Разумеется, все описанные закономерности имеют верхнюю хронологическую границу – развитие цивилизации и техники в XIX–XX вв., но это особая тема, выходящая за рамки проведенного нами исследования.
В заключение мы не можем не остановиться на вопросе, который был затронут вначале: не является ли хорономический принцип Л.С. Берга вариацией географического детерминизма Бодэна и Дюбо[369], Монтескье (Montesquieu, 1858), Гердера (Herder, 1784–1791) и их современного продолжателя Хентингтона (Huntington, 1915)? Действительно, элементы внешнего сходства в обеих системах имеются, но есть и огромное различие, которое позволяет ответить на этот вопрос отрицательно.
Все основатели географического детерминизма, «устанавливая зависимость народного характера от географической среды, стремятся этим путем раскрыть закономерность, присущую человеческому обществу… Основным исходным моментом во всем построении является античная идея о влиянии природы на психику человека, тем самым на национальный характер и через это на судьбы народов»[370].
Предлагаемый подход диаметрально противоположен: устанавливается лишь обусловленность хозяйственной деятельности человека природными условиями географического региона, т. е. способность к адаптации, определяющая возникновение конвергентных форм, с чем ни один материалист не будет спорить. Затем мы отмечаем, что характер институтов управления связан с особенностями хозяйственной деятельности и способом производства, но отнюдь не распространяем эту закономерность на все проявления деятельности человека и тем более человечества[371]. Например, влиянием усиленного увлажнения или наличием пересеченного рельефа невозможно объяснить ни детали политической борьбы партий, ни смену общественных формаций, так как они являются проявлением спонтанного развития человечества в целом. Ведь в любом устойчивом ландшафте при одном и том же хозяйстве происходят смены формаций, когда меняется окружение изучаемой страны.
Для примера рассмотрим историю Греции. За исключением нескольких крупных городов, где кипела торговля и использовался рабский труд (Афины, Коринф, Мегары), занятием населения было примитивное скотоводство и земледелие. Козы паслись и оливки вызревали 3000 лет тому назад так же, как в наше время. Но в XII в. до н. э. базилевсы водили дружины разрушать Трою: в VI в. до н. э. демократы свергали власть олигархов; в IV в. до н. э. ослабевшая Эллада упала к ногам македонского царя Александра; во II в. до н. э. она сделалась провинцией Римской республики; в V в. н. э. через Грецию прошли свирепые готы и были изгнаны на запад; в VII в. обезлюдевшую страну заселили славяне, смешавшиеся с остатками древнего населения; в XIII в. новые греки освободились от власти захватчиков-крестоносцев; в XV в. Греция подпала под власть турецкого султана; в XIX в. она освободилась и стала самостоятельным государством.
Несомненно, что различие эпох и смена формаций определяются не провинциальным бытом пастухов Аркадии или горцев Этолии, а включением Эллады в мировую систему хозяйства, подчиненную закону спонтанного развития.
То же самое произошло с евразийскими кочевниками. Их хозяйство было весьма специализировано, они постоянно нуждались в обмене товарами с оседлыми соседями, а это вовлекало их в мировую историю и заставляло испытывать все перипетии общеисторического процесса. Как только натуральное хозяйство сменилось товарным, как только через степи потянулись караваны, везшие шелковую пряжу, кораллы, золото и прочие предметы роскоши, как только в Китае, Согдиане, Иране и Византии потребовались рабы, рабыни и наемные солдаты, степь вошла в круговорот всемирного исторического процесса. Но эта проблема относится к разряду гуманитарных и общественных наук, которых мы сейчас не касаемся.
Мы рассматриваем способы приспособления отдельных коллективов вида Homo sapiens к определенным условиям географических ландшафтов, т. е. подходим к проблеме не как гуманитарии, а как естествоиспытатели. Отмеченная нами зависимость относится не к общественным, а к этническим коллективам, и к ним следует применять иную шкалу и иную систему измерения, которую мы попытались отыскать. В этой географо-биологической системе сопоставлений и синтеза тезис Л.С. Берга подтверждается всем имеющимся в распоряжении науки материалом.
Изменения климата и миграции кочевников[372]
Природа и история
Зависимость человечества от окружающей его природы, т. е. от географической среды, неоспорима. Хотя степень этой зависимости и расценивается различно, но в любом случае хозяйственная деятельность народов, когда-либо населявших Землю, тесно связана с ландшафтами и климатом обитаемых территорий.
Народы Земли живут в определенных ландшафтах, но коль скоро ландшафты разнообразны, то столь же разнообразны и народы. Ведь, как бы сильно они ни видоизменяли ландшафт (путем ли создания антропогенного рельефа или путем реконструкции флоры и фауны), людям приходится кормиться тем, что может дать природа на той территории, которую этнос (народность) либо населяет, либо контролирует на предмет получения тех же даров природы[373].
Однако ландшафты, подобно этносам, имеют свою динамику развития, свою историю. И когда ландшафт меняется до неузнаваемости (причем безразлично – от воздействия ли человека, от изменения ли климата, от неотектонических процессов или от появления губительных микробов, несущих эпидемии, которые ведут к изменению численности тех или иных видов животных и растений), люди должны либо приспособиться к новым условиям, либо вымереть, либо обрести новую родину. Простое выселение в другую страну, где уже есть достаточно плотное население, может быть выходом для единиц и малых групп. Но когда дело идет о судьбе целого народа, такие переходы всегда были связаны с крупными историческими событиями. А поскольку они часто повторялись за пять тысяч лет обозримой истории, то их уже можно классифицировать и анализировать. Так мы вплотную подошли к проблеме миграций.
Изменение ландшафтов – не единственная причина миграций. Они возникают также при демографических взрывах, но тогда они будут столь отличны по характеру, что спутать их очень трудно. Однако в любом случае переселенцы ищут условия, подобные тем, к которым они привыкли у себя на родине. Англичане охотно переселялись в страны с умеренным и даже жарким климатом, лишь бы там были степи, где можно было разводить овец. Поэтому они заселили всю Северную Америку, за исключением сплошных лесов бассейна р. Маккензи, которые были заселены франко-индейскими метисами Канады; они без труда превратили в овцеводческие районы Южную Африку, Австралию, Новую Зеландию, но влажные тропические районы их не манили. В Индии, Родезии, Нигерии, Гвиане и на Борнео они выступали преимущественно в роли колониальных чиновников, военных и купцов, т. е. людей, живущих не за счет природы, а за счет местного населения. В Индии для английских чиновников и солдат были предусмотрены длительные отпуска, которые они проводили в горах, где климат умеренный; иначе чиновники теряли работоспособность, а солдаты – боеспособность.
Предки якутов в XI в. проникли в долину Лены из прибайкальских степей. Используя широкую пойму этой реки и ее притоков, они развели там степную породу лошадей, имитируя свою прежнюю жизнь в степях. Но они не посягали на водораздельные массивы тайги, предоставив их оленеводам-эвенкам. Русские землепроходцы в
XVII в. подчинили всю Сибирь, но заселили только лесостепную полосу и берега рек, т. е. ландшафты, сходные с теми, где сформировались их предки.
Но если между некоторыми миграциями и изменениями ландшафтов есть функциональная зависимость, то, зная одно, мы можем судить о другом. Миграции народов фиксировались историей, а смены ландшафтов не имеют абсолютных дат. Следовательно, для того, чтобы датировать изменения, происходящие в природе, мы можем отправляться от истории, и, значит, нам необходима канва исторических событий.
Наши исследования, посвященные установлению связи явлений физической географии и палеонтологии на материале истории Центральной Азии и археологии низовий Волги, позволили сделать три вывода[374]:
1. Историческая судьба этноса, являющаяся результатом его хозяйственной деятельности, непосредственно связана с динамическим состоянием вмещающего ландшафта.
2. Археологическая культура данного этноса, представляющая собой кристаллизованный след его исторической судьбы, отражает палеогеографическое состояние ландшафта в эпоху, поддающуюся абсолютной датировке.
3. Сочетание исторических и археологических материалов позволяет судить о характере данного вмещающего ландшафта в ту или иную эпоху и, следовательно,
о характере его изменений. И наоборот, наличие установленных данных о колебаниях климата, а тем самым и о соотношениях ландшафтов между собой помогает искать памятники давно исчезнувших народов.
Способ применения изложенных здесь тезисов подробно описан нами в книге «Открытие Хазарии» (М., 1966). Теперь мы можем перейти к широкому обзору и характеристике соотношения колебаний увлажнения Центральной Азии с миграциями кочевых народов, ее населявших.
Надземные границы
Наша планета имеет важную особенность – зональность. Для выяснения рассматриваемой проблемы из всех зон важна азиатская степь.
Она как нельзя лучше приспособлена для жизни человека. Зеленый ковер калорийных трав поедается скотом, превращаясь в жирное мясо и мягкую шерсть. Кочевой быт позволял степнякам использовать все богатства природы и экономить силы, которые шли на создание оригинальной культуры, фольклора, мифологии и разнообразных социальных систем, как то: орд, племенных союзов, а позднее и теократий, способных противостоять агрессивным тенденциям цивилизованных земледельческих государств, в первую очередь Китая. Полоса пустынь отделяет степь от Китая и в древности служила барьером против китайских войск, врывавшихся в степи. Несмотря на грандиозные усилия династий Хань, Суй и Тан, истощивших свою богатую и многолюдную страну, хунны, тюрки и уйгуры смогли отстоять свою независимость, а монголы в XIII в. перенесли войну в Китай и одержал