Папа – именно такой. А поскольку покупает он на рынке много и самое лучшее, опытные продавцы его за версту чуют.
Как-то раз перед Рождеством он явился на рынок прикупить хорошего гуся, чтобы потом нафаршировать яблоками или кислой капустой, не помню уже. Гусей на рынке было не очень много, в основном утки и куры. Папа остался недоволен, но был преисполнен решимости осуществить задуманное. Долго и придирчиво рассматривал битую птицу. Особенно заинтересовался гусем, которым торговал хитрющий ловкий дедок, – большим, сливочно-белым, чистеньким. Папа не любит плохо ощипанную птицу; брать такую, считает он, – себя не уважать, поэтому подолгу изучает тушку. Но тут уже все претенденты тщательно отсмотрены, и он, в очередной раз проходя по ряду мимо дедка, рассеянно надавил пальцем и гусю на ляжку. «Бери, хр-ражданин, хар-роший гусёк, уж исщупал всего», – не выдержал дед.
– Где хороший, в пеньках весь, – рассеянно обронил папа и пошёл дальше.
Что тут сделалось с дедом, вы не представляете!.. Секундная тишина, и под гулкими сводами рынка разнёсся его отчаянный вопль:
– Мо-о-ой? Гусь?! В пенька-а-ах?! (Пауза.) Да он… он… – как твоя голова!..
Десятки пар глаз оторвались от созерцания собственных проблем и обратились в одно место – туда, где отражала свет рыночных ламп папина лысина.
Мой родитель по инерции сделал ещё несколько шагов, а за ним уже бежал дедок, неся на руках огромную птицу. Эх, вы не видели, как он её нёс! Как любимую девушку, бережно, почти нежно прижимал к себе, придерживая под спинкой и под коленочками. Голова гуся беспомощно свисала на длинной шее почти до самого пола.
Дед бесшумно скользил в своих растоптанных валенках, как конькобежец. Папа наконец повернулся, и секунду они стояли лицом к лицу – трепетный дед с гусем на руках и человек с весёлой улыбкой и сияющей головой.
…Гуся, как участника необыкновенного представления, папа купил не торгуясь.
Искусство торговаться: оскорбление…
Раз уж речь пошла об искусстве торговаться, придётся сделать отступление и вернуться в Рим, в тот наш первый Рим, когда папа встретился с «Дэнни Де Вито» в качестве «DIREKTOR GASPROM». И если это воспоминание вызывает у него смех и весёлое подтрунивание над самим собой, то нельзя не рассказать об эпизоде, долго заставлявшем его мрачнеть и даже скрежетать зубами.
…Итак, распрощавшись с борцами за детское счастье, мы по невыносимой жаре потащились куда глаза глядят.
Папе хотелось обозревать монументальные постройки древних римлян, мама мечтала о фресках Микеланджело под прохладными сводами Ватиканских музеев, а я… имела свои планы. В незрелой четырнадцатилетней башке гвоздём сидела дурацкая мысль во что бы то ни стало добраться до фонтана Треви, в самое сердце Рима. Туда юную Джульетту (то есть меня) гнал прочитанный в каком-то девчачьем журнале гламурный бред о том, как три монетки, брошенные в воду, помогут «найти свою любовь». Черти несли меня побыстрее бросить мелочь в фонтан и встать в очередь желающих обрести главное чувство. Сделать заявку. А когда очередь подойдёт… Гм. Но надо ещё как-то поработать с родителями.
Мы шли по абсолютно пустому тротуару, жара становилась просто сумасшедшей. Никаких иных прохожих, кроме ряженых центурионов, вокруг не наблюдалось. В те времена я уже вполне бойко трещала по-английски, но римские воины отвечать на вопросы и показывать дорогу не желали. Они вяло взмахивали мечами и уныло вскрикивали: «Аве, Сизар!», цапая меня рукой, свободной от меча, и приглашая фотографироваться… Папа, вначале ободрённый надеждой узнать, куда мы идём, только успевал отдирать их потные ладони.
– Не разговаривай с этими! – кричал он и шугал пугливых центурионов, замахиваясь шляпой.
Проклиная Древний Рим, Цезаря, центурионов, мы неожиданно дотащились до Колизея. Папа проклял заодно и гладиаторов во главе со Спартаком. Было абсолютно ясно, что амфитеатр Флавиев в такую жару посещать просто нельзя. Мама обмахивалась картой, тяжело дыша и полузакрыв глаза. Папа заволновался.
Вдруг за спиной раздался цокот копыт и грохотание колёс по мостовой. Оглянулись. Перед нами стояла лошадь с коляской. Верх её был поднят и давал чудесную тень, а на подножке, задрав кнут вверх и улыбаясь, расположился кучер в ужасном наряде: крылатке и цилиндре из чёрной кожи. Нам было настолько жарко, что хотелось содрать свою, а он натянул вторую и ничего, вполне был доволен жизнью. Его английский был малопонятен из-за отсутствия передних зубов, но кое-как прояснилось, что владелец коляски предлагает чудесное путешествие по самым красивым улицам Рима, лицезрение прекрасных дворцов Италии и содержательный рассказ о достопримечательностях Вечного города. Закончится эта незабываемая поездка у фонтана Треви.
Всего сто евро.
Моё сердце затрепетало. Три монетки призывно зазвенели в кармане. Я умоляюще взглянула на папу.
– Сколько длится поездка? – спросил тот.
Э-э-э… Приблизительно сорок минут. Кучер как-то неуверенно повертел кнутом и надвинул цилиндр поглубже. Заметив мои умоляюще сложенные руки, отступать он не собирался. Папа медлил. Тогда мама дала понять, что сейчас упадёт в обморок.
Папа обречённо махнул рукой, и мы полезли в коляску.
Короче. Путь до нужного мне фонтана занял около десяти минут. И это вместе с остановками у некоторых зданий, тыканья в них кнутом и кратких объяснений, понять которые всё равно было невозможно. Но тень поднятого верха, ветерок при передвижении и шум прохладного фонтана сотворили чудо – мы с мамой ожили и готовы были к дальнейшим приключениям.
Папа был взбешён. Он тыкал указательным пальцем в часы и спрашивал, где обещанные сорок минут? И за что тут сто евро? (Евро стоил тогда тридцать с чем-то рублей, не так, как сегодня, – но всё же?) «За что сто евро, я вас спрашиваю, – громко вопрошал папа, вертя головой и призывая в свидетели окружавших нас туристов. – Что, овёс нынче дорог?»
Возница, разведя руками, бубнил что-то невразумительное, типа: кабриолет заказывали? Заказывали. Сто евро обещали? Обещали. Гони монету!..
Папа задыхался от возмущения. Цена была совершенно не адекватна оказанной услуге. Он вынул купюру в сто евро, отдал кучеру и стоял, в гневе потрясая обоими кулаками и не находя слов. Папа было оглянулся, чтобы попросить у меня помощи и высказать всё, что он думает об этом итальянском хапуге. А я бы перевела. Но мы с мамой были уже не так близко.
Тогда папа покопался в своём личном словаре и закричал, гневно ткнув пальцем в кожаную грудь водителя кобылы:
– Итальяно!.. Аферисто!..
Толпа взорвалась одобрительным хохотом, захохотал и кучер, взобравшийся на облучок. Он показал папе одобрительное «зеро» и, тронув вожжи, понёсся прочь, увозя недобросовестно заработанные сто евро.
Папа долго не мог забыть тот случай, и кто знает, не потому ли я в университете выбрала итальянский, чтобы подсказать ему в критический момент самые изысканные, самые замысловатые ругательства, на которые щедр этот древний, прекрасный язык!
…И сатисфакция
Да, я выучила итальянский. И случай представился.
Правда, было это уже на Сицилии, в Палермо, куда я студенткой приехала на музыкальный фестиваль. Папа с мамой прилетели тоже, не в силах устоять перед древними красотами удивительного острова.
Пока я колбасой носилась по делам фестиваля, мои родители неспешно наслаждались видами, архитектурой и особенностями Палермо – пешком и в туристическом автобусе. В тот момент, когда я закончила дела, папа знал о городе всё, что можно было узнать. Он водил меня по улицам, рассказывая о самых прекрасных зданиях столицы Сицилии, доставил на постоянно действующую «блошку» – тихую улицу с гаражами-сараями по обеим сторонам, уже почти по-приятельски здороваясь с продавцами, и с гордостью продемонстрировал все гвозди-пузырьки, грудами валявшиеся на пыльных занозистых столах…
Недополученным осталось одно-единственное развлечение – поездка на сицилийской повозке – так называемой каретто сичилиано – пестрящей жёлто-красным узором и изукрашенной лентами национальной таратайке. Папа по известной причине супился и отнекивался – он тогда, в Риме, уже дал себе слово не связываться с итальянскими перевозчиками.
Торговаться предстояло мне. И я не посрамила фамилии.
Итак, жарким палермитанским вечером наша троица прибыла к месту дислокации извозчиков «каретто». Повозки, одна фантастичнее другой, стояли в затылок вдоль тротуара. Возницы – молодые парни – расположились кружком в тени платана.
Я, смело стуча каблуками, направилась к повозкам. Папа и мама сели на скамейку под олеандром на другой стороне улицы.
– Чао! – небрежно, не глядя на компанию, бросила я.
Семь голов одновременно повернулись в мою сторону.
– Белла, – поцеловав кончики пальцев, восхищённо произнёс главный. Было видно, что главный, по тому, как он выступил вперёд и, раскрылив руки, задержал всех остальных чуть позади себя. Понятно, что иметь дело придётся именно с ним.
И торг начался.
Задумчиво потерев большим и указательным пальцами воздух, продавец услуг запросил тридцать пять.
– За сколько? – уточнила я.
Ну-у… Полчаса. Полчаса прекрасной, восхитительной поездки на роскошном, лучшем на всей Сицилии каретто с лучшим (намбер ван – показал он большой палец) извозчиком.
Я выразительно постучала пальцем по лбу и усмехнулась. Мол, хамите, парниша, мы цены знаем… И тут же заявила, что разговаривать начну, когда услышу настоящее предложение.
Охватив руками подбородок, мой визави изобразил задумчивость. Компания загомонила на разные голоса. Цена снизилась до двадцати пяти.
Я закачала головой и показала пальцами «пистолетик» – нету денег.
– Таких денег, – уточнила словами.
Ладони собеседника раскрылись и закачались в кругообразном движении на уровне глаз, что в сочетании с издевательской улыбкой означает – ну конечно!
– Cara, – проникновенно произнёс он и постучал кончиками пальцев левой по центру правой ладони, – ты должна меня понять. И заговорил о дороговизне жизни для трудящегося человека в Палермо.