Роман оторопело стоял под балконом и смотрел на потерявшую дар речи Мишель. Как это ни парадоксально, птенец не шмякнулся, не грохнулся, не лежал жалкой кучкой окровавленных перьев на асфальте, а летел, летел со своими собратьями и с победным криком наслаждался полётом!
Переполненные чудом удивительного спасения, они не стали садиться в троллейбус, а пошли пешком из центра города до самого её дома. Взахлёб делились впечатлениями о том, что было видно сверху и что снизу, и кто что подумал, и как это было ужасно предполагать, что могло случиться… И это чудо, чудо, спасительная стая – откуда она взялась? Неужели птицы наблюдали за ними из-под крыши, когда Мишель на балконе уговаривала птенца лететь? Или они случайно пролетали мимо? И он спрашивал – а как было раньше? Птенец-то не первый. И Мишель уверяла, что все, кто был раньше, улетали совсем по-другому, сразу, самостоятельно… И они говорили, взмахивая руками, а сами шли и шли – сначала по центральным улицам города, потом по окраинным, сидели на лавках у стареньких деревянных домов, под деревьями, увешанными, как ёлочными игрушками, недозрелыми яблоками или грушами…
Вверху летали пронзительно кричащие птицы, и они долго смотрели в небо – где-то там, наверное, и их стрижик… И вдруг образовалось откуда ни возьмись это «мы» вместо «я» и «Мишель».
Во двор Мишель они пришли в шесть часов вечера. Их встретили громким восторгом Николашка и Олечка. Дети плясали, висели на них обоих, безоговорочно признав Романа за своего, одновременно требовали рассказа о том, как полетел стриж, и умоляли Мишель разрешить последнюю ночь переночевать у неё, потому что «папка нынче ночует в сарае у Пистолета». Мишель, смеясь, разрешила только ужин, купание и вечернюю сказку, потому что завтра с утра автобус в Пензу, а послезавтра – первый экзамен…
«Первый экзамен», – эхом прозвучало в голове у Романа. Его поезд в Москву сегодня в 22.00. Лихорадочно заметались мысли: сдать билет? уехать на проходящем глубокой ночью?
Видимо, всё это отразилось на его лице, потому что Мишель тронула его за рукав и тихонько произнесла:
– Не надо… поезжай. Всё будет хорошо…
Потом он на минутку зашёл в зелёную комнатку, и она передала через окно его рюкзак с Крошкой Мю. Он несколько секунд смотрел снизу прямо в её удивительные тёмные глаза и не отводил взгляда, поражаясь, как это, оказывается, легко – улыбаться и не считать свою улыбку глупой. А потом она подала ему вниз руки, маленькие хрупкие лапки, и Роман осторожно взял их и немного покачал в своих в знак прощания. На «Ипподромную» он уже бежал крупной рысью. Прыгал на спине рюкзак, сбитое дыхание работало в такт фразе, сказанной Мишель и никак не шедшей из головы: «Всё-бу-дет! Хо-ро-шо! Всё-бу-дет! Хо-ро-шо!»
Потом он бежал по лестнице своего дома, запихивал в себя какую-то еду, обнимался на вокзале с родителями, лежал на верхней полке вагона, не мог спать от воспоминаний, а колёса всё стучали: «Всё-бу-дет. Хо-ро-шо. Всё-бу-дет. Хо-ро-шо».
Не в пример быстро летели следующие две недели. Уже по-другому кружила Москва, обновлённая волшебными словами: «Всё будет хорошо!»
И действительно всё было хорошо: вокруг мелькали ненавязчивые приятные лица, и экзамены щёлкались как орехи, и всё складывалось и взлетало, как на лёгких качелях, – синее небо, и белые облака, и парки, и деревья, и белоснежный речной трамвайчик на Москве-реке.
Роман решил не дожидаться приказа о зачислении, экзамены он и так сдал на высшие баллы, его всё больше волновало, что у Мишель, хотя и там не могло быть ничего неожиданного. Ведь всё будет хорошо!
Рано утром, прибыв в Бердышев, он помчался к Мишель, едва успев обняться с родителями и забросить домой рюкзак.
Было ласковое утро тихой августовской субботы, «шестёрка» особо не торопилась, ведь рабочий люд везти было не надо… Неспешно проплывали кварталы, парки и садики, дом на курьих ножках, «Куколка», потом частный сектор – добротные деревянные домишки с кружевными наличниками, сады за зелёными заборами, тропинка в изумрудной мураве вдоль дороги…
Роман не спешил, у него было время. Он шёл от «Ипподромной», намеренно замедляя шаг, оттягивая миг встречи.
Двор встретил его тишиной. Конечно, было ещё слишком рано. В зелёную комнатку идти не хотелось – это почти что дом, туда нельзя без приглашения. Роман нырнул в свой родной и уютный шалаш – крона яблони в этом году была особенно густой. Положил голову на сложенные руки, нашёл глазами крошечный зазор между листьями и, прислушиваясь к блаженной тишине, приготовился ждать. Глаза его расслабленно блуждали по знакомым строениям – сараям, кормушке для птиц, палисаднику, и вдруг резко скребануло внутри – что-то не так…
Роман вернулся взглядом к сараям. Лавка, где обычно играли Николашка с Олечкой, слетела с подпорки и валялась одним краем на земле. Дверь Пистолетова сарая висела на одной петле. У сарая Спутника выросла трава.
Роман приподнял голову. В этот момент сзади зашуршали ветки, открыв сгорбленную фигуру Спутника. Роман оцепенело смотрел на Спутника и не узнавал его. Обычно прямой и статный, Спутник весь согнулся, будто на его шею лёг какой-то непосильный груз. Седые лёгкие волосы сильно отросли – неровно, клоками, когда их шевелил ветер, они казались странно живыми, контрастируя с помертвелым лицом.
– Не жди. Не придёт она… – с трудом вытолкнул он из себя с каким-то диким всхлипом и надолго затрясся всем телом в беззвучном горестном плаче, а Роман впал в ступор и только смотрел, как слёзы непрерывным ручьём бегут по глубоким старческим бороздкам-морщинкам и капают вниз, на рубаху.
Роман застыл. Ему хотелось во что бы то ни стало заставить Спутника замолчать. Он искал способ защититься от тех страшных слов, которые сейчас будут сказаны. А они летели в него, эти слова – слова-ядра, слова-булыжники. Летели неотвратимым, безжалостным камнепадом – уничтожая, перепахивая мысли, чувства, переворачивая жизнь.
– Не придёт она… Нет её… В тот вечер, как ты уехал… Десять дней как схоронили… – и опять затрясся, клонясь всё ниже и ниже.
«Всё будет хорошо», – ворохнулось в голове, и жизнь остановилась. Словно сквозь красную вату, доносилось до него, как Таратынкин нашёл в Пистолетовом сарае топор, вышиб дверь и кружил, отмахиваясь от партизан, по двору. Потом дьявольская сила занесла его в подъезд, где он рубил всё напропалую – двери, стены, перила лестницы… Как этого могла не услышать Мишель – загадка. Она спокойно открыла дверь, собираясь вести к Шуре накормленных и отмытых детей… Он ударил её сразу и попал в плечо. Как она не упала после первого же удара – худенькая, маленькая… Но она не упала, не могла позволить себе упасть, ведь за её спиной были дети. Она и кричать не могла себе позволить, чтобы не испугать их. Она только смотрела на него своими огромными глазищами, прикрывалась рукой и теснила, теснила его от двери, чтобы успеть захлопнуть за собой эту самую дверь. Успела. Как раз перед тем, как он нанёс ей смертельный удар… Мишель молчала, а Таратынкин выл, как сатана. На этот вой и выскочил Пистолет, но было поздно. Пистолет схватил его сзади за руки, тот вывернулся и махнул топором ещё раз – разрубил Пистолету ключицу и выронил топор. Тот его всё-таки, истекая кровью, смог скрутить, а тут и милиция приехала, и скорая, да поздно уже…
Спутник трясся, со всхлипом хватая воздух. Роман почувствовал, как ему тоже не хватает дыхания. Почему-то зачесались руки. Он подумал, с каким наслаждением взял бы сейчас в руки молот и сокрушил, снёс с лица земли Центеров сарай, и все сараи во дворе, и все сараи мира вообще.
Он плохо помнил, что происходило дальше. В какой-то момент прорезалось сознание – когда рядом почему-то оказался Валерьян и дал ему в руки молот, и он изо всей силы тупо лупил по какому-то куску метала… Сколько времени? Час? Два? Не помнил. Пока не отшвырнул молот и не задал Валерьяну бессмысленный вопрос:
– И что мне теперь делать?
А Валерьян тяжело ответил:
– Терпеть. И ждать.
И его вдруг шибануло, что Валерьян-то и есть тот самый дядька, который дал ему такой же совет, только много лет назад, в пятом классе, когда он из-за стеклянной двери переговорного пункта смотрел на Мишель с Пакиным.
Эта фраза прозвучала теперь каким-то сакральным знанием, набатом судьбы – всё, круг замкнулся. Всё было предопределено. Всё будет хорошо. Всё будет. Не будет ничего…
Ни в какую Москву он не поехал. И не хотел знать и слушать звонки из приёмной комиссии и что там предпринимают мама и папа…
О том, что может ему помочь, знал Валерьян. Только «рота, подъём», марш-бросок с полной выкладкой и ночной махач одному против всего дагестанского землячества…
…Полгода Роман служит. Кажется, уже всё не так беспробудно, уже есть время подумать, а иногда посещают достаточно странные, но уже трезвые мысли. О чём? Как ни странно, о будущем. О том, что, в принципе, в его жизни возможно всё. С разной степенью вероятности, но всё, что угодно: любимейшая профессия, успех, Москва, мировые столицы, захватывающие путешествия, родной город, спасённый от бездарной застройки, авторские работы, выставки, книги и даже, чем чёрт не шутит, мировая слава…
В ней не может быть только одного.
Самого главного.
МИШЕЛЬ.
Над книгой работали
Редактор Лариса Спиридонова
Художественный редактор Валерий Калныньш
Вёрстка Светлана Спиридонова
Корректор Галина Кузьминова
Издательство «Время»
http://books.vremya.ru
letter@books.vremya.ru
Электронная версия книги подготовлена компанией Webkniga.ru, 2017