Трейси покосился на Агату, но её лицо – та его часть, что не была закрыта очками – оставалось невозмутимо-приветливым, и никаких подсказок он не получил. Улыбка вообще со всей очевидностью выставляла Джоконду простушкой. Что ж, будем выкручиваться самостоятельно.
– Доброе утро, доктор. Я – Анатоль Трейси, рад личному знакомству.
– Взаимно, мистер Трейси, – звонкий голос хозяина дома как нельзя лучше подходил его юношеской подтянутости. – А это?..
– Ваша коллега, доктор Ставрина, сопровождает пациента и осуществляет наблюдение за его состоянием.
Судя по лицу дылды, он собирался поинтересоваться (возможно, ехидно), где же тот пациент, за состоянием которого наблюдает доктор Ставрина, но тут Агата сняла очки и в упор посмотрела на него.
Мужчина слегка отшатнулся, потом подался вперёд, и голосом, в котором в равных пропорциях смешивались восторг и крайнее изумление, почти прошептал:
– Не может быть! Не верю… вот не верю, и всё!
– Персты вкладывать не позволю, – строго заметила Агата и вдруг расхохоталась.
Секунду спустя эти двое уже вовсю обнимались, издавая невнятные, но определённо радостные восклицания на русском. Адвокат даже почувствовал себя третьим лишним.
– Всё в порядке, Анатоль! – весело сказала девушка, высвобождаясь из объятий долговязого и снова переходя на интер. – Нед дал нам наилучшую наводку из всех возможных. Я была неправа, извини. Можно командовать Платине отбой тревоги. Этого человека я знаю, и, если кто и способен собрать командира, так это он.
– Но это – не Анри Жак Марат? – осторожно уточнил Трейси. Сцена встречи ему понравилась, но то, что доктор был поименован просто «человеком», резало слух, привычный к вычленению мельчайших оговорок свидетелей.
– Теперь, полагаю, Анри Жак Марат – именно он, не так ли? – Агата повернулась к разом посерьёзневшему дядьке.
– Правильно полагаешь. Что ж, прошу в дом. Думаю, нам надо обсудить некоторые подробности, прежде чем вы доставите сюда нашего общего пациента.
Обсуждение подробностей не заняло много времени. Все они касались лишь технической стороны предстоящего перемещения всех составляющих майора Десницы в дом 540 по Паркхилл авеню. Поэтому уже четверть часа спустя Анатоль, снабженный всеми необходимыми контактами, отправился обратно в порт, дабы помочь Платине. Агата решила остаться, и адвоката это не беспокоило: старым знакомым надо было поговорить, причем – без посторонних ушей.
…Он ведь меня предупреждал. Ещё когда по окончании курса лечения предлагал постоянную работу. Тебе, думаю, не предлагал. Откуда-откуда… оттуда! Агата, ты же умная девочка, а такие дурацкие вопросы задаёшь. Ладно, извини. Просто я-то в этом мозге малость покопался, так что суть отношения к тебе мистера Кертиса представляю хорошо. Ага, вот именно. Слабость, которую он не может себе позволить. Ты, кстати, очень грамотно себя повела: и тогда, и теперь. Закрытые счета – это прекрасно.
Да, так о чём, бишь, речь? Кертис меня предупреждал, что практику я с ним получил опасную, а Андрей Вершинин, сам себе голова… не то чтобы пропустил это дело мимо ушей, просто решил, что у дядечки подозрительность зашкаливает. И он, должно быть, это понял, потому что к моему отказу отнёсся спокойно, но на всякий пожарный оставил мне резервный номер, по которому в любой момент можно передать информацию.
И вот как-то раз мы с Анри Жаком малость подгуляли. Точнее, я подгулял, Анри ведь почти не пил, ты помнишь. В общем, за руль он меня не пустил. А дело было в Озёрах и до дома что мне, что ему, добираться было довольно долго. Мы бы, может, и остались ночевать, даже собирались. Но мне пришёл срочный вызов из клиники, так что я закинулся стабилизатором, а Анри взялся меня отвезти: как раз по дороге организм проветрился бы.
Поехали на моей машине, Анри она очень нравилась, но себе он такую не покупал. Говорил, что чужую побережет, а на своей непременно разобьётся. У меня тогда был «Феникс», здоровенный, ярко-алый с золотом… прелесть, а не машина! И очень приметная. Короче, когда мы входили в поворот, Анри вдруг отпустил руль и повалился мне на колени, как тряпичная кукла. Я только и успел заметить, что из шеи у него стрелка торчит, слева. Тоненькая такая.
В общем, в поворот мы ни хрена не вписались и закувыркались с обрыва. Мне-то повезло, я не пристегивался и просто вылетел из машины, а Анри… не вытащил я его. Просто не успел. Когда я хоть как-то смог подняться не на ноги даже, а на четвереньки, уже полыхало вовсю. До сих пор не знаю, был он жив, когда загорелось, не был?
В общем, проморгался я, надо, думаю, полицию вызывать и «скорую». Поломался-то довольно прилично. И ребра, и башкой приложился, голень, как потом выяснилось, в двух местах сломал. Нос вот, опять же. Да и вообще на морде живого места не было. Схватился за коммуникатор, рука соскользнула и ткнулся я поначалу во «входящие сообщения». Смотрю – что за притча? Нету вызова из клиники.
И тут я начал соображать. Быстро соображать, адреналин – он, знаешь ли, способствует. Мы ведь с Анри были похожи. Не так, чтобы очень, но в сумерках да в движущейся машине обознаться – раз плюнуть. А стреляли в водителя ярко-алого с золотом «Феникса».
Теории строить мне было некогда. Отполз в темноту, чтобы зарево меня не освещало, и набрал тот самый номерок. Даже не знаю, чего ждал, но уже через десять минут со мной говорил сам Кертис. Разом просёк, что да как, и сообщил, что теперь меня зовут Анри Жак Марат, прикрытие по всем направлениям будет обеспечено. А тут и полиция подвалила. Кто уж её вызвал – без понятия.
И когда сержант – ох, видела бы ты эту глыбу сала, как только за руль помещался? – потребовал назваться, я сказал: Анри Жак Марат. В сущности, всегда можно было потом на шок списать. Но не пришлось, н-нет… прокатило, будто так и надо.
Конечно, мэтра Марата, отца Анри, я не надурил. Да и цели такой не имел. Когда он примчался в госпиталь, с порога ведь сообразил, что к чему. Но держался крепко, надо отдать ему должное. Он всегда был кремень-мужик, сколько его помню. Мне шесть лет только исполнилось, когда родители погибли, и попал бы в приют, как ты – но дядя Жак опекунство оформил влёт, и выросли мы с Анри как братья.
В общем, в госпитале он ни слова никому не сказал, при посторонних через слово повторял «сынок». А когда я выписался, сели мы с ним за бутылочкой кальвадоса, и я всё ему рассказал. А он – хочешь верь, хочешь нет – сказал, что я правильно поступил. И нужно ему от меня только одно: раз уж я ношу теперь имя его сына, я должен сделать это имя таким знаменитым, каким только смогу. Я пообещал.
А дальше я улетел с Волги и вот тут, на Ариэле, вполне недурно прижился. Иногда выполняю поручения Кертиса, чаще просто работаю сам на себя. В определённых кругах человек известный, а неопределённые мною и не интересуются. И слово, данное дяде Жаку, я сдержал. И дальше держать буду, мне без разницы, выжил он после захвата Волги или нет. Анри Жак Марат теперь доктор медицины Фартанского университетского сообщества. Учебник написал, да и парочку других работ специалисты весьма и весьма ценят. Как-то так, красавица. А мужика твоего мы в порядок приведём, не вопрос. Не понял?! А, вот, значит, как. Ладно, это дело не моё.
Допила? Пошли, покажу свое хозяйство. Тебе понравится, обещаю. В сущности, всем нравится, но ты, как коллега, сможешь правильно оценить. И ничего я не прикалываюсь, с чего ты взяла? Какие гуси, какие свиньи! Кто себе шунт поставил в двадцать восемь лет, да ещё на тяжёлой планете? Это ж надо было додуматься! Хорошо хоть сама профессор Дементьева работала. Слышал, а как же. Такие имена, знаешь ли, в нашем курятнике на слуху.
Но всё-таки риск был страшенный, уж я-то в этом разбираюсь. Да и потом тоже. Ты ж, небось, за год и не спала толком. Ночью теорию накачивала, днем практику проходила… и после всего этого, после закатского диплома бортврача ты мне не коллега? Пороть тебя некому!
Ближе к вечеру следующего дня настроение у прибывших с Триангла было так себе. Учинённый Десницей разнос продолжался уже минут десять, а то и пятнадцать. Анатолю досталось меньше всех: то ли как новичку в команде, с которого и спрос невелик, то ли как самому старшему. Второе место в иерархии командного гнева занимал Платина. Хуже всего пришлось Агате.
Дмитрий не повышал голоса. Не использовал в ее адрес нецензурных выражений. Не допускал глумливых интонаций, от которых физиономия Барта покрылась пятнами злого румянца. Майор был безукоризненно, изысканно, оскорбительно вежлив. Лишая, таким образом, Анатоля повода внести изменения в геометрию лица, свежеотстроенного спецами по биоаутентификации из клиники Хадсона. Изменения напрашивались, но повода не было. В отличие от причины.
– Так, всё. Пустой это разговор, вам что-то объяснять – занятие бестолковое, только время зря уйдёт. Завтра я лечу на Землю и попробую что-то отрихтовать, хотя… что тут отрихтуешь? Удружили, нечего сказать. Ладно, это я всё порешаю, а вы сидите здесь тише мыши. Ясно?
– Ясно, – отозвался Барт, который уже несколько минут молчал, нацепив на лицо нарочито бесстрастное выражение. – Ты мне только одно скажи, командир: ты на чем лететь-то собрался? Прямых рейсов до Земли отсюда нету, придется кучу пересадок делать. А даже если бы и были. У тебя, на секундочку, документов нет не то что надёжных – вообще никаких.
– Зато у меня есть яхта, – пожал плечами майор.
– Яхта твоя на Закате осталась, я на ней туда полетел, чтобы новый корабль купить.
Анатоль, которому было доподлинно известно, что яхта пребывает в одном из трюмов «Ежа», мысленно приподнял брови, но промолчал. Пилот удивил его, и удивил сильно. Бесхитростный, честный до полной прямолинейности, сейчас Барт врал и не краснел.
Трейси, однако, понимал его прекрасно. Крикливый (несмотря на подчеркнуто тихий голос), самоуверенный резонёр, точно знающий, что все вокруг дерьмо и только он один весь в белом… нет, не этот человек в порту Рейвен-Сити хвалил лингвистические способности адвоката.