Между Боном и Безансоном
Как-то раз я, папа и мама на автомобиле отправились из Парижа в Страсбург.
Вот это было приключение! Мы разделили его с дивной тёткой – Дариной, нашим гидом и водителем по совместительству…
Что это было за чудо!
Мы крались в темноте с замиранием сердца по узеньким улочкам города кошек Труа, чертыхаясь и попадая ногами в канавы для слива нечистот. Между островерхими башенками с флюгерами-котами то возникал, то пропадал красновато-медный диск луны.
Мы мчались глубокой ночью по зловещей лесной дороге, которая по закону жанра должна была упереться в замок Людоеда, а привела к ажурным воротам с надписью: «Осторожно, любезный кот!». За ними скрывался увитый цветами старинный «мезон» с такой же древней хозяйкой в белоснежной мудрёной причёске и с мелко дрожащими руками. В узорной шали поверх длинной викторианской ночной рубахи.
Я прекрасно помню «Комнату Принцессы» (так было написано на двери с колокольчиком, в которую мы вошли): там была удивительная кровать под пологом, затканным барочными розами, старинная мебель, туалетный стол, обитый ситцем, с мутноватым зеркалом, такие же хрустальные флаконы из-под духов бог знает каких времён; медные начищенные подсвечники и портрет тётушки хозяйки в серебряной рамке… А утром – невероятный завтрак внизу, в большой зале с роялем и стеклянной дверью от пола до потолка, распахнутой прямо в сад… В центре стола сияли высокие хрустальные стаканы с несколькими видами собственного варенья – вишнёвого с коньяком, крыжовенного с орехами и дынного с ромом… И это было… не знаю, как объяснить… Парение в плотном облаке прошлого: безмятежного, невесомого, пронизанного утренними солнечными лучами и громким пением птиц.
С тех пор в память о том «погружении» каждое лето на даче я варю дынное варенье с ромом. И честно, всех «накрывает»…
Утром, погуляв по волшебному саду и полюбовавшись на белоснежного «любезного» кота, который вежливо терпел мамины восторги, рассмотрев цесарок, павлинов, каких-то экзотических красивых курочек, населявших один из его живописных уголков, мы засобирались. Нас ожидал Бон.
В виде особой любезности хозяйка дома, опирающаяся дрожащими руками на массивную трость с серебряным набалдашником, наряженная в просторные одежды и шляпу с цветами, взялась проводить нас до шоссе. Она с превеликими трудностями втиснулась в крошечный ситроен «Де шво» и… втопила педаль газа до самого пола, пулей стартовав от самых ворот. Дарина, завывая и чертыхаясь, выжимала максимум из своего «минивэна» последнего года выпуска, но даже приблизиться к «ситроену» не смогла. Молилась только, чтобы не потерять из виду. Французская бабка ни разу, ни перед одним поворотом, не убрала ногу с педали газа; крошечная машинка влетала в очередной вираж, подскакивая, веером исторгая пыль и гравий из-под колёс, и замерла как вкопанная, с жутким скрежещущим звуком, упёршись носом в шоссе. К тому моменту, как мы подъехали, мадам уже стояла рядом с машиной, опираясь на трость и тряся головой. Мы тепло попрощались. Восхищённый папа крякал и краснел: хотел поцеловать ей руку, но не решился.
А потом наша компания весело, дыша полной грудью, болталась по маленькому уютному Бону с его главной достопримечательностью – прекрасно сохранившимся средневековым госпиталем. Там снималась одна из серий бесконечного фильма с мамино-папиным любимцем Луи де Фюнесом.
Выйдя на улицу за ограду госпиталя, мы вслух мечтали о том, как побродим немного по городу и пешком дойдём до старинного кабачка, где нам предстоит ужинать. И не спеша тронемся в Безансон…
Дарина лениво развернула описание маршрута и карту.
Крик раненой чайки прорезал сонную тишину французского провинциального города. Дрожащий палец с наманикюренным ногтем безупречной формы отстукивал нервную морзянку по полосатой нитке, соединяющей Бон с Безансоном. Написано: ночь между Боном и Безансоном… А отель, где «ночь», – совсем в другом месте, в горах на границе с Швейцарией. Описание маршрута, составленного туристической компанией, обещало неспешные сто километров по живописным окрестным деревням. Карта – триста по скоростному шоссе…
Ночной аквалангист
…И мы без ужина рванули эти триста, на бешеной скорости, в темноте…
В результате в отель «Вайолет» («Фиалка») прибыли к двенадцати.
Стояла бархатная ночь, благоухающая – не поверите – фиалками… На Дарину, падающую от усталости, жалко было смотреть. Но оставлять нас одних – невозможно, потому что я тогда знала только английский, а французская провинция упорно не желала говорить ни на каком, кроме родного.
Встретившая нас стройная девушка повела по запутанным переходам огромного отеля.
Ковры. Благоухание. Дверь номера. Остановились.
У папы возникло какое-то предчувствие. Непонятно почему.
– Спросите у неё, – понизив голос, сказал папа, – она уверена, что это свободный номер?
Дарина перевела.
Провожатая энергично закивала головой, выразительно вытаращив глаза и залопотала – уверена, мол.
Теперь предчувствие возникло у мамы.
– Точно никого? А то неудобно будет, ночь всё-таки…
Дарина пожала плечами.
Наконец дверь открылась, и мы вошли гуськом.
…Позже всех сообразила, что номер всё-таки занят, чокнутая гостиничная барышня. Она стояла одна, как стукнутая пыльным мешком, когда наша четвёрка, падая от хохота, вывалилась в коридор.
Но что мы там увидели! Не поверите!
Обитателей номера было двое. Кто там спал, накрывшись одеялом у стенки, разглядеть не удалось. А с другой половины кровати сползло странное существо в гидрокостюме и глубоководной маске с трубкой и беспомощно уставилось на нас.
Мы вылетели из номера как пробки и, изнемогая от смеха, рухнули на ковёр.
О чём беседовала служительница отеля с гостем-аквалангистом, мы так и не узнали. А папа, придя в себя, стал вдруг рассуждать о том, что сказал бы и сделал он, в каком бы виде ни находился, вздумай кто-нибудь ввалиться в его номер глубокой ночью вот так запросто. Мама прошептала, что лучше и не говорить, что она даже фантазировать на эту тему боится. Я тоже обсуждать не захотела.
Тем временем из номера вышла девица с безумными глазами и что-то горячо закричала в телефон. Мы прислушались.
– А знаете, о чём она? – сдерживая смех, сказала Дарина, – Она просит дать номер намного лучше того, что вы заказывали, чтобы компенсировать те моральные страдания, которые вы испытали в связи с этим вопиющим случаем…
У папы брови подскочили вверх.
– А моральные страдания вот этого? – он кивнул на дверь номера. – Если тут так трепетно относятся к клиенту, то в качестве возмещения морального ущерба аквалангист должен остаться в отеле навсегда…
Что стало с аквалангистом, мы никогда не узнаем. А нашу семью с поклонами и извинениями поселили в роскошном двухкомнатном номере и принесли изысканный (не заказанный нами) ужин.
И мы ужинали, попивая эльзасское вино, предложенное в качестве бонуса гостям этих шикарных апартаментов, и продолжали испытывать странное чувство, что эти удивительные приключения происходят не с нами и не сейчас…
А утром, спустившись в огромный стеклянный холл на завтрак, без устали вертели головами и обсуждали вполголоса – кто из сидящих за соседними столами мог быть ночным аквалангистом. Но определить было совершенно невозможно.
А он-то нас узнал, наверное…
В Прованс!
В Прованс, как вы понимаете, мы всё-таки попали. А как же: папа задумал – папа сделал.
Кусочек этого благословенного края был продегустирован в одно из прошлых путешествий – тогда случайно на полдня нас занесло в дивный Экс-де-Прованс, его столицу.
Посетив местный рынок, папа влюбился в Прованс бесповоротно и навсегда. (Отсюда и Питер Мейл воскресным утром в Москве.)
И вот мы в Ницце: отсюда начинается вояж по вожделенной французской провинции.
Папа, конечно, всей душой желал путешествовать вместе с Дариной, но агентство прислало унылого Антуана.
Унылый Антуан
Антуан – русский гид, бывший советский подданный – не намного моложе папы, но полная его противоположность. Я думаю, в прошлой жизни он был черепахой, потому что при малейшем намёке на еле заметную тень неудобства его голова моментально ныряет в плечи, как черепашья в панцирь. Глаза округляются, веки замирают, утрачивая функцию моргания, рот застывает печальной скобкой.
Самое примечательное в его лице – нос, напоминающий мягкую бугристую грушу, уныло нависающую над тонкими бесцветными губами. Из носа торчит буйная поросль чёрных жёстких волос, компенсируя, видимо, явный их недостаток на теменной части головы.
Антуан довольно строен для своего возраста; но фигуру губят брюки, натянутые почти до подмышек. Отлично отглаженные, с острыми стрелками, они прочно и назойливо удерживают внимание, напрочь перечёркивая интерес к их хозяину как к мужчине.
Наш чичероне дрожал перед папой, как лань перед гепардом. Не понимал, что тому надо.
Папа – человек конкретный, и написал турфирме свои пожелания в предельно внятной форме: поменьше, мол, музеев-колизеев, а побольше жизни, участия в повседневном быте, посещений сельских и городских праздников, блошиных и продуктовых рынков… Общения с коренным населением. Национальной кухни.
Его уже тошнит, объяснял папа, от слов «чёрч», «кьеза», «катедраль», «дуомо», «кирха», «эглиз». И вдохновенное вступление, с которого начинает каждый, буквально каждый гид в любом городе: «удивительный… неповторимый… с уникальными витражами и т. д. и т. п.», он, папа, выучил наизусть. И не желает тратить на это время, потому что все «чёрчи» и «кьезы» слились у него в одну, и он достаточно точно, даже не посещая, может описать, что у них внутри. А ставить свечки и слушать песнопения он будет у себя на родине в православном храме.
Всё это папа повторил ещё раз для нашего гида, внимавшего ему с полуоткрытым ртом и горестными складками на лбу. Антуан силился понять, что бы это значило. Он уже отменил все церкви и соборы и назаказывал заранее обедов и ужинов в самых роскошных заведениях Прованса, приняв нас за обычных почитателей Лукулла. Папа быстренько взял бразды правления в свои руки, решительно всё отмёл и с сочувствием слушал его унылый, со слезами в голосе, телефонный бубнёж про «аннуле» всех своих «резерве».