла моими эмоциями и реакциями как хотела. Она долго изучала мое поведение и последовательно, годами травмировала мне психику. Чтобы я делала то, что нужно ей. При этом будучи уверенной, что это мое собственное решение.
Ян скинул мне билеты в Стамбул на вечер того же дня на мое имя и мои паспортные данные. Со Светиного телефона я вызвонила Федю. Он приехал сразу же и начал помогать мне собирать вещи. Выходило так, что взять с собой я могла только маленький чемодан в ручную кладь. Почти все придется оставить в России.
Я попросила Федю заняться моими вещами, а сама вызвала с его телефона такси и поехала к бабушке. Бабушка уже была напугана моими сообщениями. Она встретила меня и крепко обняла.
– Я провожала Йосю Бродского в эмиграцию, провожала почти всех друзей и близких, – сказала она с болью с голосе. – Сейчас так же провожаю тебя. Ну почему это опять случилось в моей жизни? Почему опять?
А затем села за стол и разрыдалась.
Я сжимала ее руки и пыталась запомнить каждый миллиметр ее квартиры, в которой провела большую часть своего детства. В этот момент я любила все здесь. Даже то, что всегда ненавидела. И это старое расстроенное пианино, и даже свои стихи, любовно подшитые в кожаный переплет. Я пыталась запомнить каждую морщинку на бабушкином лице. Она была одета в черные широкие штаны и сиреневую шерстяную кофту. Ее очки, которые она вечно теряла, лежали на столе перед ней. Рядом с черной подставкой для книги, на которой лежал роман Дины Рубиной.
В этот момент забылись все обиды.
– Я очень сильно тебя люблю, – прошептала я.
– И я тебя, Таточка. И я тебя, солнышко. Господи, дай мне сил.
– Все будет хорошо.
Как могла, я успокаивала бабушку. Хотя сама была на грани.
– Подожди! Возьми, пожалуйста.
Бабушка быстро убежала в комнату и вернулась с деньгами. Я еле видела ее из-за слез, застилавших глаза.
– Бабуль, не надо. Ты же мне все сейчас отдашь, – отмахнулась я.
– Все не отдам, не беспокойся! Возьми. Пожалуйста.
Бабушка дала мне сто тысяч рублей. Это были невероятно огромные деньги – три с лишним ее пенсии. Я поблагодарила бабушку и быстро убрала деньги в сумку. Я хотела провести время с ней. Бабушка спросила:
– Куда ты? Когда?
– Вечером у меня самолет. В Стамбул. Ян купил. Который сообщил мне, что надо бежать.
– Господи, какой это все кошмар. Таточка, я надеюсь… – Бабушка осеклась: – Нет. Я не надеюсь. Я знаю точно, Таточка, что мы еще увидимся. Моя девочка. Мы обязательно еще увидимся. Пожалуйста. Скажи, что мы еще увидимся.