Боль крышу сносит. Кручусь, верчусь, впору заорать дурным голосом, да Аську напугать боюсь. Чего делать-то? Ну, думаю, воды тёплой налью, в ванну сяду – может, поутихнет. Воду включила, ванну пробкой заткнула. Пошла халат взять. Болит – хоть на стенку лезь. Вдруг свет отключили. Понимаю, что ванну принять не удастся – ни черта не видно, да у меня от боли ещё в глазах темно.
А боль усиливается. Еле терплю. Понимаю, что скорую вызывать надо. Вызываю. Соображаю: нужен полис. Иду в спальню, лезу в тумбочку. Вспоминаю, что льётся вода. Чертыхаясь, едва вписываясь в поворот коридора, бегу в ванную, выключаю воду. На ощупь, уже увереннее, возвращаюсь в спальню и в тумбочке хочу взять полис. Плюхаюсь на колени; забыв об открытой дверце, со всего маху глазом налетаю на угол. Мир взрывается!.. Изо всех сил подавляю в себе звериный вой (Аську не испугать). Руку подношу к глазу – всё мокрое и липкое. Понимаю, что глаз вытек. На карачках, свернувшись в три погибели, мысленно вою от боли в спине и в глазу.
Стук в дверь. Понимаю, что скорая. Охая, согнувшись, ползу открывать. Стоит врач с чемоданчиком, светит фонариком.
– Вызывали? Рассказывайте.
Рассказываю. Ржёт как ненормальный, гад.
– И куда, – говорит, – тебя теперь: в офтальмологию или в урологию?
А я и сама не знаю.
Вдруг – резь! В животе!.. И в туалет срочно! Бегу, мотаясь от стенки к стенке. На горшок! Про глаз забыла, быстрей бы штаны обеими руками снять! Фух! Дзынь! Камешек выпал. Боль прошла.
Опять же, за всей беготнёй оба глаза открылись: значит, оба и на месте.
…И тут дали свет.
Про свекровь
Да ну, кто я такая была? Обычная девочка, не московская. Всех и козырей – симпатичное личико и фигурка стройная. Муж, конечно, да, любил, как сумасшедший. На руках носил буквально. А я – в счастье купалась… Плюс, безусловно, стопроцентное совпадение с выбранной профессией: в класс входила – как под небеса взлетала. Очухивалась уже в пять, после продлёнки. Как из обморока выныривала. Р-р-раз – уже в дверях школы стою, в пальто и шапке.
А дома меня свекровь встречает. Моя татарская свекровь, профессорская жена. Мне, конечно, никогда замечаний прямых не делала. Проплывёт в плюшевом халате по коврам гостиной и по телефону со своей племянницей:
– Срамотэ-э-э… Бла-бла-бла… Лесков…
Специально, чтобы я не понимала. Но чего тут понимать-то? Про невестку это: дремучая, мол, позор… Лескова не читала.
Уйдёт, а я в кабинет – и на лестницу, к книжным полкам – Лесков на самом верху стоит… Вытащу всё собрание и перечитаю от корки до корки, включая варианты и примечания. А она ходит мимо меня туда-сюда, глазом косит.
Через месяц:
– Срамотэ-э-э… Бла-бла-бла… Бунин…
Лезу за Буниным. А она опять – мимо меня…
Через месяц:
– Срамотэ-э-э… Бла-бла-бла… Драйзер…
Драйзера терзаю.
И подобным образом – весь книжный шкаф, сверху донизу.
Ну вот… Так мы с ней – на моих полутонах, на её полунамёках. Можно было, конечно, в истериках биться, мужа потихоньку накручивать. Да не стала я. А всё – ушки на макушке – слушала, каждый шаг наперёд просчитывала. Только-только она мне – ха! – а у меня уже всё! Вот оно. И именно так, как в этой семье принято.
На что обижаться, скажи? Всё же моя свекровь сделала из меня начитанного человека.
Про батюшку
Праздничная служба в церкви.
Из полумрака доносятся голоса певчих.
Загорается свет, открываются Царские врата; в них, в нестерпимо прекрасном золотом сиянии появляется священник в красном облачении, спускается к пастве и в окружении алтарников начинает процедуру освящения хлеба, возлежащего на сверкающем золотом блюде.
На всё это, замерев от красоты происходящего, открыв рот, смотрит маленький мальчик лет пяти. Священник бархатным голосом читает молитву и вдруг, инстинктивно поведя рукой, отмахивается от мухи.
Глаза у мальчика становятся круглыми, бровки приподнимаются, в секундной паузе слышен его тонкий изумлённый голосок:
– Мама… А разве батюшка – тоже человек?..
Про кота
– Я, когда только в универ поступила и в Москву уехала, мама от тоски просто с ума сходила. А потом всю свою заботу на кота перенесла. Откормила его до безобразия – кот размордел, раздался; шерсть гладкая, пушистая – шарик шариком.
Совершенно неожиданно (мамина любовь это сделала или природная органика – неизвестно) в коте проснулся артист.
Как только приходят гости, кот прячется в укромном, только одному ему известном месте, вываливается в пыли, каким-то хитрым особым способом вылизывается – и вот пожалуйста! Гости за столом сидят, едят-пьют, а он выберет себе самую сердобольную тётеньку и под стулом её лапой – толк!
Тётенька глаза вниз, а там – худое, глазастое, клочковатое чучело в беззвучном мяве рот свой разевает. Типа, и мяукнуть-то у него от голода сил нет.
Реакция всегда одна и та же – до смешного: «Ко-о-отик, бедненький… Наверно, кушать хочет…»
А он глазами проникновенными прямо в душу смотрит! А в глазах тако-о-ое написано… Мол, умрёт прямо сейчас или чуть позже…
Обычно глаза у него ленивые и полусонные с пережору, но только не тогда, когда зрители есть.
Это к вопросу: думают ли животные?
Не только думают, но и дурят нас, людей, как хотят.
Актёры, блин.
Про попугая
– Да фигня всё это. Кот там у неё гримируется под нищего, перед гостями выступает… Вот мы один раз попугая в Анапе видели. Это даже не артист, это…
Короче. Не помню, в каком году это было, – дети ещё в школу не ходили. Отдыхали мы в санатории в Анапе, а в воскресенье вышли прогуляться-поразвлечься. И увидели мини-зоопарк, передвижной такой. Уж не помню, какие там животные были, видимо обычный набор – козёл горный дагестанский, шакал среднеазиатский, енотовидная собака… У меня всегда лёгкое смущение перед четырёхлапыми узниками – не люблю зоопарки, ни мини, ни какие другие, но дети-то просят…
Как сейчас помню – народу никого совсем, билеты какой-то заоблачной цены, но одних детей я всё-таки отправить не решилась. Вошли в эту палатку-шатёр, прогулялись мимо животных. В конце осмотра – кролики, можно гладить-кормить, вот морковка, листы капустные. Кролики разных пород – и такие и сякие – дети залипли надолго.
А перед самым выходом, за каким-то поворотом стояла клетка с попугаем. Так что, вознамерившись уйти, мы на неё и наткнулись. Клетка была здоровая, королевская, да и попугай сам немаленький – ростом с хорошего бройлера, разноцветный, на голове корона из перьев. Дети застыли в восхищении. А мне сразу ситуация странной показалась. Объясню. Рядом с клеткой стоял столик, а на нём угощение для попугая – блюдце огромной, чёрной, глянцевой черешни. На рынке она – дороже дорогого, и накормить такой детей досыта мой бюджет не позволял. Нестерпимо захотелось стащить одну ягоду и тайком засунуть в рот. Но попугай пристально смотрел за нами своими маленькими блестящими глазками, склонив голову к плечу.
Неожиданно он протянул свою огромную когтистую лапу сквозь прутья клетки и отчётливо произнёс:
– Дай-дай-дай! – и все три пальца три раза согнул-разогнул – дык-дык-дык!
Сынок, как зомбированный, послушно положил ягоду в попугаеву ладонь, и тот моментально как-то ловко зажал её, поднёс к клюву – чав!чав! – потом быстро и страшно разгрыз своими чудовищными кусачками косточку и ловко плюнул шелухой прямо нам под ноги.
Дети забыли про всё. Аттракцион завораживал. Они по очереди брали черешню, клали в лапу, попугай чавкал, плевал и снова заводил:
– Дай-дай-дай!..
Однако черешня закончилась. Попугай смотрел из клетки на нас, мы – на него. Потом он потанцевал немного на жёрдочке, замер и нахохлился. Мы уже собрались попрощаться, и тут… Попугай разинул клюв и завизжал пронзительно, долго, так, что кровь застыла в жилах. Совершенно по-человечески. Вы не представляете, что это был за визг. Так визжала, наверное, в девятнадцатом веке купающаяся деревенская девка, завидев в кустах охальника…
Все на несколько секунд оглохли. Визг сменился абсолютной тишиной. Я могла поклясться, что попугай ухмыльнулся. Мы просто остолбенели перед клеткой и не знали что делать. А нахальная птица некоторое время держала паузу, потом склонила голову вбок и с мудрой укоризной усовестила сама себя же за неприличное поведение:
– Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!
…Никакие просьбы повторить выступление на попугая не подействовали. Спектакль был окончен, я смотрела на пустое блюдце и уже кое-то начинала понимать. Деликатесная ягода, видимо, была не просто кормом, а подношением таланту. И цена билетов, возможно, объяснялась степенью одарённости попугая. Ну и ценой подношения. Сколько килограммов черешни этот артист в состоянии сожрать за день? Я не знаю.
Вот если кот просто артист, то этот – народный артист! Сколько лет прошло, а вот верите, до сих пор его визг в ушах стоит!
Про Борю
– Нет-нет, вершина артистизма – это не кот, не попугай, а наша престарелая собачка Боря, покойница. Породы не было у Бори никакой – так, маленький коричнево-бурый комочек: что-то от болонки, что-то от йоркшира… Кругленькие умные глазки, пушистая чёлка, косматые ушки – то ли пёс, то ли домовёнок…
Ниоткуда мы её, конечно, специально не брали и не покупали тем более, а просто дверь из квартиры открыли, а она там, на пороге сидит. И смотрит на нас.
Ну не могла я её не впустить. Видно же было – идти ей некуда… Пригласила Борю на кухню. Муж как раз собирался щи варить – капусту резал. Расшумелся: куда-а-а ты их собираешь, своих девать некуда! (А у нас и правда уже три кошки жили.) Потом в раздражении стал допрашивать, чем я её кормить думаю… Он заводился всё больше и больше, размахивал рукой с ножом и, тыкая им в сторону собачки, повторял: вот откуда, откуда ты знаешь, что она ест?
В порыве страстной жестикуляции муж смахнул со стола капустный лист, и тот упал на пол. Боря засеменила к нему, аккуратно откусила кусочек и… начала жевать капусту, не сводя глаз с разгневанного главы семейства. Муж замолчал. Крыть было нечем.