Но моя внутренняя гордость – а также отчасти и гордость военная – заставила меня, почти помимо воли, сохранять достоинство. Я позировал перед самим собою и, вероятно, перед нею, кто бы она ни была – женщина или призрак. Во всем этом я отдал себе отчет уже позже, потому что, уверяю вас, в ту минуту я ни о чем не думал. Мне было только страшно.
Она сказала:
– О, сударь, вы можете оказать мне большую услугу.
Я хотел ответить, но не в силах был произнести ни слова. Из горла моего вырвался какой-то неопределенный звук.
Она продолжала:
– Вы согласны? Вы можете спасти, исцелить меня. Я ужасно страдаю. Я страдаю все время, о, как я страдаю!
И она тихо опустилась в мое кресло. Она смотрела на меня.
– Вы согласны?
Я утвердительно кивнул головой, так как голос все еще не повиновался мне.
Тогда она протянула мне черепаховый гребень и прошептала:
– Причешите меня, о, причешите меня! Это меня излечит. Надо, чтобы меня причесали. Посмотрите на мою голову… Как я страдаю! Мои волосы причиняют мне такую боль!
Ее распущенные волосы, очень длинные и, как мне показалось, черные, свешивались через спинку кресла и касались земли.
Зачем я это сделал? Почему, весь дрожа, я схватил гребень и взял в руки ее длинные волосы, вызвавшие во мне ощущение отвратительного холода, как будто я прикоснулся к змеям? Не могу объяснить.
Это ощущение так и осталось у меня в пальцах, и я вздрагиваю при одном воспоминании о нем.
Я ее причесал. Не знаю, как я убрал эти ледяные пряди волос. Я скручивал их, связывал в узел и снова развязывал, заплетал, как заплетают лошадиную гриву. Она вздыхала, наклоняла голову, казалась счастливой.
Вдруг она сказала мне: «Благодарю» – и, вырвав гребень из моих рук, убежала через ту полуоткрытую дверь, которую я заметил, войдя в комнату.
Оставшись один, я пробыл несколько секунд в оцепенении, будто проснулся от кошмарного сна. Наконец я пришел в себя. Я бросился к окну и бешеным ударом разбил ставню.
Волна света хлынула в комнату. Я подбежал к двери, за которой исчезло это существо, и увидел, что она заперта и не поддается.
Тогда меня охватила потребность бежать, тот панический страх, который бывает на войне. Я быстро схватил из открытого секретера три пачки писем, промчался через весь дом, прыгая по лестнице через несколько ступенек, и, не помню как, очутившись на воздухе, увидел в десяти шагах от себя свою лошадь. Одним прыжком я вскочил на нее и поскакал галопом.
Я остановился только в Руане, перед своей квартирой. Бросив повод денщику, я вбежал в свою комнату и заперся в ней, чтобы прийти в себя.
Целый час с душевной тревогой я спрашивал себя, не был ли я жертвой галлюцинации. Конечно, со мной случилось то непонятное нервное потрясение, то помрачение рассудка, какими порождаются чудеса и сверхъестественные явления.
Я готов был уже поверить, что это была галлюцинация, обман чувств, но когда подошел к окну, взгляд мой случайно упал на грудь. Мой мундир весь был в длинных женских волосах, зацепившихся за пуговицы.
Один за другим я снял их и дрожащими пальцами выбросил за окно.
Потом я позвал денщика. Я чувствовал себя слишком взволнованным, слишком потрясенным, чтобы сразу отправиться к приятелю. Мне хотелось к тому же хорошенько обдумать, что ему сказать.
Я отослал ему письма, а он передал мне с солдатом расписку в их получении. Мой друг расспрашивал обо мне. Ему сказали, что я болен, что у меня солнечный удар и уж не знаю, что еще. Он, казалось, был обеспокоен.
Я отправился к нему на другой день рано утром, чуть рассвело, решив рассказать правду. Оказалось, что накануне вечером он ушел и не возвращался.
Днем я вновь заходил к нему, но его все еще не было. Я прождал неделю. Он не появлялся. Тогда я заявил в полицию. Его искали всюду, но не могли найти никаких следов; нигде он не проезжал, нигде не появлялся.
В заброшенном замке был произведен тщательный обыск. Ничего подозрительного там не нашли.
Ничто не указывало, что там скрывалась какая-то женщина.
Так как следствие ни к чему не привело, все поиски были прекращены.
И в течение пятидесяти шести лет я так ничего больше и не узнал. Ничего!
Тик[2]
Медленно входили обедающие в большую залу отеля и занимали свои места за столом.
Прислуга начинала неторопливо разносить кушанье, чтобы дать время всем собраться и поприносить снова блюда для тех, кто опоздал. Давно приехавшие сюда купальщики, привычные посетители табльдота, с любопытством посматривали на отворявшиеся двери в надежде увидать новых посетителей. В этом заключается главное развлечение на всех курортах. Всегда с нетерпением ждут обеда, чтобы посмотреть на вновь приехавших и постараться угадать, что это за люди, чем они занимаются, о чем думают. В голове бродит мысль, не удастся ли познакомиться с интересными лицами, не сулит ли судьба приятную встречу, а может быть, увлечение и любовь.
В этой вечной толкотне соседи, незнакомцы, приобретают очень важное значение. Любопытство возбуждено, симпатии ждут, и инстинкты общественности наготове.
Поэтому здесь возможны антипатии, зародившиеся в течение недели, и дружба после месячного знакомства.
На людей здесь смотрят с совершенно особой точки зрения, по законам специальной курортной оптики. После часовой беседы, вечерком, в тени деревьев парка, где журчит чудодейственный целебный источник, у своего собеседника открывается высокое умственное развитие и замечательные достоинства.
И не дальше как через месяц эти новые, пленившие в первые дни друзья бесследно исчезают из памяти. Впрочем, надо заметить, что там же скорее, чем где-либо, завязываются узы и серьезные, и прочные.
При ежедневном общении легче узнать друг друга, и к начинающейся привязанности примешивается нечто нежное и интимное, что обыкновенно является последствием только долгой связи. И потом долго дорожат воспоминанием об этих первых часах дружбы, воспоминаниями об этих первых беседах, где открывалась вся душа, о первых взорах, которые спрашивали о том, чего еще не решаются высказать уста, воспоминанием о первом дружеском доверии, о чудном порыве, заставляющем открыть свою душу тому, кто отвечает вам тем же.
И тоскливая скука курорта, и монотонное однообразие протекающих медленно дней способствуют тому, что эти новые привязанности с часу на час крепнут и пышнее расцветают.
Итак, в этот вечер, так же как и во все предыдущие, мы поджидали появления незнакомых лиц. Появилось их только двое; это были очень странного вида мужчина и женщина: отец и дочь. На меня они произвели сразу впечатление героев Эдгара По[3]. А между тем в них было что-то чарующее – печать, накладываемая на людей несчастьем. Они мне представлялись жертвами рока. Мужчина был очень высок и худ, слегка горбился; волосы его были совсем седые, даже слишком для его еще не старого лица.
Во всей фигуре и в манере себя держать было что-то серьезное, что-то строгое, что встречается иногда у протестантов. Дочери казалось лет двадцать пять, она была мала ростом и также очень худа, бледная, с усталым, измученным видом. Иногда встречаются такие люди, которые кажутся слишком слабыми для трудов и работ нашей жизни, слишком слабыми даже для того, чтобы двигаться, ходить – словом, делать то, что делают все. Однако она была хороша, эта девушка, с своей прозрачной красотой призрака. Ела она очень медленно, точно еле могла поднять руку с куском.
На воды они приехали несомненно для нее.
Они оказались за столом напротив меня, и я сейчас же заметил, что отец страдает очень странным нервным тиком.
Каждый раз, как он хотел достать какую-нибудь вещь, его рука описывала такой безумный зигзаг, точно желая что-то оттолкнуть, прежде чем достичь желаемого предмета. Через несколько минуть это движение меня настолько утомило, что я старался не смотреть в его сторону.
Я заметил также, что молодая девушка не сняла перчатки с левой руки.
После обеда я пошел прогуляться в парк. Это было в Оверни, на маленькой станции Шатель-Гюйон, скрывавшейся в ущелье у подошвы высокой горы, горы, откуда и выбивались целебные горячие ключи, выходившие из глубины подземного очага древних вулканов. А там наверху, над нами, поднимали свои усеченные конусы вершины этих потухших кратеров, возвышаясь среди длинной линии горной цени. С Шатель-Гюйон начиналась горная страна.
В этот вечер было очень жарко. Я ходил по тенистой аллее, прислушиваясь с вершины холма, господствующего над парком, к музыке, начинавшейся в здании казино.
В эту минуту я увидал, что ко мне медленно приближаются отец и дочь. Я им поклонился, как всегда кланяются в курортах соседям по отелю. Отец сейчас же остановился и обратился ко мне с вопросом:
– Извините меня, сударь, за нескромность, но не можете ли вы указать нам на прогулку не особенно утомительную, но в то же время и интересную.
Я предложил им провести их в долину, где протекала небольшая речка. Эта долина была очень глубока и узка, совершенное ущелье между скалистых и покрытых лесом вершин[4].
Они приняли мое предложение. Мы заговорили, конечно, о качестве целебных вод.
– О, моя дочь страдает какой-то странной болезнью, – заметил он, – причины которой никто не может объяснить. Она мучается совершенно непонятными нервными припадками. То думают, что у нее болезнь сердца, то болезнь печени, то страдание спинного мозга. Теперь всё приписывают желудку, очагу и регулятору всего организма, этому Протею разнообразнейших болезней и симптомов. Вот почему мы и явились сюда[5]. Но я думаю, что эго, скорее всего, нервы. Но что бы это ни было, во всяком случае это очень печально.
В эту минуту я вспомнил об его странном тике и спросил его: