Полицейский взглянул на большие карманные часы.
— Половина одиннадцатого. По уставу…
— Как она?
— Я ее не видел.
Не всем же интересно, как чувствует себя Мур-Мур.
— Она одна в камере?
— Конечно, нет. Последнее время у нас повсюду переполнено.
— А кто с ней там, вы не знаете?
Полицейский пожал плечами.
— Девицы, кто же еще. Они поступают к нам без конца. Вот, пожалуйста, еще привезли партию…
Возле тротуара остановилась полицейская машина, и агенты в штатском стали загонять под арку группу женщин. Ален столкнулся с ними при выходе. Некоторые улыбались ему. Видно было, что многие уже успели побывать здесь не раз, но у трех или четырех, совсем еще юных, были испуганные глаза.
Куда теперь? Никогда еще Ален не возвращался домой так рано, даже с Мур-Мур. Если он сейчас не напьется до чертиков, ему не уснуть, а мысли, которые лезли в голову, его совсем не вдохновляли.
Чувство одиночества было для него непривычным.
Он сидел в машине на мрачной и пустынной набережной, курил сигарету, слушал, как шумит взбухшая от дождя Сена. Куда податься?
В добрых двадцати, а может быть, и полсотне баров и ночных кабаре он, конечно, встретил бы людей, которых уже много лет называл «крольчишка» и которые, подав ему руку, сразу бы спросили: «Виски?»
Нашел бы и женщин, самых разных, тех, с которыми уже спал, и таких, с которыми еще не успел или не имел желания переспать.
Место в машине рядом с ним было пустым и холодным.
На Университетскую улицу, что ли? К зятю? Можно себе представить, какое у него было лицо, у этого важного, чопорного чинуши, когда он узнал, что его жена убита, что минуту назад ей всадили пулю в…
Да, ведь Алену не сказали, куда целилась Мур-Мур — в голову или в сердце. Ему известно только, что после убийства ее застали у окна; она стояла, прижавшись лицом к стеклу. Очень на нее похоже. Он знает за ней эту манеру. Обращаешься к ней, а она будто не слышит, стоит, не шевелясь, и смотрит в окно, минут десять, час, потом вдруг поворачивается и спрашивает как ни в чем не бывало:
«Ты что-то сказал?»
«О чем ты задумалась?»
«Ни о чем. Просто так. Я никогда ни о чем не думаю, ты ведь знаешь».
Странная она. И Адриена тоже. Ее большие, окаймленные огромными ресницами глаза чаще всего не выражали никакого чувства. Все женщины со странностями. А мужчины? О свойствах мужчин и женщин толкуют вкривь и вкось. Пишут всякий вздор, не имеющий ничего общего с действительностью. А он сам, Ален, разве не странный тип?
Какой-то полицейский, вышедший подышать, двинулся к нему, поправляя пояс; должно быть, захотел проверить, что тут за машина. Ален нажал на газ.
Завтра утром, в газетах… Он удивился, что до сих пор еще не подвергся нападению репортеров и фотографов. Видимо, дело пока что — ну, это все равно ненадолго! — пытались замолчать. Из уважения к нему? Или к его высокопоставленному зятю?
В семье Бланше все занимали высокие посты: отец, трое сыновей. Наверно, судьба старшего сына была решена уже в день рождения: «Политехнический институт!»
Когда родился средний, изрекли: «Высшая Политехническая школа!» Младшему предназначили: «Министерство финансов».
И вышло как нельзя лучше. Все они достигли высокого положения, все трое восседали в просторных кабинетах государственных учреждений, двери которых отворяет представительный швейцар с цепью на шее.
От них смердило.
— Дерьмо! Дерьмо! И еще раз дерьмо!
Он их не выносил.
Нет, надо что-то делать, слышать человеческие голоса, с кем-то говорить! С кем — этого он и сам не знал. Улица Риволи. Он вошел в знакомый бар.
— Привет, Гастон!
— Вы один, месье Ален?
— Как видишь. Чего не случается на белом свете!
— Двойное виски?
Ален удивленно пожал плечами. С чего бы это он вдруг стал пить не то, что всегда?
— Надеюсь, ваша супруга здорова?
— Полагаю, что вполне.
— Но ее нет в Париже?
Ален снова обрел свой вызывающий тон.
— Наоборот. Она именно в Париже. До того в Париже, что дальше ехать некуда. В самом пупе, можно сказать.
Гастон недоуменно посмотрел на него. Какая-то парочка прислушивалась к их разговору, наблюдая за ним в зеркале позади стойки с бутылками.
— Моя жена сидит в предварилке.
Его слова не произвели на бармена никакого впечатления.
— Ты никогда не слышал про предварилку на набережной Часов?
Бармен как-то неопределенно улыбнулся.
— Она убила свою сестру.
— Несчастный случай?
— Маловероятно. У нее в руках был пистолет.
— Вам бы все шутить.
— Завтра утром прочтешь в газетах. Получи с меня!
Он положил на стойку стофранковый билет и встал с табурета, так ничего и не решив. Четверть часа спустя он подъезжал к своему дому. На тротуаре, у подъезда, толпились не меньше двадцати человек, среди которых легко было узнать фоторепортеров с аппаратами через плечо.
Он чуть было не нажал на педаль акселератора, но передумал. Зачем? Он затормозил, и в ту же минуту его ослепили вспышки магния. Репортеры бросились к машине, он открыл дверцу и вышел, стараясь по возможности сохранять достоинство.
— Минутку, Ален…
— Валяйте, ребята…
Он дал себя сфотографировать сначала у распахнутой дверцы на краю тротуара, потом — закуривая сигарету. В руках у репортеров были блокноты.
— Скажите, месье Пуато…
Новичок. Еще не знает, что все зовут его запросто Аленом.
— Послушайте, братцы, по-моему, здесь сыровато? А? Почему бы вам не подняться ко мне?
Нужно было знать Алена, как знала его Мур-Мур, чтобы заметить, насколько необычно звучал его голос. Нет, в нем не слышалось подавленности, как на набережной Орфевр. Наоборот, теперь в нем напряженно звенели металлические нотки.
— Входите же… Все входите…
Восемь человек втиснулись в лифт, остальные устремились вверх по лестнице. На площадке перед входной дверью произошла заминка: Ален хлопал по карманам, пытаясь найти ключ. В конце концов он обнаружил его в кармане, куда никогда не клал.
— Выпьете? — спросил он, направляясь к бару и бросив на ходу пальто в кресло.
Фоторепортеры после мгновенного колебания решились все же не упускать эффектный кадр. Ален и глазом не моргнул, когда щелкнули аппараты.
— Всем виски?
Только один попросил фруктового сока. Мокрые ноги оставляли темные следы на бледно-голубом ковре, покрывавшем пол. Высокий костлявый парень в мокром дождевике уселся в кресло, обитое белым атласом.
Зазвонил телефон. Ален медленно подошел и снял трубку. В другой руке у него был стакан, и перед тем как ответить, он отпил половину.
— Да, я… Конечно, дома, раз отвечаю… Узнал ли я тебя? Разумеется, узнал… Надеюсь, тебя не шокирует, что я продолжаю говорить тебе «ты».
И, повернувшись к журналистам, пояснил:
— Это мой зять… Муж…
Затем в трубку:
— Ты ко мне приезжал?.. Когда?.. А, так мы разминулись… Я отвозил белье Мур-Мур… Не понимаю, как мы не встретились в сыскной полиции. Ты был в одном кабинете, я в другом… Что, что?.. Я шучу?.. Ну, знаешь ли… Мне очень жаль, что я вынужден повторить это тебе в такую минуту, но ты всегда был, есть и будешь образцовым кретином. Будь спокоен, я потрясен не меньше твоего, если не больше… Потрясен не то слово… Раздавлен… Что?.. Что спрашивали? Спрашивали, конечно, известно ли мне что-нибудь о мотивах… Ответил, что ничего… Нет, это правда… А ты что-нибудь знаешь?.. Подозреваешь, может быть?
Репортеры на ходу делали записи, щелкали затворы фотокамер, комната стала наполняться запахом виски.
— Наливайте себе, кролики, наливайте…
— Что ты там говоришь? — встревоженно спросил Бланше. — Разве ты не один?
— Нас здесь… Подожди, я посчитаю… Вместе со мной девятнадцать человек… Нет, нет, не волнуйся, это не оргия… Восемь фоторепортеров… Остальные — журналисты….. Только что вошла молодая дама, тоже журналистка… Налей себе сама, крольчишка.
— Сколько они у тебя еще пробудут?
— Могу у них спросить, если хочешь. Сколько времени вы собираетесь здесь пробыть, ребята?
Затем в трубку:
— Говорят, что около получаса… Хотят задать мне несколько вопросов…
— Что ты им скажешь?
— А ты?
— Я их уже выставил за дверь.
— Ну и зря!
— А я ведь хотел с тобой поговорить.
— Поздно уже.
— Ты не смог бы потом ко мне заехать?
— Боюсь, что буду не в состоянии вести машину.
— Ты пил?
— Как всегда!
— Тебе не кажется, что в подобную минуту…
— Именно в такую минуту и полезно отвлечься.
— Тогда я сам к тебе заеду.
— Домой? Сегодня?
— Нам необходимо поговорить.
— Необходимо? Для кого?
— Для нас всех.
— Особенно для тебя, конечно?
— Я буду через час. Постарайся хоть теперь не распускаться. Неужели у тебя нет ни капли выдержки и достоинства?
— К чему мне это? У тебя хватит на нас обоих.
Хоть бы нотка живого чувства в голосе. Ну и тип! И ни слова об Адриене, которую сейчас, вероятно, потрошат в институте судебной медицины. Или о Мур-Мур — будто ее и не было.
— Итак, крольчишки… после того, что вы слышали, мне вам, собственно, нечего добавить… Я приехал домой, чтобы переодеться и отправиться ужинать с друзьями… Я рассчитывал застать дома жену… В парадном меня поджидал инспектор полиции…
— Значит, это он сообщил вам о том, что случилось? Он вам здесь сказал?
— Нет… Он приехал выяснить, есть ли у меня пистолет… Я ответил, что есть… стал искать в ящике, но не нашел. Тогда он отвез меня к своему шефу на набережную Орфевр…
— К комиссару Руманю?
— Да, к нему.
— Сколько времени длился допрос?
— Около часа… Точно не скажу…
— Ваше первое чувство, когда вам сообщили, что ваша жена убила свою сестру?
— Я был ошеломлен… Ничего не понимал…
— Какие отношения существовали между сестрами?
— Хорошие. Это естественно…
— Вы полагаете, что это убийство из ревности?